Терри это несколько озадачило: стараясь, однако, скрыть свое смущение, он подошел к другому креслу и собирался было уже расположиться в нем, как вдруг замер от удивления.
В углу, прямо на уровне его глаз, позади стола, на котором лежали стопка газет, какие-то безделушки, портсигар и несколько пепельниц, наполненных окурками, к стене была прислонена картина без рамы размером в три фута на два с половиной.
Фон на самом портрете совершенно сливался с тенями в углу, и было просто невозможно определить, где кончается холст и где начинается тень.
С холста на Терри смотрел Джекоб Мандра, лицо у него было насмешливое и высокомерное. Однако самым главным в портрете были глаза — глаза, выражавшие циничное недоверие и вместе с тем страстную жажду того, чего он вследствие присущего ему цинизма лишен в своей жизни. Каким-то необъяснимым образом этот портрет от Альмы Рентон попал к женщине, которая выдает себя за вдову Мандры.
— Ты собираешься заявить о своих правах на наследство? — спокойно спросила Соу Ха.
В глазах Хуаниты можно было прочесть мрачный вызов.
— Еще бы: пилюлю я уже проглотила, теперь хочу конфетку.
— Хочешь предъявить иск?
— Кому? У него не осталось родственников, завещания тоже нет.
— Ты уверена насчет родственников?
— Да. У него было много любовниц, но жена была только одна. — Она выразительным жестом ткнула пальцем себя в грудь и прокричала: — Только одна! Ты слышишь меня, Соу Ха, только одна!
Соу Ха, которая все это время смотрела на Хуаниту, бросила на Терри многозначительный взгляд.
— Много любовниц, говоришь? — спросила она.
— Уйма. Была одна богачка, приходила к нему два раза в неделю, писала его портрет. Что ты! Была кассирша из ресторана, была контролерша из кинотеатра, блондиночка, меня не проведешь, я всех знала — и ту красотку с богатым папашей, шофер которого доставлял ее со всяких там политических сходок прямо в объятия моего Джекоба, и ту девицу, продавщицу сигарет из ночного клуба. Он буквально гипнотизировал женщин, он смеялся над ними, над их слабостями, а женился все-таки на мне!
Она взглянула на Соу Ха и заговорила невероятно быстро — слова, казалось, сыпались из нее, как горох в пустое ведерко:
— Знаешь, что привлекало в нем женщин? То, что он был одиноким, и когда они душой и телом отдавались ему, он становился еще более одиноким, на них это действовало подобно чарам, так удав завораживает кролика. Женщины в своем тщеславии склонны считать, что лед мужского одиночества непременно растает в теплоте нежности. Они сами шли к нему! Он же к ним не шел никогда. Я относилась к нему точно так же, как и все остальные. Теперь же я другая. Я была его женой! Теперь я его вдова! Пусть эти любовницы попробуют прийти в суд, пусть попробуют со мной схватиться в открытую. Теперь не ускользнешь через черный ход, чтобы сесть в машину с шофером в ливрее, которая поджидает тебя около подъезда. Теперь уж не отговоришься тем, что пишешь портрет. Теперь им всем придется выйти из укрытия и вступить со мной в открытую схватку.
Соу Ха даже не кивнула, но по глазам ее можно было заключить, что она все слышала.
— Кто убил его? — спросила она.
На лице Хуаниты вдруг отразилось изумление:
— Как? Я думала, ты знаешь. Его убила любовница, та, что писала портрет. — В ее глазах было столько яда и ненависти, что ими, казалось, в одно мгновение наполнилась комната.
Соу Ха медленно поднялась с кресла.
— Наверное, нам лучше уйти и оставить тебя наедине с твоим горем?
Хуанита горько усмехнулась:
— Моим горем… Будь он жив, горя было бы куда больше. Он собирался развестись со мной! Я — как мотылек на незажженной лампе — стоит включить ее, как крылышки в одно мгновение сгорают. Но я любила его. Я одна действительно любила его, потому что понимала его. Понимать тех, кого любишь, — это у нас в крови. У кого у нас, спрашиваете? — она хмыкнула. — Никто не знает. Бывают дети без отцов. У меня же нет ни отца, ни матери. Только одна я знаю, какого я роду-племени, так же, как и Джекоб: только он один знал, каких он корней. Она вздохнула и, понизив голос, сказала: — Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, но я не могу спокойно разговаривать. Когда-то я любила одного парня. До знакомства со мной он потерял руку в бою. Он рассказывал мне о своих приключениях при свете луны, когда слова с особенной силой проникают в душу. Быть может, оттого, что я была такой молодой, я ужасно злилась на него из-за этих рассказов, но все то, что он говорил тогда, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я никогда не забуду этого. И вот теперь со мной происходит то же самое: любимый мой умер, и боль настолько сильна, что я просто не чувствую ее. Но я почувствую ее позже и тогда выброшусь из окна…
Тебе что, не по себе от моих слов, милая? И этому молодому человеку тоже? Что ж, если так, я об этом совсем не жалею. Вы сами пришли, я вас не приглашала. Я рада вас видеть, но чувства свои подавлять не собираюсь. Я это никогда не делала и делать не буду. Женщина создана для чувств. Я знаю, что представительницы твоего народа говорят о терпении, о смирении и покорности, тогда как в вас самих чувства так и бурлят, вроде кипящей воды под крышкой чайника.
Соу Ха перехватила взгляд Терри и кивнула головой. Уходя, она протянула руку Хуаните:
— До свидания!
Хуанита обняла китаянку, прижала ее к себе, потом отступила назад и устало махнула рукой.
— Приходите еще, — пригласила она, — и если увидите, что окно разбито, ищите меня внизу во дворе.
Дверь за ними захлопнулась, они стали спускаться по лестнице.
Соу Ха повернулась к Терри.
— Вы видели портрет? — спросила она почти шепотом.
Терри Клейн мрачно кивнул.
Глава 8
Терри Клейн свернул на Гранд-авеню и сбавил скорость до десяти миль в час. Соу Ха, сидевшая рядом с ним, смотрела прямо перед собой сквозь ветровое стекло, взгляд ее ничего не выражал. С тех пор, как они покинули квартиру Хуаниты Мандры, она не проронила ни слова.
Терри пытался тщательнейшим образом проанализировать события последнего часа, поэтому он был благодарен Соу Ха за молчание. Это характерно для китайцев, подумал он, она сказала, что имела сказать, и теперь молчит. Девушка его собственной расы наверняка не отказала бы себе в удовольствии высказать свои соображения или забросать его градом вопросов. Соу Ха же укрылась в храме самых сокровенных мыслей, предоставив возможность и ему сделать то же самое.
Перед ними лежал причудливый, порожденный таинственным смешением Востока и Запада мир — мир Чайнатауна в Сан-Франциско. Китайские иероглифы горели неоновым огнем, в кровавых отблесках которого густой туман, казалось, превращался в вино. В зеркальных витринах, ярко освещенных электрическим светом, красовались тончайшей работы вышивки, выполненные искусными руками при дрожащем пламени стареньких лампадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
В углу, прямо на уровне его глаз, позади стола, на котором лежали стопка газет, какие-то безделушки, портсигар и несколько пепельниц, наполненных окурками, к стене была прислонена картина без рамы размером в три фута на два с половиной.
Фон на самом портрете совершенно сливался с тенями в углу, и было просто невозможно определить, где кончается холст и где начинается тень.
С холста на Терри смотрел Джекоб Мандра, лицо у него было насмешливое и высокомерное. Однако самым главным в портрете были глаза — глаза, выражавшие циничное недоверие и вместе с тем страстную жажду того, чего он вследствие присущего ему цинизма лишен в своей жизни. Каким-то необъяснимым образом этот портрет от Альмы Рентон попал к женщине, которая выдает себя за вдову Мандры.
— Ты собираешься заявить о своих правах на наследство? — спокойно спросила Соу Ха.
В глазах Хуаниты можно было прочесть мрачный вызов.
— Еще бы: пилюлю я уже проглотила, теперь хочу конфетку.
— Хочешь предъявить иск?
— Кому? У него не осталось родственников, завещания тоже нет.
— Ты уверена насчет родственников?
— Да. У него было много любовниц, но жена была только одна. — Она выразительным жестом ткнула пальцем себя в грудь и прокричала: — Только одна! Ты слышишь меня, Соу Ха, только одна!
Соу Ха, которая все это время смотрела на Хуаниту, бросила на Терри многозначительный взгляд.
— Много любовниц, говоришь? — спросила она.
— Уйма. Была одна богачка, приходила к нему два раза в неделю, писала его портрет. Что ты! Была кассирша из ресторана, была контролерша из кинотеатра, блондиночка, меня не проведешь, я всех знала — и ту красотку с богатым папашей, шофер которого доставлял ее со всяких там политических сходок прямо в объятия моего Джекоба, и ту девицу, продавщицу сигарет из ночного клуба. Он буквально гипнотизировал женщин, он смеялся над ними, над их слабостями, а женился все-таки на мне!
Она взглянула на Соу Ха и заговорила невероятно быстро — слова, казалось, сыпались из нее, как горох в пустое ведерко:
— Знаешь, что привлекало в нем женщин? То, что он был одиноким, и когда они душой и телом отдавались ему, он становился еще более одиноким, на них это действовало подобно чарам, так удав завораживает кролика. Женщины в своем тщеславии склонны считать, что лед мужского одиночества непременно растает в теплоте нежности. Они сами шли к нему! Он же к ним не шел никогда. Я относилась к нему точно так же, как и все остальные. Теперь же я другая. Я была его женой! Теперь я его вдова! Пусть эти любовницы попробуют прийти в суд, пусть попробуют со мной схватиться в открытую. Теперь не ускользнешь через черный ход, чтобы сесть в машину с шофером в ливрее, которая поджидает тебя около подъезда. Теперь уж не отговоришься тем, что пишешь портрет. Теперь им всем придется выйти из укрытия и вступить со мной в открытую схватку.
Соу Ха даже не кивнула, но по глазам ее можно было заключить, что она все слышала.
— Кто убил его? — спросила она.
На лице Хуаниты вдруг отразилось изумление:
— Как? Я думала, ты знаешь. Его убила любовница, та, что писала портрет. — В ее глазах было столько яда и ненависти, что ими, казалось, в одно мгновение наполнилась комната.
Соу Ха медленно поднялась с кресла.
— Наверное, нам лучше уйти и оставить тебя наедине с твоим горем?
Хуанита горько усмехнулась:
— Моим горем… Будь он жив, горя было бы куда больше. Он собирался развестись со мной! Я — как мотылек на незажженной лампе — стоит включить ее, как крылышки в одно мгновение сгорают. Но я любила его. Я одна действительно любила его, потому что понимала его. Понимать тех, кого любишь, — это у нас в крови. У кого у нас, спрашиваете? — она хмыкнула. — Никто не знает. Бывают дети без отцов. У меня же нет ни отца, ни матери. Только одна я знаю, какого я роду-племени, так же, как и Джекоб: только он один знал, каких он корней. Она вздохнула и, понизив голос, сказала: — Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, но я не могу спокойно разговаривать. Когда-то я любила одного парня. До знакомства со мной он потерял руку в бою. Он рассказывал мне о своих приключениях при свете луны, когда слова с особенной силой проникают в душу. Быть может, оттого, что я была такой молодой, я ужасно злилась на него из-за этих рассказов, но все то, что он говорил тогда, произвело на меня неизгладимое впечатление. Я никогда не забуду этого. И вот теперь со мной происходит то же самое: любимый мой умер, и боль настолько сильна, что я просто не чувствую ее. Но я почувствую ее позже и тогда выброшусь из окна…
Тебе что, не по себе от моих слов, милая? И этому молодому человеку тоже? Что ж, если так, я об этом совсем не жалею. Вы сами пришли, я вас не приглашала. Я рада вас видеть, но чувства свои подавлять не собираюсь. Я это никогда не делала и делать не буду. Женщина создана для чувств. Я знаю, что представительницы твоего народа говорят о терпении, о смирении и покорности, тогда как в вас самих чувства так и бурлят, вроде кипящей воды под крышкой чайника.
Соу Ха перехватила взгляд Терри и кивнула головой. Уходя, она протянула руку Хуаните:
— До свидания!
Хуанита обняла китаянку, прижала ее к себе, потом отступила назад и устало махнула рукой.
— Приходите еще, — пригласила она, — и если увидите, что окно разбито, ищите меня внизу во дворе.
Дверь за ними захлопнулась, они стали спускаться по лестнице.
Соу Ха повернулась к Терри.
— Вы видели портрет? — спросила она почти шепотом.
Терри Клейн мрачно кивнул.
Глава 8
Терри Клейн свернул на Гранд-авеню и сбавил скорость до десяти миль в час. Соу Ха, сидевшая рядом с ним, смотрела прямо перед собой сквозь ветровое стекло, взгляд ее ничего не выражал. С тех пор, как они покинули квартиру Хуаниты Мандры, она не проронила ни слова.
Терри пытался тщательнейшим образом проанализировать события последнего часа, поэтому он был благодарен Соу Ха за молчание. Это характерно для китайцев, подумал он, она сказала, что имела сказать, и теперь молчит. Девушка его собственной расы наверняка не отказала бы себе в удовольствии высказать свои соображения или забросать его градом вопросов. Соу Ха же укрылась в храме самых сокровенных мыслей, предоставив возможность и ему сделать то же самое.
Перед ними лежал причудливый, порожденный таинственным смешением Востока и Запада мир — мир Чайнатауна в Сан-Франциско. Китайские иероглифы горели неоновым огнем, в кровавых отблесках которого густой туман, казалось, превращался в вино. В зеркальных витринах, ярко освещенных электрическим светом, красовались тончайшей работы вышивки, выполненные искусными руками при дрожащем пламени стареньких лампадок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60