Министр обещал. Посыплется манна, и иудеи не умрут с голоду!..
– В этом-то я не сомневаюсь, – ответил насмешник Коэн.
– И… значит, вы всему верите? – спросил Росаэхи преувеличенно простодушным тоном.
– Абсолютно!
– Я тоже, – поддержал меня дон Эстанислао с загадочной улыбкой. – Я тоже… пока что.
И, подозвав Эулалию, он попросил, чтобы подавали чай; теперь мы оказались с ней вдали от нескромных ушей.
Я подошел поближе и начал задуманный заранее разговор:
– Так я, по-вашему, медведь?
– Да, дикий, как говорят, «из сельвы».
– Полноте, Эулалия! Оставим леса и деревья, и я докажу вам, что я, напротив, животное домашнее. Вы не верите, что я способен отказаться от лесоводства и посвятить себя выращиванию цветов?
– Каких цветов?
– Самых прекрасных, самых милых, самых благоуханных… Таких, как вы, например.
– О! – И краска залила ее щеки, а по всему телу пробежала легкая дрожь.
– И время и место могут показаться неподходящими, Эулалия; но для того, кто не в состоянии больше ждать, это не имеет значения. Давно уже я хочу вам сказать: я люблю вас… А вы? Вы любите меня?
Я впился в нее глазами; она не отвела своего затуманенного слезами взгляда. Левой рукой она искала у себя за спиной кнопку звонка, пытаясь скрыть свое смятение, и могла только молча протянуть мне правую, затрепетавшую от волнения в моих сухих и горячих руках.
– Все сказано?
– Да.
Появился лакей.
– Чай, – проговорила Эулалия дрогнувшим голосом. – В столовую.
– Почему в столовую? – спросил Росаэхи. – Нам и здесь отлично.
– В столовую, папа… – настойчиво повторила Эулалия тем особо убедительным тоном не то приказа, не то просьбы, каким умеют говорить только очень юные женщины.
Росаэхи не возражал и не стал бы возражать, даже если бы речь шла о более важных делах; в вопросах светского этикета он слепо подчинялся дочери, доверяя ее воспитанности и культуре, ибо сам в этом ничего не смыслил и умел разговаривать только с деловыми людьми, своими подчиненными и прислугой.
Между тем оба кружка, заинтересовавшись нашим уединением, устремили на нас все взоры, и я понял, что наша беседа прошла не так незамеченно, как нам казалось. Предполагаю, что Эулалия пришла к тому же выводу, однако она осталась рядом со мной, не обращая внимания на общее любопытство.
– Это правда, Эррера? Это правда… Маурисио?…
– Да.
– О, если бы вы знали, как я боялась…
– И я, Эулалия! Как я хотел бы остаться с вами наедине, чтобы все сказать вам!..
– Сейчас… когда все пойдут пить чай.
Я лгал; я совсем не хотел остаться с ней наедине. Мне гораздо больше улыбалось объяснение на виду у всего общества; это оправдывало недостаток романтического восторга и избавляло меня от необходимости прибегать к театральным словам и позам. Мне нравилась Эулалия, она привлекла меня с первого взгляда, но я не в силах был расточать ей пылкие фразы, изображать взрывы страсти. Рядом с этой принцессой из волшебной сказки мне чудились два людоеда, и они охлаждали мои горячие порывы, словно затаенная угроза.
Когда гости перешли в столовую, мы на время остались одни в пустой залитой светом гостиной. С разгоревшимся лицом, опустив руки, теребя перламутровый веер, девушка ждала.
– Вы ослепительны сегодня.
– Я бы этого не хотела…
– Почему, моя Эулалия?
– Потому что ослепленный не видит.
– Ах, кокетка! А вы хотите, чтобы я вас видел…
– Да, со всеми моими недостатками, со всеми изъянами… чтобы потом не пришлось раскаяться.
– Нет у вас ни недостатков, ни изъянов…
– Может быть, они просто сейчас не видны…
– Для меня они не существуют… Никогда не будут существовать, Эулалия.
– Неужели? – прошептала она, почти насмешливо.
– Не смейтесь!.. Я люблю вас от всей души!
Она стала серьезна, очень серьезна и с неожиданной сдержанностью сказала:
– Я тоже люблю вас… Но мне горько думать… о лесоводстве и многом другом…
– И вы могли поверить?… Все это сплетни, недоброжелательство.
Она взглянула на меня, теперь уже улыбаясь, спокойная, торжествующая, и сказала с особым выражением:
– Нет, но… Как вам кажется, что подумала бы жена Цезаря?
– Не понимаю…
– Так вот… и Цезарь тоже должен быть вне подозрений.
Я посмотрел на нее так, словно давал тысячу обещаний и клятв, и наконец проговорил:
– Вы должны разрешить мне…
– Что, Маурисио?
– Просить у родителей вашей руки.
Она подняла на меня взгляд, такой невидящий, затуманенный, что я испугался, как бы она не потеряла сознание.
– Да, Маурисио, – едва прошептала она.
И это «Маурисио» слетело е ее уст словно ласка, словно это имя, мое имя, проскользнув между ее губами, было тысячу раз осыпано поцелуями, хотя оно и не было так приспособлено для этого, как другие имена, Пепе, например, похожее на два поцелуя подряд.
– Тогда сегодня же вечером! – сказал я. – Самое позднее – завтра…
Группа молодежи, убедившись, что гора не идет к ним, направилась, выйдя из столовой, к горе. Я проявил себя добрым принцем и, объединив всех, возобновил общий разговор, а Эулалия тем временем пришла в себя. Сеньора Коэн бросила мне намек, легкий, как удар палкой:
– Уединение создано для идиллий!
– О сеньора, когда я захочу идиллии, уверяю вас, я поищу более полного уединения, чем сегодня.
– Не понимаю…
– Э, такова уж природа идиллий… никто их не понимает, кроме тех, кто их создает или ими наслаждается… Остальные обычно нарушают их своей нескромностью или… соперничеством.
Она закусила губу, и я словно услыхал, как она молча поклялась отомстить мне за мою наглость.
Прощаясь, я попросил Росаэхи назначить мне встречу на следующий день.
– Приходите ко мне в контору в любой час.
– Речь пойдет не о делах.
– Тогда здесь, с девяти до десяти вечера.
V
На следующий вечер, после дня мучительных колебаний, я явился в дом Росаэхи просить руки Эулалии. На этот решающий и обязывающий шаг меня толкнуло желание отомстить Марии или, вернее, показать ей, что ее охлаждение и измена произошли одновременно с переменой в моих чувствах, но, кроме того, бесспорно сыграла роль и соблазнительная прелесть Эулалии. Однако мне жаль было так рано расставаться со своей свободой и, если бы не мысль, что огромное состояние может облегчить мне быстрое восхождение на вершины, боюсь, мои дневные раздумия привели бы меня к отказу от брака или попытке отложить решение на неопределенный срок.
Сияя улыбкой, сгорая от любопытства, Росаэхи принял меня в роскошном кабинете своего дворца, полном девственно нетронутых книг. Кое-что он подозревал о цели моего визита, – от него не укрылась моя нежная беседа с Эулалией, – но твердой уверенности не было, а дочь не хотела делать ему признания. Он повел себя радушно, почти услужливо, как со всеми людьми, занимающими положение, которых мог использовать в своих целях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87