Нарушение обязательств грозит человеку несмываемым позором, из-за чего японцы подчас кончают жизнь самоубийством. Наша культура – культура стыда и позора в отличие от западной культуры греха. Люди, живущие на Западе, имеют перед нами огромное преимущество, поскольку грех можно искупить раскаянием. Для них зло – временное и поправимое состояние. В японской же культурной традиции долг и обязательства – явления постоянные и неизменные. Есть только честь и бесчестье, и эта строгая дуальная оппозиция исключает всякие лазейки, такие, например, как покаяние и изменение взглядов. Японская и западная культуры, таким образом, кардинально отличаются друг от друга.
Чтобы понять живой культурный смысл этики, необходимо устранить со своего пути два препятствия. Одним из них является позор, который несет с собой любовь без взаимности; другим – страх нарушить правила поведения, установленные в обществе. Чтобы обладать культурой, надо безгранично любить ее. В безумном стремлении овладеть тем, что любишь, человек должен быть готов любить сверх всякой меры.
Идеалистическая анархическая любовь – это и есть японская альтернатива раскаянию. Только ощущение Великой Пустоты может избавить японца от взятых на себя обязательств и чувства долга. Моя вера в анархическую любовь без взаимности не является изобретением эксцентричного писателя Мисимы, она зиждется на японской культурной традиции. Любовь в Японии всегда вызывала сочувствие и считалась несчастьем. Впрочем, на Западе на нее тоже смотрели как на несчастье, но относились по-другому – с холодным цинизмом. Мы боимся анархической любви, поскольку она может привести к трагедии, потребовать от нас самопожертвования, которое, конечно, побуждает человека выйти за рамки собственного «я». В этом смысле я нахожу слова Достоевского о парадоксе самореализации очень точными.
ГЛАВА 2
ЗА ЗЕРКАЛОМ
Что заставило меня высказать свои самые сокровенные мысли в письме к баронессе Омиёке Кейко? Вернувшись в середине мая 1952 года в Японию и перечитав его копию, я глубоко пожалел о совершенной мной глупости. Я всегда снимаю копии со своих наиболее важных писем, поскольку считаю, что все написанное мной не является только лично моим делом и может быть опубликовано. Сожаление о пространном послании, адресованном прекрасной куртизанке Кейко, явилось последствием раздражения и дурного расположения духа, в которое я пришел, вернувшись домой в Сибуя. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел свой затылок. Это напомнило мне известную картину сюрреалиста Рене Магритта. Что вовсе не показалось мне забавным. Пятимесячное кругосветное путешествие принесло мне одни разочарования. Я пережил лишь несколько радостных мгновений, ими были посещение Греции и короткий роман в Бразилии с сыном одного богатого владельца кофейной плантации, выходца из Японии. Я чувствовал себя очень одиноким. Это не была ностальгия, тоска по дому. Боль одиночества, которое я испытывал, связана с моей неприспособленностью к жизни.
Я прекрасно знал еще до того, как накануне Рождества отплыл от берегов Японии из гавани Иокогамы, о своей физической слабости и о том, что могу не выдержать тягот путешествия. Но я убедил себя в том, что усилием воли смогу победить все свои недуги и выдержать все неудобства долгого плавания. Подобно всем прикованным к письменному столу калекам, я верил в то, что обладаю богатым воображением и сильной волей, не понимая, что воля и воображение во многом зависят от физического состояния человека. Однако вдали от своего письменного стола я был настоящим инвалидом, по существу, никем. Это и явилось причиной моего одиночества.
Но, похоже, не только я, но и вся нация, взглянув на себя в 1952 году в зеркало, увидела собственный затылок. С ней как будто сыграли злую шутку. Возвращение было для меня подобно новому погружению в ванну с тепловатой грязной водой, но теперь, после принесшего мне одни разочарования путешествия, я видел все вещи с ясностью сюрреалиста.
Я не верил в то, что народ Японии «временно сошел с ума» в первую неделю мая. Что с ним случилось? Накануне дня рождения императора, 28 апреля 1952 года, официально закончился период оккупации Японии. Через несколько дней в Токио вспыхнули беспорядки во время ежегодного празднования Первого мая. Что заставило миролюбивый народ пойти на столкновения с полицией? И те, кто сочувствовал участникам беспорядков, и те, кто критиковал их, видели причину волнений в одном – в засилье американцев. Хотя было объявлено о снятии режима оккупации, в стране почти ничего не изменилось. Американские войска, авиа-базы, тренировочные лагеря были расположены повсюду в Японии, как и до подписания договора 28 апреля. Однако народ ожидал чуда – того, что следы пребывания американцев на японской земле исчезнут за одну ночь. Эти ожидания и привели к антиамериканским волнениям. Так считали политики. Однако я видел причину массовых беспорядков в другом.
Я вернулся в Токио слишком поздно и не был свидетелем кровопролитных столкновений демонстрантов с полицией. Когда я услышал об этих событиях, мне показалось, что вернулось безумное довоенное анархическое время с его бунтами и беспорядками. Впрочем, я не испытывал ностальгии по хаосу прошлого.
Затаив дыхание, я читал репортажи о майских событиях в газетах и комментарии политиков. Но ни один из них не назвал истинную причину беспорядков, о которой знал только я один. В основном ведущие издания обвиняли коммунистов и студентов, называя их зачинщиками. Однако я знал, что организовали эту конфронтацию ультраправые провокаторы. Либеральная пресса обвиняла радикалов в том, что они навлекли позор на демократическую Японию, что она потеряла лицо после стольких лет усилий реабилитировать себя в глазах мировой общественности. Однако между строк любого издания ясно читалась неудовлетворенность всего народа Японии тем, что иностранцы продолжают занимать нашу территорию. Не за горами был тот день, когда могли вспыхнуть более мощные выступления против их засилья. Неслучайно поэтому вице-президент Никсон на официальном банкете в Токио в своей речи назвал черное белым и заявил о том, что включение статьи 9 в Мирную Конституцию, которая строго запрещала вооружение Японии, было ошибкой. Таким образом, он открыто потворствовал созданию в нашей стране вопреки конституции Сил самообороны.
Затем последовал скандал, разгоревшийся вокруг атолла Бикини, где выпали радиоактивные осадки после испытания американцами водородной бомбы. В частности, была заражена команда рыболовного судна, и в стране возникла паника. Люди опасались, что вся наша рыба окажется радиоактивной. Опасения были напрасными, но эти события стали апогеем истерических антиамериканских настроений в обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Чтобы понять живой культурный смысл этики, необходимо устранить со своего пути два препятствия. Одним из них является позор, который несет с собой любовь без взаимности; другим – страх нарушить правила поведения, установленные в обществе. Чтобы обладать культурой, надо безгранично любить ее. В безумном стремлении овладеть тем, что любишь, человек должен быть готов любить сверх всякой меры.
Идеалистическая анархическая любовь – это и есть японская альтернатива раскаянию. Только ощущение Великой Пустоты может избавить японца от взятых на себя обязательств и чувства долга. Моя вера в анархическую любовь без взаимности не является изобретением эксцентричного писателя Мисимы, она зиждется на японской культурной традиции. Любовь в Японии всегда вызывала сочувствие и считалась несчастьем. Впрочем, на Западе на нее тоже смотрели как на несчастье, но относились по-другому – с холодным цинизмом. Мы боимся анархической любви, поскольку она может привести к трагедии, потребовать от нас самопожертвования, которое, конечно, побуждает человека выйти за рамки собственного «я». В этом смысле я нахожу слова Достоевского о парадоксе самореализации очень точными.
ГЛАВА 2
ЗА ЗЕРКАЛОМ
Что заставило меня высказать свои самые сокровенные мысли в письме к баронессе Омиёке Кейко? Вернувшись в середине мая 1952 года в Японию и перечитав его копию, я глубоко пожалел о совершенной мной глупости. Я всегда снимаю копии со своих наиболее важных писем, поскольку считаю, что все написанное мной не является только лично моим делом и может быть опубликовано. Сожаление о пространном послании, адресованном прекрасной куртизанке Кейко, явилось последствием раздражения и дурного расположения духа, в которое я пришел, вернувшись домой в Сибуя. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел свой затылок. Это напомнило мне известную картину сюрреалиста Рене Магритта. Что вовсе не показалось мне забавным. Пятимесячное кругосветное путешествие принесло мне одни разочарования. Я пережил лишь несколько радостных мгновений, ими были посещение Греции и короткий роман в Бразилии с сыном одного богатого владельца кофейной плантации, выходца из Японии. Я чувствовал себя очень одиноким. Это не была ностальгия, тоска по дому. Боль одиночества, которое я испытывал, связана с моей неприспособленностью к жизни.
Я прекрасно знал еще до того, как накануне Рождества отплыл от берегов Японии из гавани Иокогамы, о своей физической слабости и о том, что могу не выдержать тягот путешествия. Но я убедил себя в том, что усилием воли смогу победить все свои недуги и выдержать все неудобства долгого плавания. Подобно всем прикованным к письменному столу калекам, я верил в то, что обладаю богатым воображением и сильной волей, не понимая, что воля и воображение во многом зависят от физического состояния человека. Однако вдали от своего письменного стола я был настоящим инвалидом, по существу, никем. Это и явилось причиной моего одиночества.
Но, похоже, не только я, но и вся нация, взглянув на себя в 1952 году в зеркало, увидела собственный затылок. С ней как будто сыграли злую шутку. Возвращение было для меня подобно новому погружению в ванну с тепловатой грязной водой, но теперь, после принесшего мне одни разочарования путешествия, я видел все вещи с ясностью сюрреалиста.
Я не верил в то, что народ Японии «временно сошел с ума» в первую неделю мая. Что с ним случилось? Накануне дня рождения императора, 28 апреля 1952 года, официально закончился период оккупации Японии. Через несколько дней в Токио вспыхнули беспорядки во время ежегодного празднования Первого мая. Что заставило миролюбивый народ пойти на столкновения с полицией? И те, кто сочувствовал участникам беспорядков, и те, кто критиковал их, видели причину волнений в одном – в засилье американцев. Хотя было объявлено о снятии режима оккупации, в стране почти ничего не изменилось. Американские войска, авиа-базы, тренировочные лагеря были расположены повсюду в Японии, как и до подписания договора 28 апреля. Однако народ ожидал чуда – того, что следы пребывания американцев на японской земле исчезнут за одну ночь. Эти ожидания и привели к антиамериканским волнениям. Так считали политики. Однако я видел причину массовых беспорядков в другом.
Я вернулся в Токио слишком поздно и не был свидетелем кровопролитных столкновений демонстрантов с полицией. Когда я услышал об этих событиях, мне показалось, что вернулось безумное довоенное анархическое время с его бунтами и беспорядками. Впрочем, я не испытывал ностальгии по хаосу прошлого.
Затаив дыхание, я читал репортажи о майских событиях в газетах и комментарии политиков. Но ни один из них не назвал истинную причину беспорядков, о которой знал только я один. В основном ведущие издания обвиняли коммунистов и студентов, называя их зачинщиками. Однако я знал, что организовали эту конфронтацию ультраправые провокаторы. Либеральная пресса обвиняла радикалов в том, что они навлекли позор на демократическую Японию, что она потеряла лицо после стольких лет усилий реабилитировать себя в глазах мировой общественности. Однако между строк любого издания ясно читалась неудовлетворенность всего народа Японии тем, что иностранцы продолжают занимать нашу территорию. Не за горами был тот день, когда могли вспыхнуть более мощные выступления против их засилья. Неслучайно поэтому вице-президент Никсон на официальном банкете в Токио в своей речи назвал черное белым и заявил о том, что включение статьи 9 в Мирную Конституцию, которая строго запрещала вооружение Японии, было ошибкой. Таким образом, он открыто потворствовал созданию в нашей стране вопреки конституции Сил самообороны.
Затем последовал скандал, разгоревшийся вокруг атолла Бикини, где выпали радиоактивные осадки после испытания американцами водородной бомбы. В частности, была заражена команда рыболовного судна, и в стране возникла паника. Люди опасались, что вся наша рыба окажется радиоактивной. Опасения были напрасными, но эти события стали апогеем истерических антиамериканских настроений в обществе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186