Итак, он был допущен на Олимп, где пребывали сильные мира сего и их подпевалы, где каждый жест, каждое слово, каждый взгляд означает либо благие посулы, либо немилость. Он открыл для себя тот закон естественной и человеческой природы, по которому чем ближе ты к вершине, тем вернее угодишь в пропасть. А еще понял, что воздух этих вершин пьянит сильнее, чем затхлый воздух низины. Поскольку он был не женат и недурен собой, то быстро попал за кулисы Олимпа и получил приглашение на закрытые вечеринки, во время которых маски приличия сменялись на личины извращений. Он стал предметом сексуальных увлечений дам и господ, которым нравилось поерзать на теле будущих гениев двадцать первого века. Тела мужчин и женщин, с которыми он сталкивался в постели, были похожи как две капли воды – худые, ангелообразные, «отформатированные» хирургами-косметологами. Из опыта общения с ними – когда экстравагантного, когда вредоносного, когда тошнотворного – он понял, что в области секса человеческой изобретательности нет предела. Он воспользовался своими наблюдениями на сей счет при написании второго романа, не выходя за пределы дозволенных мягких намеков. Восхитительное чувство меры, вкус к метафоре, делился своими соображениями Гаспар, – как раз то, что нужно, чтобы не раздразнить наших ярых цензоров. Издатель не ошибся: комиссия по цензуре ничего не вырезала из романа. В присутствии издательской элиты и влиятельнейших критиков он демонстрировал, как он рад, что роман вышел in extenso , но как ему вычеркнуть из памяти куски, которые он сам у себя изъял, им самим отвергнутые слова, добровольные сокращения, куда деваться от унизительного раскаяния? Он сам прошел под кавдинским ярмом внутренней цензуры, чтобы избежать постыдной процедуры публичной кастрации, и обрек себя на то, чтобы его до скончания века преследовал призрак ампутированных строк.
Гаспар каждую неделю домогался, как продвигается наш третий роман. А наш второй, младшенький, ха-ха-ха, перевалил за двадцать пять тысяч – я ведь вам говорил, вы помните, я вам это говорил? Надо ковать железо, пока горячо. Но увы – его душа, его разум молчали, он был совершенно бесплоден, не способен произвести на свет ни словечка, ни с помощью старой пишущей машинки, ни в своей тетрадке. Он был один и не знал, что делать в своей трехкомнатной квартире в самом центре Парижа, купленной в кредит при содействии жены одного банкира, из числа его почитательниц. Чего только он не перепробовал: здоровый образ жизни, регулярный сон, строгий режим дня, бессонные ночи, кофе, спиртное, голубые пилюли, пилюли желтые, розовые и зеленые, предельное удовольствие, доходящее до тошноты, полное истощение, автоматическое письмо, уединение в одном из особняков Гаспара, отведенном для авторов, обделенных вдохновением, поездки по Франции, обезображенной войной… Но ничто не заставляло вдохновенный ключ забиться. Иссушая слова, он засушил и сам источник.
Как-то раз на бурной вечеринке у одной ближайшей подруги Гаспара ему дали почитать запрещенные книги его собратьев по перу, которые не пожелали подчиниться требованиям комитета по цензуре. Эти неизлечимо больные рожали в агонии тексты, от смелости и мощи которых бросало в дрожь. Стремительно написанные, исчерканные, полные правки страницы истекали гноем, спермой и кровью. Всех их определили в изолятор и лишили средств к существованию; наиболее везучие из этих непокорных умов влачили дни в каких-нибудь жалких жилищах, менее удачливые увеличивали поголовье в концлагерях, устроенных на территории Чехии и Словакии.
– Потрясающе, правда?
Поверх страниц, которые он лихорадочно пробегал глазами, хозяйка дома бросала на него красноречивые взоры. Ближайшая подруга Гаспара была вся округлая, с обнаженными круглыми плечами, силиконовыми губами, умело приподнятой декольтированной грудью, пышными бедрами, утянутыми узким коротким платьем. Он думал, что ей должно быть лет шестьдесят пять, но выглядела она на тридцать пять. Он пытался вспомнить, не опускался ли на этот цветок во время одного из своих ночных похождений, – ведь он перепробовал столько безвкусной плоти… Ужас перед старостью вылился у нее в ни на секунду не прекращающееся сражение с морщинами и одряхлением. Лифтинг, инъекции, липосакция, гормоны, всевозможные курсы лечения, крашение волос – она активно разворачивала свои боевые действия, но начинала проигрывать войну на плохо защищенных территориях, а именно вокруг глаз и на шее.
– Как вам моя коллекция?
– А эти рукописи принадлежат вам?
Она улыбнулась той обольстительной улыбкой, которая должна была бы выразить всю силу ее привлекательности, но от которой, по закону противоречия, пошла трещинами ее зеркально гладкая кожа, обнаруживая истинный возраст дамы. Золушка вдруг вернулась в реальный мир, вновь к ней вернулись ее дряблое тело и привычные беды.
– Кое-кто из этих людей были моими друзьями в прежние времена. Но мне не надо бы вам этого говорить.
Она обвела взглядом группки людей, громко говоривших, шутивших и смеявшихся у опустевших столов с закусками, и тихо спросила:
– А вы боитесь зорких глаз и чутких ушей легионеров?
Она захохотала, откинулась назад, ухватилась за его рукав, чтобы не упасть. Наверно, она уже приняла изрядную долю спиртного, что мешало ей твердо держаться на шпильках.
– Легионеры? Да, они всесильны…
Держась за его локоть, как за выступ, она прижалась к нему. Она резко дохнула на него, словно хлестнув по лицу смесью этанола, табака и желчи. Он едва сдержался, чтобы не оттолкнуть ее. Если бы он хоть на миллиметр сдвинулся с места, она бы растянулась на блестящем паркете.
– Показать вам эти рукописи, говорить с вами об этих людях – это все равно что сообщить вам о моем возрасте. Вот оно, глупое кокетство беззащитной женщины.
Она опять захохотала, отпрянула в сторону и вновь водрузилась на шпильки к великому облегчению своего собеседника, затем схватила со столика бокал шампанского и сделала глоток. Она скривила губы от грусти, став похожей на обиженную девочку.
– Да, это были великие умы и настоящие люди, не такие, как… как…
– Как я?
Он знал это. После того, что он только что прочитал в этих тайных рукописях, он выглядел просто обманщиком. В нем снова ожил призрак второй книги, напоминая, что он продал душу демонам успеха, отречения и роскоши. Он вовсе не был писателем, искателем приключений в стране подсознания, а охотился за славой, летел, как завороженный мотылек в яркую западню, становился обыкновенным оппортунистом.
– У большинства современных авторов нет ни таланта, ни решительности, нет ни хрена, я имею в виду и женщин тоже. Вы, по крайней мере, умеете писать и подаете надежды, но боюсь, как бы вы не зарыли свой талант в землю в нынешнюю эпоху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106