Терри нажал на кнопку звонка. Ждать пришлось недолго. Дверь отворилась, и перед Терри предстал слуга-китаец с изборожденным морщинами лицом. Глаза его были лишены всякого выражения; он скользнул взглядом по Терри и пропустил его внутрь.
Клейн вошел в крохотную прихожую, обогнул ширму и оказался в гостиной, пол которой был покрыт роскошным пушистым ковром.
Чу Ки был человеком суеверным, он ни в коем случае не допустил бы, чтобы двери комнат его квартиры располагались на одной линии с окнами или друг против друга. Чу Ки не случайно поставил ширму у самого входа в гостиную: всякому китайцу известно, что те беспризорные, всеми отвергаемые души умерших, которых на Востоке называют «Бездомными Привидениями» и которым за земные грехи судьбой назначено блуждать в сумерках потусторонней жизни, могут передвигаться лишь по прямой линии. Эти привидения не могут пересекать зигзагообразные мостики, не могут перешагнуть через специально оставленное в темном коридоре бревно, не могут обогнуть они, естественно, и ширму.
В логике Чу Ки отказать было нельзя; он прекрасно понимал те аргументы, которые его западные знакомые выдвигали, чтобы доказать несостоятельность подобных предрассудков, и тем не менее он ни на шаг не отступал от освященных веками, испытанных мер предосторожности.
Как только Терри вступил в гостиную, Чу Ки снял большие очки в роговой оправе — тем самым он показал, что разница в годах не имеет никакого значения, что он считает Терри равным себе и высоко ценит его ум.
Терри сложил ладони на китайский манер и учтиво поклонился.
— Как солнечные лучи греют умирающие листья осени, так вы дарите новую жизнь моему сердцу, — произнес Чу Ки на кантонском диалекте.
— Это я пришел насладиться солнечным светом вашей великой мудрости, — на том же диалекте ответил ему Терри.
Чу Ки вежливым жестом указал на кресло, предназначенное для самых почетных гостей. Если бы Терри не был стеснен временем и мог следовать всем правилам китайского этикета, он бы принялся убеждать хозяина, что недостоин занять столь почетное место, сделал бы вид, что собирается сесть в другое кресло, и предоставил тем самым хозяину возможность произнести лестную для гостя пространную речь. Но Терри очень спешил, ему было не до тонкостей китайского этикета, однако, чтобы не показаться бестактным и не обидеть Чу Ки, он заговорил на английском и сразу перешел к сути дела.
— Где Соу Ха? — спросил он.
Чу Ки ударил в гонг. Резная панель в стене сбоку от Терри бесшумно отодвинулась в сторону, и в комнату вошел старик слуга. Его лицо было совершенно бесстрастным. Чу Ки произнес имя дочери. Слуга удалился. Несколько секунд спустя открылась другая дверь.
В Китае отец дает дочери имя, которое соответствует его представлению о ней. Сочетание слов «Соу Ха» в неуклюжем, крайне приблизительном переводе с китайского означает Вышитое Сияние.
Как только в комнату вошла девушка, Терри поднялся с кресла. Она была хрупкой и изящной, как лепесток лотоса, от нее веяло свежестью горной росы. Своими аспидно-черными глазами она взглянула на Терри, ее губы, красивые линии которых были смело подчеркнуты помадой, расплылись в улыбке. Ее длинные тонкие пальцы коснулись его руки.
— Извините, что пришла не сразу. Когда слуга сообщил мне, что отец хочет видеть меня, я решила привести себя в порядок.
— Как вам не стыдно! — укоризненно воскликнул Терри. — Сам Творец не смог бы добавить что-либо к вашему совершенству.
Она рассмеялась, ее смех прозвучал как серебряные колокольчики, тронутые легким дуновением ветра.
Не проронив ни слова, жестом, исполненным скромного, но гордого достоинства, Чу Ки показал, что главным здесь, в силу своего преклонного возраста, является все-таки он. Этот китаец, с лицом круглым, как луна в полнолуние, был уклончив и прекрасно мог скрывать свои мысли за учтивой обходительностью и любезностью, столь характерными для восточного этикета. В нужный момент, однако, он умел проявить хватку, свойственную деловому человеку Запада. Рукой, пальцы которой были унизаны золотыми перстнями с нефритом, он указал на кресла. Когда они сели, Чу Ки, обращаясь к Терри, сказал:
— Говорите, сын мой!
Надев очки и тем самым подчеркнув, что и он не станет более придерживаться китайского этикета, Чу Ки приготовился выслушать Терри.
— Вы знали Джекоба Мандру? — спросил Клейн. Соу Ха вздрогнула, но когда Клейн посмотрел на нее, в глазах ее можно было прочесть лишь вежливый интерес к гостю, она сидела спокойно и, как надлежит послушной дочери, ждала, когда заговорит отец.
— Вы говорите о поручителе из страховой компании? — спросил Чу Ки по-английски с легким, едва заметным акцентом.
— Я знала его, — бесстрастным голосом заметила Соу Ха.
— А что вас связывает с этим человеком, сын мой? — спросил Чу Ки. — Я слышал, что это дурной человек.
До сих пор Терри Клейн говорил о Джекобе Мандре в прошедшем времени. Газеты пока еще не сообщили о его смерти, однако от Терри не ускользнуло, что Соу Ха, говоря о Мандре, также употребила прошедшее время.
Она словно прочла его мысли и спросила:
— Он что, умер?
— Я этого не говорил.
— Но вы спросили — «знали» ли мы его? Терри кивнул, но промолчал.
Чу Ки не отрываясь смотрел на Клейна, лицо его выражало доброжелательность и сердечность. Терри знал, что, если им придется сидеть вот так, в молчании, еще несколько часов, выражение лица Чу Ки ничуть не изменится. Соу Ха, однако, прищурила глаза, и Клейн заметил, что ноздри ее слегка затрепетали.
Стараясь, чтобы голос его звучал как можно более безразлично, Терри сказал:
— Когда я в последний раз видел вас, вы упомянули о том, что подпольный рынок Чайнатаун во все больших количествах наводняется опиумом и что теперь его употребляют не только старики, но и пристрастившиеся к страшному зелью юнцы, унаследовавшие эту порочную слабость от своих отцов и дедов.
Соу Ха быстро подхватила:
— Это правда, отец. Помните, вы говорили Терри, что вам кажется, будто во главе этого дела стоит какой-то белый мужчина и что, когда наши люди выяснят, кто этот человек, они разберутся с ним по-своему.
Чу Ки молниеносно перевел взгляд на дочь. Его лицо по-прежнему выражало внимание, благорасположенность, умиротворенность, однако сам факт того, что он вдруг взглянул на дочь, означал отеческий упрек — упрек, неприметный для глаз западного человека, но убийственный по своей сути: так наносят внезапный и мощный удар. Чу Ки перешел на китайский:
— В старости, дочь моя, — размеренным тоном произнес он, — одно из утешений жизни состоит в том, что, когда у родителя слабеет зрение и дряхлеет память, он может рассчитывать на то, что послушные дети одолжат ему свою зоркость и остроту восприятия, присущие только очень молодым людям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60