И в этом году государыня двинулась из Москвы на богомолье 1 июня, на Троицу.
Весна уже отошла, деревья были в свежей, душистой зелени, поля покрылись дружными всходами… Погода стояла ведренная, солнце грело, воздух был лёгок и приятен, по временам потягивало из оврагов сыростью, ландышами, запоздалой черёмухой. По старой Ярославской дороге двигалось многолюдное шествие. К шествию присоединялись крестные ходы из попутных сельских церквей, и крупные золотые искры сверкали на окладах икон, на хоругвях, на высоких медных фонарях. Под навесом красных сукон, опираясь на посох, шла среди этой живой гудящей толпы императрица, покрытая чёрным платком в роспуск. Синий дым ладана пах сладко, раздавалось волнами церковное пение, мольбы нищих и убогих о милостыне, истошные кликания кликуш, завывание юродивых, окрики на лошадей, брань. В небе таяли облака, над полями ещё звенели жаворонки…
За царским богомольем тянулся огромный придворный обоз, ехало также и много торговых людей с палатками, со сбитнем, с калачами, с ествой разного рода, с медведями, балаганами.
Елизавета Петровна любила эти старинные богомолья, торжественные, пышные обряды. Она отдыхала в них от придворной сутолоки, от интриг. Она хорошо знала, что такие богомолья крепко поддерживают её популярность в народе. Народ любил «Петровну», которая, как простая крестьянка, запросто шагала десятки вёрст по жаре и пыли, весёлая, простая, доступная к просьбам. Иностранные наблюдатели со злорадным любопытством видели здесь, как Петербург уступал своё место старому московскому покою.
Фикхен, конечно, идти пешком в монастырь после болезни не могла, нечего было и думать.
– Идти тебе будет трудно, милая, – сказала ей императрица, зайдя к ней проститься перед выходом. Елизавета Петровна была в чёрном платье и в нём казалась ещё статней, стройней. – Ты поедешь в карете через три дня и нагонишь нас в Клементьевой слободе… Посмотришь, как мы будем входить в монастырь со всем народом…
– А великий князь? – спросила Фикхен.
– Он пойдёт со мной!
Карета на висячих рессорах покачивалась, шестерик серых в яблоках коней бежал дружно, Фикхен, сидя рядом с матерью, смотрела в раскрытое окно. Мимо бежали, кружились леса, поля, бескрайние шири, зубчатый от ёлок горизонт, невысокие пологие холмы, тёмные, бурые избы деревень со слепыми окнами, которые не веселили даже пёстрые наличники.
– Мама, как всё это не похоже на нашу Пруссию! – сказала Фикхен. – Как здесь просторно!
Белостенная лавра с её золотыми куполами, в зелёных цветущих садах захлебнулась народом… Неумолчно трезвонили лаврские колокола… Подходили к монастырю, и колокола звонили всё громче, громче, река народа текла в Святые ворота.
Фике двигалась в толпе за императрицей, её поддерживали под руки камер-фрау, она смотрела с изумлением, как ворота эти внутри были расписаны страшными картинами мучений. Грешников кололи вилами, поджаривали на огне, топили в кипятке чёрные, красные, зелёные черти. Нищая братия – хромые, слепые, калеки, убогие со страшными язвами на теле, – толпясь, сидя у ворот, заунывно пели, прославляя щедроты нищелюбивых владык, намекая им очень прозрачно на непрочность этого земного мира. Крестьяне – мужики и бабы, в смурых кафтанах, в цветной пестряди, в красных платках – по пути всего шествия стояли поосторонь дороги в два ряда, всё время крестились, высоко взмахивая руками, били земные поклоны, и их серые, чёрные, голубые глаза на широких лицах, то белых, то бородатых, горели страстно и самозабвенно.
Императрица шла плавно, ровно свечка. Она тоже молилась… Кивнула Фике и великому князю, чтобы те держались поближе к ней, и теперь вела их к тому месту в старом соборе, где справа от алтаря под разноцветными лампадами стоит серебряная рака с мощами святителя Сергия. Императрица опустилась на колени, и вместе стали на колени прусские принц и принцесса. Гремели певчие, архиепископ Новгородский в золотой шапке благословлял народ, глаза у него горели как угли.
Императрица прикладывалась к мощам, за нею – Пётр Фёдорович, за ним Фикхен первой. Даже великий князь и то выглядел притихшим, а у Фикхен от волнения сохло во рту, тряслись ноги.
Прикладываясь к серебряной раке, великий князь не мог не сошкольничать: он дрыгнул очень смешно ногой в лакированном ботфорте!
Фике осторожно осмотрела окружающие её лица – заметил кто-нибудь выходку князя? Нет, лица все непроницаемо спокойны так же, как и раньше! Не заметили ничего – а может, просто и подумать не могут о таком кощунстве – так просты эти люди.
И всё же Фике подумала про князя – это может когда-нибудь плохо кончиться. Как он не боится?
Прошло два дня, и отдохнувшая, уже окрепшая Фике сидела на широком подоконнике монастырского окна и смотрела сквозь качающиеся плети зелёной берёзы на залитый солнцем монастырь. Фике была в лёгком барежевом платье, с ниткой жемчуга на тоненькой шейке. Герцогиня Иоганна Елизавета сидела в кресле и спокойно читала только что полученное из Штеттина письмо.
Приотворилась дверь, сперва заглянула камер-фрау княгиня Гагарина, затем дверь распахнулась во всю ширину, и как всегда шумно вошёл великий князь. Он был в зелёном мундире с красными отворотами, при голубой ленте и звезде, в белых лосинах и ботфортах. Поцеловал руку у герцогини и, сияя, как само июньское утро, подошёл к Фике, уселся рядом на подоконник.
– Доброе утро! – сказал он. – Вы хорошо спали, Фике? Я спал превосходно! Как медведь в лесу!
– Медведь?
– Ну да! А вы не знаете, что русские медведи спят всю зиму? Не просыпаясь! Да и сами русские похожи на медведей. Вам не кажется?
– Вам не следовало бы говорить так, ваше высочество! – сказала Фике, оглядываясь на другую дверь, из-за которой доносился громкий голос государыни…
– Вот ещё! Ну что ж! Я буду медвежьим царём, только и всего. Ха-ха! Но как вы в этом платье похожи на ангела… Хочется вас поцеловать, как русские целуют иконы…
– Ваше высочество! Вы опять!
– Почему же нет? Разве мы не жених и невеста! Разве вам не хочется быть и разговаривать со мною?
Фике опустила глаза, она была смущена. Оглянувшись на ушедшую в чтение герцогиню, великий князь тихо сказал:
– Знаете что, Фике? Я вас научу одной русской фразе – повторяйте её за мной!
И он стал говорить раздельно, с немецким акцентом:
– Дай Бох, штоп скорей било то, чего мы так оба шелаем… Вы понимаете, что это значит, Фикхен? Мы оба хотим, чтобы нас поскорей обвенчали: это будет так – ха-ха-ха – интересно…
Дверь в покои, где была императрица, отворилась, показался доктор граф Лесток, как всегда – в чёрном кафтане, огляделся и, кусая бритую верхнюю губу, поклонился герцогине Иоганне Елизавете, сказал очень значительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230
Весна уже отошла, деревья были в свежей, душистой зелени, поля покрылись дружными всходами… Погода стояла ведренная, солнце грело, воздух был лёгок и приятен, по временам потягивало из оврагов сыростью, ландышами, запоздалой черёмухой. По старой Ярославской дороге двигалось многолюдное шествие. К шествию присоединялись крестные ходы из попутных сельских церквей, и крупные золотые искры сверкали на окладах икон, на хоругвях, на высоких медных фонарях. Под навесом красных сукон, опираясь на посох, шла среди этой живой гудящей толпы императрица, покрытая чёрным платком в роспуск. Синий дым ладана пах сладко, раздавалось волнами церковное пение, мольбы нищих и убогих о милостыне, истошные кликания кликуш, завывание юродивых, окрики на лошадей, брань. В небе таяли облака, над полями ещё звенели жаворонки…
За царским богомольем тянулся огромный придворный обоз, ехало также и много торговых людей с палатками, со сбитнем, с калачами, с ествой разного рода, с медведями, балаганами.
Елизавета Петровна любила эти старинные богомолья, торжественные, пышные обряды. Она отдыхала в них от придворной сутолоки, от интриг. Она хорошо знала, что такие богомолья крепко поддерживают её популярность в народе. Народ любил «Петровну», которая, как простая крестьянка, запросто шагала десятки вёрст по жаре и пыли, весёлая, простая, доступная к просьбам. Иностранные наблюдатели со злорадным любопытством видели здесь, как Петербург уступал своё место старому московскому покою.
Фикхен, конечно, идти пешком в монастырь после болезни не могла, нечего было и думать.
– Идти тебе будет трудно, милая, – сказала ей императрица, зайдя к ней проститься перед выходом. Елизавета Петровна была в чёрном платье и в нём казалась ещё статней, стройней. – Ты поедешь в карете через три дня и нагонишь нас в Клементьевой слободе… Посмотришь, как мы будем входить в монастырь со всем народом…
– А великий князь? – спросила Фикхен.
– Он пойдёт со мной!
Карета на висячих рессорах покачивалась, шестерик серых в яблоках коней бежал дружно, Фикхен, сидя рядом с матерью, смотрела в раскрытое окно. Мимо бежали, кружились леса, поля, бескрайние шири, зубчатый от ёлок горизонт, невысокие пологие холмы, тёмные, бурые избы деревень со слепыми окнами, которые не веселили даже пёстрые наличники.
– Мама, как всё это не похоже на нашу Пруссию! – сказала Фикхен. – Как здесь просторно!
Белостенная лавра с её золотыми куполами, в зелёных цветущих садах захлебнулась народом… Неумолчно трезвонили лаврские колокола… Подходили к монастырю, и колокола звонили всё громче, громче, река народа текла в Святые ворота.
Фике двигалась в толпе за императрицей, её поддерживали под руки камер-фрау, она смотрела с изумлением, как ворота эти внутри были расписаны страшными картинами мучений. Грешников кололи вилами, поджаривали на огне, топили в кипятке чёрные, красные, зелёные черти. Нищая братия – хромые, слепые, калеки, убогие со страшными язвами на теле, – толпясь, сидя у ворот, заунывно пели, прославляя щедроты нищелюбивых владык, намекая им очень прозрачно на непрочность этого земного мира. Крестьяне – мужики и бабы, в смурых кафтанах, в цветной пестряди, в красных платках – по пути всего шествия стояли поосторонь дороги в два ряда, всё время крестились, высоко взмахивая руками, били земные поклоны, и их серые, чёрные, голубые глаза на широких лицах, то белых, то бородатых, горели страстно и самозабвенно.
Императрица шла плавно, ровно свечка. Она тоже молилась… Кивнула Фике и великому князю, чтобы те держались поближе к ней, и теперь вела их к тому месту в старом соборе, где справа от алтаря под разноцветными лампадами стоит серебряная рака с мощами святителя Сергия. Императрица опустилась на колени, и вместе стали на колени прусские принц и принцесса. Гремели певчие, архиепископ Новгородский в золотой шапке благословлял народ, глаза у него горели как угли.
Императрица прикладывалась к мощам, за нею – Пётр Фёдорович, за ним Фикхен первой. Даже великий князь и то выглядел притихшим, а у Фикхен от волнения сохло во рту, тряслись ноги.
Прикладываясь к серебряной раке, великий князь не мог не сошкольничать: он дрыгнул очень смешно ногой в лакированном ботфорте!
Фике осторожно осмотрела окружающие её лица – заметил кто-нибудь выходку князя? Нет, лица все непроницаемо спокойны так же, как и раньше! Не заметили ничего – а может, просто и подумать не могут о таком кощунстве – так просты эти люди.
И всё же Фике подумала про князя – это может когда-нибудь плохо кончиться. Как он не боится?
Прошло два дня, и отдохнувшая, уже окрепшая Фике сидела на широком подоконнике монастырского окна и смотрела сквозь качающиеся плети зелёной берёзы на залитый солнцем монастырь. Фике была в лёгком барежевом платье, с ниткой жемчуга на тоненькой шейке. Герцогиня Иоганна Елизавета сидела в кресле и спокойно читала только что полученное из Штеттина письмо.
Приотворилась дверь, сперва заглянула камер-фрау княгиня Гагарина, затем дверь распахнулась во всю ширину, и как всегда шумно вошёл великий князь. Он был в зелёном мундире с красными отворотами, при голубой ленте и звезде, в белых лосинах и ботфортах. Поцеловал руку у герцогини и, сияя, как само июньское утро, подошёл к Фике, уселся рядом на подоконник.
– Доброе утро! – сказал он. – Вы хорошо спали, Фике? Я спал превосходно! Как медведь в лесу!
– Медведь?
– Ну да! А вы не знаете, что русские медведи спят всю зиму? Не просыпаясь! Да и сами русские похожи на медведей. Вам не кажется?
– Вам не следовало бы говорить так, ваше высочество! – сказала Фике, оглядываясь на другую дверь, из-за которой доносился громкий голос государыни…
– Вот ещё! Ну что ж! Я буду медвежьим царём, только и всего. Ха-ха! Но как вы в этом платье похожи на ангела… Хочется вас поцеловать, как русские целуют иконы…
– Ваше высочество! Вы опять!
– Почему же нет? Разве мы не жених и невеста! Разве вам не хочется быть и разговаривать со мною?
Фике опустила глаза, она была смущена. Оглянувшись на ушедшую в чтение герцогиню, великий князь тихо сказал:
– Знаете что, Фике? Я вас научу одной русской фразе – повторяйте её за мной!
И он стал говорить раздельно, с немецким акцентом:
– Дай Бох, штоп скорей било то, чего мы так оба шелаем… Вы понимаете, что это значит, Фикхен? Мы оба хотим, чтобы нас поскорей обвенчали: это будет так – ха-ха-ха – интересно…
Дверь в покои, где была императрица, отворилась, показался доктор граф Лесток, как всегда – в чёрном кафтане, огляделся и, кусая бритую верхнюю губу, поклонился герцогине Иоганне Елизавете, сказал очень значительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230