Он явно не желал оставлять девушек наедине с таким опасным хищником, как Одагири.
У двери Нагумо задержался и, обернувшись, проговорил:
«Хочу напомнить вам, интендант Одагири и младший клерк Хираока, что во время воздушной тревоги запрещено оставаться на рабочих местах».
«Мы сейчас спустимся в бомбоубежище, бухгалтер Нагумо», – успокоил его Одагири.
«Хорошо».
Нагумо закрыл за собой дверь. Теперь нас окружали только безмолвные чучела птиц.
У меня страшно болел мочевой пузырь. Казалось, он вот-вот лопнет.
«Что это?» – спросил Одагири, глядя сверху вниз на цветную иллюстрацию из медицинского учебника, лежавшего на моем столе.
«Увеличенное изображение филарии, – ответил я, – червя, паразита крови, родиной которого являются острова Тихого океана и некоторые районы Китая. Филарии вызывают анемию хлоротического типа, слоновую болезнь ног и элефантиаз половых органов. Элефантиаз возникает, когда зрелые черви – такие, каких вы видите здесь на рисунке, – закупоривают лимфатические сосуды таза».
«И что из того?»
Крупицы табака из свернутой сигареты Одагири упали на страницу и покатились по ней, словно ожившие черви-филарии.
«А то, что я сделал открытие. Тучность Сайго, колоссальные размеры его тела были результатом болезни, филариоза».
«Да вы просто злобный ублюдок, Хираока! Гадкое, отвратительное существо. – Механический коготь Одагири впился мне в спину. – Вы вырыли из могилы нашего легендарного героя и установили, что все его тело изъедено омерзительными червями?
Элефантиаз гениталий, такой диагноз вы поставили? Другими словами, Сайго был жирным парнем с огромным пенисом».
«Огромным и вызывавшим у него болезненные ощущения».
«И вы считаете, что он совокуплялся со своим другом Гессо?»
«Этого я не знаю».
«Конечно, вы этого не знаете наверняка, но это можно предположить. Готов поспорить, что у вас те же проблемы. У вас чрезмерно большой половой член, который плохо функционирует из-за недоразвитости яичек».
Одагири чиркнул спичкой и прикурил свернутую сигарету. Однако он не сразу потушил огонь, а поджег сначала банкноту из пачки, которую я приготовил для выдачи зарплаты. Голубая купюра достоинством в 100 иен, с изображенным на ней портретом императора, вспыхнула и быстро сгорела. Одагири внимательно наблюдал за тем, как она превращается в пепел.
«Что вы делаете? Вы сошли с ума! – в ужасе вскричал я. – Как я объясню пропажу ста иен? Нагумо решит, что я их украл!»
«Не волнуйтесь. Не стоит жалеть бумажку, обесцененную инфляцией. – Одагири растер пепел и сдул его с кончиков пальцев. – Ценность – странная штука. Она ничем не пахнет, даже горелой бумагой».
Достав бумажник, Одагири вынул из него сто иен и положил их на мой стол. Я поблагодарил его.
«Дурачок, – сказал Одагири. – Откуда вы знаете, что это не фальшивая банкнота? Может быть, она ничего не стоит, впрочем, как и та, что сгорела… А теперь убирайтесь отсюда. Бегите в бомбоубежище, а не то вы сейчас обмочитесь!»
И я бросился бежать. Мне казалось, что меня преследуют птицы Одагири, хотя я знал, что они не могут летать. Их блеклые перья напоминали лепестки завядших хризантем.
Вы тоже дали мне банкноту в 100 иен, Тукуока-сан, с изображением портрета императора, но она уже свидетельствует о новом времени, эпохе нашего процветания. Вы видели, как я поджег купюру, и она сгорела в моей руке.
– Вы обожглись, Мисима-сан.
– Я просто почтил память моего наставника в годы войны, интенданта Одагири Риотаро. Это был очень странный человек. В день, когда состоялось подписание акта о капитуляции, он все еще работал на заводе Накадзима, хотя к тому времени производство самолетов прекратили. Он привел в контору проститутку и долго развлекался с ней, а потом выпил девяносто миллиграммов синильной кислоты, огромную дозу, от которой его труп, должно быть, ужасно раздулся. Интересно, какова судьба его прекрасной коллекции чучел?
Мисима потер, сложив вместе, большой и указательный пальцы. Кожа на их подушечках была повреждена.
– Во время первой поездки в Грецию весной 1952 года, – продолжал он, – я, сильно уколовшись, узнал, к своему удивлению, что лимонное дерево имеет шипы. Я хотел понюхать цветки лимона, потому что в моем мозгу вертелась знаменитая строчка из Гёте: «Край, где цветут лимоны…» Поэт, конечно, имел в виду Италию, а не Грецию, но дело не в этом. Я пытался установить, имеют ли ценности, которые мы лелеем, физическую реальность, источают ли они запах, например, или это – абсолютное небытие, всего лишь пепел.
– И в вашу плоть впился шип, чтобы вечно причинять вам боль.
– Верно, шип и боль остаются все теми же. а плоть меняется.
ГЛАВА 4
ВТОРОЙ ДЕНЬ В БЕНАРЕСЕ:
ВСПОМИНАЯ БОЖЕСТВЕННОГО МАРКИЗА
В половине пятого утра доктор Чэттерджи, прихрамывая, вошел в ресторан гостинцы, где я уже поджидал его, чтобы отправиться на берег реки. Он посмотрел на мой завтрак. На столе стоял омлет на электрической сковородке, которая, как мне казалось, отдавала рыбой. Тосты как будто опустили в керосин, а индийский чай был без молока слишком горьким, а с молоком я чай не пью.
– Вы даже не притронулись к еде, сэр, – с сожалением заметил он.
– Прошу вас, доктор Чэттерджи, угощайтесь. Он сел и начал быстро есть.
– Надо спешить, чтобы не пропустить лучшие часы рассвета, – промолвил он с набитым ртом, намазывая тост мармеладом.
На улице нас уже поджидал рикша. Закутавшись в одеяло, он курил биди и что-то печально бормотал себе под нос.
– Нет более удобного и экономичного вида транспорта, чем рикша. – заявил доктор Чэттерджи, когда мы тронулись в путь.
Наш водитель крутил педали, надрывно кашляя и сильно хрипя, как больной туберкулезом.
– Сейчас мы едем к погребальным кострам Дашашвамедха, а затем спустимся на лодке вниз по течению к мосту Мальвия, – сообщил мой гид.
Мы проехали мимо саддху, сидевшего на корточках между корнями могучей индийской смоковницы. Святой человек был наг, в предрассветных сумерках покрывавшая его кожу серая зола делала его похожим на труп. Перепачканные пометом спутанные волосы саддху были перевязаны ярко-красной полоской ткани. Протянув к нам руки, он вопил так пронзительно, как будто коляска нашего рикши отдавила ему ногу.
– Что он говорит?
– Жалуется на холод, – усмехнувшись, сказал доктор Чэттерджи. – Все индусы – нищие, сэр.
Я чувствовал себя слепым туристом, вокруг которого возвышаются смутные очертания города. Доктор Чэттерджи перечислял названия улиц и учреждений, мимо которых проходил наш путь. Рыночная улица в предрассветных сумерках была похожа на глубокую разверстую рану. В верхних этажах неказистых строений располагались магазины, двери в которые были распахнуты настежь, а внизу по сточным канавам бежали нечистоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186