Я опять толкнул Ваську. Он не отозвался. Я толкнул еще раз, посильнее.
– Ну, чего тебе? – огрызнулся он и потянул к себе рядно.
– Поди, красные теперь уже далеко, в Курсавке, на­верно?
– Отстань, спать мешаешь.
– А где теперь дядя Саббутин, как ты думаешь?
– А я почем знаю?
– Может, его убили давно? – сказал я.
Васька чуть было не подпрыгнул. Сон с него разом слетел.
– Ну, что ты! Такого не убьешь. Он здоровый. Он вот как подберется к бугру да как начнет садить из шести­дюймовой, так чертям тошно станет…
Васька замахнулся кулаком, чуть было меня не сада­нул. Спать ему больше уже не хотелось.
Мы сидели, завернувшись в рядюшку, и шепотом раз­говаривали. Больше всего говорили о дяде Саббутине.
Саббутин был командир батареи.
Высокий такой, широкоплечий, белокурый. На гимна­стерке слева у него была прицеплена большая, с кулак, остроконечная звезда. Через плечо на ремне висела артил­лерийская сабля. С другого боку – наган в промасленной кобуре.
В казенном саду за станцией стояла его батарея – четыре пушки. Мы приходили к дяде Саббутину каждый день, и он подробно рассказывал нам, как устроена пушка, почему автоматически стреляет пулемет, как вставляется в бомбу капсюль.
Про многое рассказывал дядя Саббутин. Никто не го­ворил так понятно, как он. Никто нас так не любил. Лю­били и мы его.
– Васька, давал тебе дядя Саббутин за веревочку держаться?
– А ты думаешь – нет? – обиделся Васька. – Сперва он Андрею дал, а потом мне.
Веревочкой мы с Васькой называли ременный шнур от пушки. Близко к пушке дядя Саббутин нас не подпускал, но за «веревочку» держаться давал. И каждый раз, когда я брался обеими руками за ременный шнур, у меня руки чесались, – так и хотелось шаркнуть из пушки – на шрап­нель.
– Смотрите, ребята, учитесь, приглядывайтесь… Когда-нибудь пригодится, – серьезно говорил нам дядя Саб­бутин.
В погребе давным-давно все спали. Моргала свеча.
Всю ночь просидели мы с Васькой, вспоминая това­рищей.
А где-то на улице тянули унылую песню:
Шлем тебе, Кубань родимая,
От сырой земли покло-он…

Глава III
КАПСЮЛЬ БЕЗ БОМБЫ
Рано утром позади погреба прогремели ружейные вы­стрелы.
Каждый день вместе с зарей на станции поднималась стрельба и будила жителей погреба.
Васькина мать раскладывала на ящике соленые огур­цы к завтраку и после каждого залпа строго говорила мне с Васькой:
– Не выходите, черти! Схватят – только и видели вас.
А нам до тошноты надоел погреб.
Хоть бы одним глазком посмотреть, что делается на улице, за поселком, в поле.
Наша семья тоже собиралась завтракать. На сером мешке мать разложила ложки и поставила миску с недо­варенным супом. Кто-то постучал в дверь. Все насторожи­лись. Чиканов вскочил с мешка и побежал наверх. Щелк­нула задвижка, скрипнула дверь.
В погреб боком просунулся белокурый парнишка.
– Андрей! Откуда? Где пропадал? – кинулись к нему мы с Васькой.
– Ребята, – шепотом сказал Андрейка, спускаясь по ступенькам, – айда на поле! Сколько убитых там! Ой-ой!..
– Ты что тут болтаешься? – сурово спросил Андрейку Илья Федорович.
– Я, дядь, не болтаюсь. Я ребят проведать пришел.
– Проведать – это хорошо, – сказал Илья Федоро­вич. – Да вот ходишь ты не вовремя – это плохо. Сам зна­ешь, время теперь какое – ни за что пропадешь. Смотри, ребят нам не сманивай!
– Да как же я их сманиваю? Я проведать…
– Проведать! Знаем – проведать. Кто теперь проведы­вает, когда люди в погребах сидят? Кто шляется в такую пору?
– Дядь Илья, да что я сделал, что ты кричишь на ме­ня? Если что, я уйду, – сказал Андрей и натянул на голову шапку.
– Чего вы, дядя Илья? Он никому не мешает, – крик­нул я Васькиному отцу.
– Ложку бери да ешь! Что рот-то разинул? – оборвала меня мать.
Я сел на ведро, схватил здоровенную ложку и стал нехотя хлебать суп. А сам не сводил глаз с Андрея.
Андрей тихо говорил Ваське:
– На нашем краю никто не сидит в погребе.
– А у нас все сидят, – сказал Васька. – Сами сидят и нас не пускают.
– Ешь, Гришка, ешь! – заворчала на меня мать. – Не вертись на ведре, как сатана на барабане.
– Да что ты привязалась? Наемся еще, успею, – сер­дито ответил я матери и бросил на мешок деревянную ложку. «Как это она не понимает – тут Андрей пришел, а она со своим супом лезет».
Васька о чем-то сговаривался с Андрейкой. Он то и дело подмигивал мне и косился на дверь. Сперва я не понимал Васькиных сигналов. Но потом догадался. Как только мать отвернулась, я незаметно, со ступеньки на сту­пеньку, добрался до верха лестницы и выскочил на улицу вместе с Андреем и Васькой.
Первый раз за четыре дня я вышел на улицу, От рез­кого свежего воздуха защекотало в носу.
После тесного, душного погреба даже наш казенный двор показался мне просторным.
– Ну, ребята, смотри теперь в оба! – сказал Андрей. – Пройдем по Железнодорожной, по Воинской, оттуда в по­ле, а там видно будет. Если спросят – молчите… Отвечаю я.
На воинской платформе валялись трупы лошадей, дере­вянные ящики, бочки, цинковые банки. По железнодорож­ным путям были разбросаны четырехугольные тюки сена и грязные больничные бинты.
Васька, оглянувшись, схватил с земли обойму с патро­нами и сунул в карман. Андрей выковырнул палкой из грязи капсюль от бомбы.
– Брось его, – сердито сказал я Андрею. – Ведь он хлопнуть может.
– Дурной, зачем бросать? Соберем побольше – приго­дятся.
Андрей соскреб ногтем грязь с капсюля, старательно протер его в пятерне и сунул к себе за пазуху.
– Пусть берет на свою голову! – сказал Васька и вдруг отскочил от Андрея в сторону. – Пусть берет! Вон Ванька тоже нашел, только не такой, а длинный, из крас­ной меди. Пришел домой и положил на плиту. А отец его в это время ведра чинил. А капсюль этот как долбанет, аж вода из кастрюли шарахнулась, чертям тошно стало. Отцу ни за что пальцы поцарапало.
– Ну, и понимаете все вы, как я погляжу. Что я, не знаю, как с капсюлем обращаться?
– Стреляет он, вот что, – пробурчал Васька.
По Воинской улице мы вышли в степь. Под ногами хрустел хворост, трещал мусор.
В небольшой грязной яме мы увидели труп. Раздетый распухший человек лежал на земле лицом кверху. По ще­кам его и по лбу ползали мухи. Правая рука была отбро­шена наотмашь в сторону, а левая скрючена на груди, и казалось, что пожелтевший мертвец держался за грудь, как будто прижимал что-то к своему сердцу. В темные во­лосы его набилась серо-зеленая пыль. Череп был раздроб­лен.
У Васьки затряслись губы. Да и мне страшно стало. Ноги стянуло судорогой, как в холодной воде.
– Дух от него какой тяжелый, – тихо сказал Андрей прерывающимся голосом. – Видно, шрапнелью его хватило.
– Видно, шрапнелью, – повторил я.
– А кто его раздел? – спросил Васька.
– Известно кто – шкуринцы, – сказал Андрей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44