Однако премьера прошла отнюдь не так уж гладко, как можно было ожидать. По свидетельству Стендаля, все впечатление от оперы чуть не испортило оформление третьего акта. Дело в том, что там изображался переход евреев через Красное море. «Места партера расположены так, что в любом театре море может быть видно только вдали; здесь же совершенно необходимо было изобразить его на втором плане, чтобы дать возможность его перейти. Машинист театра „Сан-Карло“, рассчитывая решить неразрешимую задачу, устроил все очень нелепо и смешно. Партер видел море поднятым на пять или шесть футов выше берегов; из лож, совершенно погруженных в волны, можно было хорошо разглядеть маленьких ладзарони, раздвигавших их по велению Моисея…» Можно представить, что творилось в зале! «Все много смеялись; это было такое искреннее веселье, – писал Стендаль, – что нельзя было ни возмущаться, ни свистеть. Под конец оперу уже никто не слушал; все оживленно обсуждали восхитительную интродукцию».
Как видно со слов Стендаля, казусы постановки не могли до конца снизить красоту музыки Россини. Все должны были признать, что это сочинение композитора совершенно необыкновенное, но отнюдь не своей постановкой. Мощные хоровые сцены, которые составляли его основу, не были типичным явлением для итальянской оперы. Их величавая широта и сила придавали произведению черты оратории. Вместе с тем лирические сцены, исполненные изящества, нежности и тонкости психологических характеристик, позволяют сразу узнать композиторский почерк Россини.
Пока Джоаккино праздновал в Неаполе свою очередную победу, маленький Пезаро начинал жить активной культурной жизнью. К тому времени перестроили городской театр. На открытие местные власти решили пригласить своего именитого согражданина – Джоаккино Антонио Россини, слава которого гремела по всей Италии. А еще хорошо бы, чтобы он поставил какую-нибудь свою оперу, желательно из последних. И вот весной 1818 года завязалась бурная переписка между Россини и организаторами будущего праздника, одним из которых оказался граф Джулио Пертикини. Однажды Джоаккино получил письмо графа, где были такие слова: «Я вас люблю и почитаю, как великую радость нашей родины, и горжусь тем, что я ваш земляк». Ну как же мог Россини, всегда с нежностью относившийся к родному городу, не откликнуться на приглашение столь пламенных обожателей? Конечно, он захотел приехать. А ставить решил «Сороку-воровку». Забота о приглашении исполнителей тоже пала на Джоаккино. И это оказалось, пожалуй, самым хлопотным. Городок был незначительный, да и средства ограничены, а хотелось пригласить знаменитых артистов. Энергии молодого композитора можно только позавидовать, ведь пока шла подготовка выхода на сцену «Моисея» и осуществлялись его первые постановки, Россини успевал заниматься подбором певцов, нудными переговорами с театральными агентами, перепиской с графом Пертикини и другими городскими деятелями. Многое не ладилось. В одном из писем к Пертикини, с которым Джоаккино связывали дружеские отношения, композитор писал: «Мои неприятности таковы и их столько, что не могут быть описаны. Моему другу могу рассказать и сделаю это „как тот, который плачет и говорит“ (из Данте. – О. К.) … Этот последний (бас Реморини) заставил меня провести три ужасных дня». Россини пришлось безрезультатно переговорить с Коль-бран и другими знаменитыми певицами, но они не хотели ехать в маленький городок. Наконец все-таки удалось пригласить Ронци де Беньис. И вот в начале марта труппа собралась, а 20 числа, еще в Неаполе, композитор начал репетиции.
В начале июня Джоаккино приехал в Пезаро, где не был с детства. Граф Пертикини, в доме которого остановился маэстро, окружил его самой трогательной заботой. Россини скоро стал своим человеком в семье друга. Веселый общительный нрав молодого композитора делал его необычайно приятным гостем, а постоянные шутки и колкие замечания, на которые было просто невозможно обижаться, потому что в них не таились ни злоба, ни коварный умысел, создавали вокруг него приподнятую, радостную атмосферу. Джоаккино, на правах близкого друга, мог даже улаживать размолвки своих любезных хозяев. Жена Пертикини была образованной женщиной и даже слыла в Пезаро «изящной поэтессой». Однако она отличалась неожиданными сменами настроения, капризами, которые нередко приводили к конфликтам между супругами. Вот тут-то граф и обращался за помощью к Россини.
День открытия театра быстро приближался. Наконец 10 июня, в среду, наступило долгожданное торжество. Городской театр, перестроенный архитектором Пьетро Гинелли, гостеприимно распахнул свои двери. Горожане восторженно разглядывали нарядное убранство этого храма искусства. Перед началом спектакля в зале царило вполне закономерное возбуждение, ведь это было не только открытие театра, но и представление новой, хотя уже знаменитой оперы их земляка, – «Сороки-воровки». Волнительность момента усугублялась еще тем, что провести первый спектакль в обновленном театре собирался сам Россини. И вот наконец за чембало появилась статная, слегка полноватая фигура блистательного маэстро. Его одежда приятно поразила зрителей своей элегантностью, его красивое лицо с правильными, мягкими чертами излучало одну из самых обворожительных улыбок. Встреченный шквалом аплодисментов, Джоаккино был счастлив в это мгновение. Вот оно, огромным трудом заслуженное признание! Опера прошла с неимоверным успехом. Хотя после нее еще исполнялся балет другого автора, главным событием дня все же стала «Сорока-воровка».
Всюду, где бы ни бывал Россини, он сразу приобретал массу друзей. Такой уж у него был характер. Но случалось и обратное. Поклонницей таланта знаменитого маэстро стала княгиня Каролина Брунсвик, которая, как писала итальянская критика, оставила своего «развратного мужа, владетельного английского принца, будущего короля Георга IV» и обосновалась в Пезаро. Местная аристократия, поначалу благосклонная к несчастной княгине, была шокирована появлением в ее доме интимного друга, некоего кремонца Бартоломео Пергами, человека грубого и мстительного. Ее перестали посещать. Отказался от приглашения и Россини, сообщив княгине Каролине, что «ревматизм, лишивший спину гибкости, не позволяет ему обычные поклоны, предписанные придворным этикетом». Собственно, почему? Ведь нравы богемы, жизнь которой вел Джоаккино, были снисходительны к людским слабостям. Даже удивительно, что этот мезальянс мог вызвать отрицательное отношение с его стороны. Однако надо учитывать, что он жил в доме местного аристократа графа Пертикини, а влияние окружающей обстановки значит очень много. Могли присутствовать и другие, оставшиеся неизвестными причины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79