В кабинете не было следов двадцати лет усилий и самоотречения. Как и все здание, он был простым, с обычным столом, стоявшим перед высоким, углубленным в стену стеллажом, на полках которого разместились настоящие книги в кожаных переплетах. Часть книг была на иностранных языках, и Уайт вспомнил слова Джона, что Макдональд, прежде чем стать инженером, был лингвистом.
— Подключи мой информационный центр, — обратился он к Джону.
— Вы можете подключиться прямо к компьютеру, — посоветовал Макдональд. — Мой ассистент покажет вам.
Когда они остались одни, Уайт постарался настроить себя против этого человека. Если Макдональд и почувствовал что-то, то ничем себя не выдал. Вместо этого он мимоходом спросил:
— Как с Иеремией?
Уайт покачал головой.
— Ничего не вышло. Он собирается огласить Послание верующим. Свое Послание, как он его называл.
Макдональд жестом пригласил президента садиться.
— Вот, значит, как… — сказал он. — Его Послание, мое Послание, ваше Послание.
Уайт покачал головой.
— Только не мое. Вот копия его Послания.
Он протянул Макдональду листок, полученный от Иеремии. Макдональд взглянул на рисунок ангела, сжал губы и кивнул.
— Да, именно это увидел Иеремия. Вы не остановили его?
— Есть вещи, которые президент может и должен сделать, есть вещи, которые он может, но не должен делать, а есть такие, которых он делать не может. Затыкание рта Иеремии лежит где-то между второй и третьей категориями. Но такое, — он указал на листок бумаги, — не может, конечно, быть Посланием.
— Вы много знаете о Программе? — спросил Макдональд.
— Достаточно, — сказал Уайт, надеясь избежать повторения лекции Джона.
— Вам известно, что мы долго слушали безо всяких результатов?
— Все это я знаю, — ответил Уайт.
— А о голосах? — продолжал Макдональд, нажимая на своем столе какую-то кнопку.
— Я слышал их, — поспешно сказал Уайт, но опоздал. Голоса уже зазвучали, .
Наверное, акустика здесь была лучше или что-то потерялось при перезаписи. Начинающийся шепот здесь настойчивее содержал обертоны мольбы, злости и отчаяния, и Уайт был настолько потрясен, что испытал облегчение, когда они наконец перешли в голоса, как будто усилие, с которым пытался он расслышать все это и понять, полностью исчерпало его силы. Голоса тоже несколько отличались, словно стартовали с иной точки бесконечной петли, и были гораздо отчетливее.
СТУКТРЕСК может поменять свою кожу, а пантера ТРЕСКСТУК музыка: та маленькая щебетунья, та с прелестным СТУКСТУКТРЕСК может уточку СТУКТРЕСКСТУК замаскированный поборник справедливости ТРЕСКСТУКСТУК музыка СТУКСТУКСТУКТРЕСК они идут, друг СТУКСТУКСТУКТРЕСКСТУКСТУК музыка СТУКСТУКТРЕСК музыка: флаг Гудзона подними ТРЕСКСТУК я невежливый мальчик СТУКСТУКСТУК представляет падуб ТРЕСКТРЕСК музыка СТУКСТУКТРЕСК Роджерс в двадцать СТУКТРЕСКСТУК музыка: кола получила двенадцать ТРЕСК…
Уайт встряхнулся, пытаясь избавиться от чар.
— Это не Послание, — заметил он.
Макдональд повернул ручку на столе, и голоса отступили на второй план, как далекий греческий хор, комментирующий происходящее.
— Это способ привлечь наше внимание.
ТРЕСКТРЕСКСТУК приветствую всех СТУКТРЕСКСТУК.
— Послание было заключено в помехах между голосами, — продолжал Макдональд. — После замедления и разложения помехи превратились в ряд звуковых импульсов и пауз, которые мы постарались расшифровать.
СТУКТРЕСК может поменять свою кожу, а пантера ТРЕСКСТУК.
«Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою и барс — пятна свои?» — восстановил цитату Уайт и рассмеялся.
— Вы это знаете? — спросил Макдональд.
— Одна из главных премудростей моего народа, — сказал Уайт, явно недовольный сам собой. — Вас раздражает черный президент?
— Не более, чем вас раздражает белый директор Программы, — сказал Макдональд.
Макдональд был не только умен, но и хитер. Он знал о существовании различий между людьми, знал, что различия эти неизбежно влияют на то, что одни думают о других и что они думают о себе. Уайт с самого начала полюбил Макдональда, теперь же начинал им восхищаться, а это было опасно.
«То, что хочет сделать Джон, еще опаснее. Он думает, что различий уже нет, что можно забыть о цвете своей кожи и о своих людях, что можно жить, как белый человек, занятый только самим собой. Как он может быть так слеп? Нужно постоянно оставаться настороже; если доверчиво полагаться на милость окружающего мира без опоры на силу или праведный гнев, можно потерять свою душу. Мой сын, сын Эндрю Уайта, не может перейти во вражеский лагерь».
— И наконец нас осенило, — говорил Макдональд. — Эти звуки и паузы можно было представить точками и пробелами или черными и белыми квадратами, как в кроссворде. Компьютер решил эту задачу: рассчитал длину послания, нашел, где у него начало, а где конец, отсеял мусор — атмосферные помехи и вычленил собственно Послание. Результат он отпечатал для нас.
Макдональд взял какой-то рисунок, до сих пор лежавший на его столе; Уайт не замечал его прежде. «Сколько еще я не заметил? — задумался он. — Сколько проглядел из этого Послания?»
— Вот оно, — произнес Макдональд и подал рисунок Уайту. — Оригинальное Послание, первый перенос импульсов компьютера на бумагу, мы вставили в рамочку на случай, если вы захотите подержать его какое-то время, посмотреть, может, немного подумать, а когда вам надоест показывать его своим гостям, передать в Смитсонианский институт.
Уайт неохотно взял рамку, содержавшую известие, которое он вовсе не хотел получать, — вызов в суд, приказ или даже обвинительный приговор. Он не желал смотреть на это, не желал об этом думать, не желал, чтобы его для него переводили. Он хотел уничтожить его, забыть о нем, как о кошмаре, он прекрасно понимал древний египетский обычай рубить голову гонцу, приносившему дурную весть. Президент посмотрел на послание. Чистый лист бумаги покрывали пятна, словно его засидели мухи.
— И это Послание?
Макдональд кивнул.
— Я знаю, что на первый взгляд это не впечатляет. Впечатляет его источник в сорока пяти световых годах отсюда, происхождение, разумы чужих существ, рожденных под небом, на котором висят два солнца, два красных гиганта. Долгий путь пришлось ему пройти чтобы добраться до нас, чтобы преобразиться в картинку, которую вы держите в руках.
— И все-таки это не так уж много, — сказал Уайт, переворачивая рамку и оглядывая чистую обратную сторону, как будто там могло оказаться самое главное и более понятное.
— Может, это и не производит большого впечатления, — терпеливо повторил Макдональд, — но заключенная в рисунке информация удивительна. «Один рисунок стоит тысячи слов», как говорили, кажется, китайцы, и из этого мы можем узнать во столько же раз больше, чем из слов, содержащихся в каких-либо символах, при условии, что сможем их прочесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58