Да, дела… Понял он или не понял, осталось неясным, но через несколько дней Мэрилин случайно обнаружила под столом, за которым обычно пили чай, липучку-жучок. Подслушивающее устройство. Сколько она там была прилеплена – неизвестно. Заряда в батареях уже не было. Кого слушали? Когда слушали? Липучка могла там висеть и два года, и три. Кто прилепил? Людей много. Но кто-то же из них. Маша не могла знать, что липучке не три года, а три дня. И что ее разговор с отцом был записан и через спутник в нужное место отправлен. И она виновата – за свою детскую болтовню о Черном Принце. Когда кажется, нужно креститься. И молчать. Но откуда ей это было знать? Эту психотехнику она во Франции не проходила.
Ну, а пока жужжал кондиционер, тихо играли тромбон и саксофон, а директор бойни им партию провел на контрабасе. Толстые, ленивые пчелы ползали по пестикам и тычинкам, производя свое полезное дело. Точно бригада Черного Принца при помощи программируемой перцепции заимела крылышки – и с тромбонами, саксофонами, ну и, конечно же, контрабасами полезла дружно по пестикам и тычинкам красивых, пахучих цветов. Места хватило всем. Да и Мэрилин, недолго думая и стесняясь, взяла себе пару изящных пчелиных крылышек и, вспорхнув повыше, огляделась, рассмеялась и с размаха, как на огромный батут, упала на большой желтый пестик, пахнувший теплой пыльцой. Пробравшись сквозь дебри тычинок, Маша во все горло закричала песню Элвиса Пресли «Люби меня, люби…». И тромбон с саксофоном, перевернув контрабас, стали давать нужный темп и джаз, и джаз!!! «Люби меня, люби…» Стаккато-модерато! И бойня зарастет зеленым и мохнатым. Зеленым и мохнатым, покорным и проворным камышоммм… О, да-а!
Глава 5
Хмурый и голодный принц сидел под деревом, повернув исхудалое лицо в сторону солнца. Ветер мягко шелестел листвой горного кустарника. Шел сорок восьмой день голодного размышления и медитации.
Было раннее утро, и сияние рассвета заливало алыми лучами вершины гор Северной Индии. Утренняя роса серебрилась и таяла, превращаясь в туман, окутывающий долину внизу.
Принц встал с плетеного коврика, потянулся, зевнул и прошелся по влажной траве туда-сюда. Рядом прошуршала пятнистая кобра, не обратив на него никакого внимания. Ночная охота заканчивалась и змея, очевидно, торопилась домой. Молодой человек вернулся на коврик, наступил на колючку, упавшую с дерева, поморщился, вытянул ее за кончик и выкинул в сторону. Снова сел в позу и задумчиво ушел в себя. Медитативная аскеза давала о себе знать. Тело было легкое, как пушинка небесного облака. Абсолютная ясность восприятия делала мысли последовательными, чистыми и не подверженными внешнему воздействию.
Джина – так звали принца – посмотрел на лежащий перед ним каньон с белыми вершинами гор на горизонте и субтропическими лесами, заполонившими все вокруг. Ветви лиан свешивались и переплетались, как зеленая паутина. В густой чаще скрывались олени и пантеры. Прошуршала стайка обезьян, шумя листвой и о чем-то оживленно переговариваясь. О наступившем дне возвестил трубный рев дикого слона, который вел свою семью на водопой. Джина медленно закрыл глаза. Но темноты он не увидел. Внешние звуки плавно стихли, и перед ним – сначала призрачно и нереально – появился другой мир, неведомая далекая пустыня: желтые барханы и одинокие пальмы оазиса. Среди песков возвышалось величественное строение. Циклопическое сооружение поддерживали каменные колонны. На постаменте стояло существо из камня. Голова человека из ослепительно белого мрамора – на теле быка из черного камня, с львиными лапами и орлиными крыльями, сложенными по бокам. Он смотрел на Джину горящим взглядом сапфировых глаз. Это был сфинкс. Странное создание, случайно прибившись к четвертой династии египетских фараонов, служило им своими многочисленными копиями. Но этот был совсем не похож на копию. Джина интуитивно понимал, что перед ним прототип, основатель, архисфинкс, отец всех летающих быков с человечьими головами.
Завывали порывы начинающейся песчаной бури. Пальмы согнулись под ветром.
…Принц медленно открыл глаза и вернулся в свой мир. Свежее дыхание леса пахнуло ароматом тропических цветов. Джина вынул из сумки пергаментный свиток, развернул его и стал вглядываться в труднопонятные письмена, переводя их на санскрит. Эти рукописи по случаю были приобретены его отцом на рынке в Вавилоне. Продавец убеждал, что им двадцать пять веков. Свиток долго лежал в библиотеке отца Джины, затерявшись среди громадного скопища книг всех времен и народов. Этот царь из Шакьев постоянно пополнял свое собрание, но читать не успевал, не хотел и не желал, а лишь копил и копил, надеясь все писаные премудрости свалить на сынишку. И валил. Джину, как будущего победителя, снабдили образованием в той мере, в какой пытались сделать его богом на земле. Он знал двенадцать наречий цивилизации своего времени и несколько умерших языков, включая их транскрипцию и идеограммы.
Джина знал наизусть Зенд-Авесту. Откровения Изиды и Осириса он прочитал в древнеегипетских иероглифах. Однако странный Вавилонский свиток поддавался ему с трудом. Но принц внутренне ощущал, что это не просто каракули неизвестного компилятора.
«Единое всего есть лишь в двух мерах. Все остальное – вне».
Джина задумался над переведенным текстом. Единое – в двух мерах. Интересно, что же автор имел в виду? Похоже, двухмерный мир. Мир двухмерен?.. Любопытное умозаключение. «…Все остальное – вне». Что «остальное»? И где это «вне»? Он стал переводить дальше, шевеля губами. «Священна цифра два, рождающая разность, в дальнейшем повторяясь, сама в себя входя». Принц вскочил с циновки и прошелся под деревом. Немного похоже на Гермеса, но только в стилистике. Подобного в рассуждениях у него Джина не встречал, хоть и прочел сорок две его книги. Гермес Трисмегист был тщательно изучен юношей, рожденным, как ему твердили с детства, быть подобным богу. Он и старался. Нет, это не Гермес. Тем более, что у него везде священна, если уж так говорить, цифра три. Как, впрочем, и у всех таких же самоуглубленных. У Рамы, у Кришны, у Моисея… А вот два?! Подобное принц читал впервые. Это был абсолютно революционный подход к восприятию духовной реальности. Священная тройная ритмика давно уже начала заморачивать его весьма просвещенную голову вместе с болтливыми жрецами-брахманами. Брахман – есть Атман. Прямо чудо. Но слишком просто. Наблюдающий есть наблюдаемое. Субъект есть объект. Ну и ну! Для субъекта это можно допустить, а вот как на это рассуждение посмотрит объект? Особенно если он – субъект?..
Джина снова взял свиток и сосредоточенно вгляделся в него. Древесная улитка упала с дерева прямо на рукопись и неторопливо поползла по листу, неожиданно начав размазывать текст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204
Ну, а пока жужжал кондиционер, тихо играли тромбон и саксофон, а директор бойни им партию провел на контрабасе. Толстые, ленивые пчелы ползали по пестикам и тычинкам, производя свое полезное дело. Точно бригада Черного Принца при помощи программируемой перцепции заимела крылышки – и с тромбонами, саксофонами, ну и, конечно же, контрабасами полезла дружно по пестикам и тычинкам красивых, пахучих цветов. Места хватило всем. Да и Мэрилин, недолго думая и стесняясь, взяла себе пару изящных пчелиных крылышек и, вспорхнув повыше, огляделась, рассмеялась и с размаха, как на огромный батут, упала на большой желтый пестик, пахнувший теплой пыльцой. Пробравшись сквозь дебри тычинок, Маша во все горло закричала песню Элвиса Пресли «Люби меня, люби…». И тромбон с саксофоном, перевернув контрабас, стали давать нужный темп и джаз, и джаз!!! «Люби меня, люби…» Стаккато-модерато! И бойня зарастет зеленым и мохнатым. Зеленым и мохнатым, покорным и проворным камышоммм… О, да-а!
Глава 5
Хмурый и голодный принц сидел под деревом, повернув исхудалое лицо в сторону солнца. Ветер мягко шелестел листвой горного кустарника. Шел сорок восьмой день голодного размышления и медитации.
Было раннее утро, и сияние рассвета заливало алыми лучами вершины гор Северной Индии. Утренняя роса серебрилась и таяла, превращаясь в туман, окутывающий долину внизу.
Принц встал с плетеного коврика, потянулся, зевнул и прошелся по влажной траве туда-сюда. Рядом прошуршала пятнистая кобра, не обратив на него никакого внимания. Ночная охота заканчивалась и змея, очевидно, торопилась домой. Молодой человек вернулся на коврик, наступил на колючку, упавшую с дерева, поморщился, вытянул ее за кончик и выкинул в сторону. Снова сел в позу и задумчиво ушел в себя. Медитативная аскеза давала о себе знать. Тело было легкое, как пушинка небесного облака. Абсолютная ясность восприятия делала мысли последовательными, чистыми и не подверженными внешнему воздействию.
Джина – так звали принца – посмотрел на лежащий перед ним каньон с белыми вершинами гор на горизонте и субтропическими лесами, заполонившими все вокруг. Ветви лиан свешивались и переплетались, как зеленая паутина. В густой чаще скрывались олени и пантеры. Прошуршала стайка обезьян, шумя листвой и о чем-то оживленно переговариваясь. О наступившем дне возвестил трубный рев дикого слона, который вел свою семью на водопой. Джина медленно закрыл глаза. Но темноты он не увидел. Внешние звуки плавно стихли, и перед ним – сначала призрачно и нереально – появился другой мир, неведомая далекая пустыня: желтые барханы и одинокие пальмы оазиса. Среди песков возвышалось величественное строение. Циклопическое сооружение поддерживали каменные колонны. На постаменте стояло существо из камня. Голова человека из ослепительно белого мрамора – на теле быка из черного камня, с львиными лапами и орлиными крыльями, сложенными по бокам. Он смотрел на Джину горящим взглядом сапфировых глаз. Это был сфинкс. Странное создание, случайно прибившись к четвертой династии египетских фараонов, служило им своими многочисленными копиями. Но этот был совсем не похож на копию. Джина интуитивно понимал, что перед ним прототип, основатель, архисфинкс, отец всех летающих быков с человечьими головами.
Завывали порывы начинающейся песчаной бури. Пальмы согнулись под ветром.
…Принц медленно открыл глаза и вернулся в свой мир. Свежее дыхание леса пахнуло ароматом тропических цветов. Джина вынул из сумки пергаментный свиток, развернул его и стал вглядываться в труднопонятные письмена, переводя их на санскрит. Эти рукописи по случаю были приобретены его отцом на рынке в Вавилоне. Продавец убеждал, что им двадцать пять веков. Свиток долго лежал в библиотеке отца Джины, затерявшись среди громадного скопища книг всех времен и народов. Этот царь из Шакьев постоянно пополнял свое собрание, но читать не успевал, не хотел и не желал, а лишь копил и копил, надеясь все писаные премудрости свалить на сынишку. И валил. Джину, как будущего победителя, снабдили образованием в той мере, в какой пытались сделать его богом на земле. Он знал двенадцать наречий цивилизации своего времени и несколько умерших языков, включая их транскрипцию и идеограммы.
Джина знал наизусть Зенд-Авесту. Откровения Изиды и Осириса он прочитал в древнеегипетских иероглифах. Однако странный Вавилонский свиток поддавался ему с трудом. Но принц внутренне ощущал, что это не просто каракули неизвестного компилятора.
«Единое всего есть лишь в двух мерах. Все остальное – вне».
Джина задумался над переведенным текстом. Единое – в двух мерах. Интересно, что же автор имел в виду? Похоже, двухмерный мир. Мир двухмерен?.. Любопытное умозаключение. «…Все остальное – вне». Что «остальное»? И где это «вне»? Он стал переводить дальше, шевеля губами. «Священна цифра два, рождающая разность, в дальнейшем повторяясь, сама в себя входя». Принц вскочил с циновки и прошелся под деревом. Немного похоже на Гермеса, но только в стилистике. Подобного в рассуждениях у него Джина не встречал, хоть и прочел сорок две его книги. Гермес Трисмегист был тщательно изучен юношей, рожденным, как ему твердили с детства, быть подобным богу. Он и старался. Нет, это не Гермес. Тем более, что у него везде священна, если уж так говорить, цифра три. Как, впрочем, и у всех таких же самоуглубленных. У Рамы, у Кришны, у Моисея… А вот два?! Подобное принц читал впервые. Это был абсолютно революционный подход к восприятию духовной реальности. Священная тройная ритмика давно уже начала заморачивать его весьма просвещенную голову вместе с болтливыми жрецами-брахманами. Брахман – есть Атман. Прямо чудо. Но слишком просто. Наблюдающий есть наблюдаемое. Субъект есть объект. Ну и ну! Для субъекта это можно допустить, а вот как на это рассуждение посмотрит объект? Особенно если он – субъект?..
Джина снова взял свиток и сосредоточенно вгляделся в него. Древесная улитка упала с дерева прямо на рукопись и неторопливо поползла по листу, неожиданно начав размазывать текст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204