Допрос, очевидно, дал дальнейшие определённые факты, потому что утром 15 февраля Фике получила от своего любовника, графа Понятовского, записку:
«Вчера арестован Бестужев, с ним ваши друзья – ювелир Бернарди, Елагин – адъютант Разумовского и ваш учитель – Ададуров», – писал польский посланник.
Великого канцлера Бестужева императрица вызвала на заседание Верховной Военной Конференции, и, когда он приехал и выходил из кареты на подъезд дворца, у него отобрали шпагу, арестовали, отвезли домой, приставили крепкий караул.
Через неделю после ареста вышел громовой указ Елизаветы Петровны Сенату по поводу дела Бестужева. Он гласил:
«Извещаем всех и каждого, что наш досюльный канцлер Бестужев-Рюмин лишается всех почестей и званий по справедливости Божией – за свои вины. Что мы многократно питали долготерпение и умеренность к названному Бестужеву, какие только разрешал закон. Что мы во всех потребных случаях простирали на него покровительство и защиту. Но нам не пришлось вкусить от плодов милости нашей к этому человеку. Напротив, преступления его выросли в таких размерах, что нам не остаётся ничего иного, как действовать так, как мы действуем сейчас…»
В дальнейшем указ в вину Бестужеву ставил его «гордость» и «жадность», неисполнение им императорских указов и, наконец, что он «неправо докладывал великому князю и наследнику и его супруге» и «старался злостнейшими клеветами отвращать их от любви и почтения к её императорскому величеству». Главных причин, конечно, указать было неудобно.
Для Екатерины создалось положение, при котором, по её же выражению, «не было никакой возможности остаться не запутанной в это дело». Однако и тут выручил он же, Бестужев.
Даже такая гроза, разразившаяся над ним, не испугала этого ловкого, прожжённого царедворца, смелого и выдержанного. Через одного из своих музыкантов и графа Понятовского он передал Фике записку, в которой ей советовал «держаться смело и бодро», потому что «одними подозрениями ничего доказать нельзя», между тем как «доказательства все сожжены». Было даже условлено, что их переписка будет продолжаться, для чего музыкант Бестужева будет прятать записки своего господина в кирпич, сложенный для постройки нового здания рядом с домом Бестужева… Записка, однако, была перехвачена, передана императрице, и та увидела, что Фике в своих письмах писала не имена, а условленные клички, то есть определённо конспирировала.
Картина была ясна – в петербургском правительстве хозяйничали длинные руки Фридриха II, прусского короля. Снятого Бестужева заменил граф Михаил Ларионович Воронцов, вполне находившийся под влиянием наследника, к тому же ещё жившего с племянницей Воронцова. Да и главнокомандующий армией, действующей в Пруссии, Фермор уже написал этому же Воронцову письмо, в котором ищет его покровительства:
«Понеже главнокомандующий требует ассистенции милостивых патронов, – писал генерал-аншеф Фермор на своём полурусском языке, – того ради беру смелость вашего сиятельства просить – меня и вручённую мне армию в милостивой протекции содержать и недостатки мои мудрыми вашими наставлениями награждать…»
Многоголовая гидра измены, предательства, королевского прусского шпионажа и интриг плелась, росла, пухла, окружила Елизавету со всех сторон, и не Елизавете Петровне было совладать с нею, тем более что комедия раскаяния великого князя обезоружила её совершенно.
Всё это время Фике ходит «с кинжалом в сердце». Великий князь, после тринадцатилетнего супружества, не смеет приходить к ней в комнату, если там она одна. Он не смеет говорить с ней без свидетелей. Она появляется иногда при дворе, но опасается говорить с нужными ей людьми, так как может навлечь на них гонения. Она тщательно следит за своими бумагами, и всё, что опасно, – и письма и счета, – всё давно сожжено. Она ждёт ареста и следствия.
Однако время идёт, острота положения постепенно сглаживается. Только тогда, не раньше, Екатерина Алексеевна начинает предпринимать свои ответные ходы… Она и раньше была умненькой девочкой, а полтора десятка лет при русском дворе научили её многому. И Фике наконец пишет письмо государыне. Пишет по-русски…
«Я имела несчастье навлечь на себя ненависть великого князя», – пишет она, и поэтому просит у императрицы разрешения уехать домой, в Штеттин. К родным.
«Я проведу остаток моих дней у родных, моля Бога за ваше величество, за великого князя, за всех, кто желал мне добра или зла – безразлично. Я убита горем… Я только хочу спасти свою жизнь…»
Но даже такое трогательное письмо не произвело нужного действия: ответа не было, и нужно было нажать сильнее. Великий князь удачно нажал на родственные чувства, а Фике затрагивает теперь другую слабую струнку императрицы – её религиозность. Отец Фёдор, общий духовник и императрицы и Фике, – «силён, как лев и мудр, аки змий». Этот служитель алтаря после ночи, проведённой в беседе с Фике, на следующее утро явился к императрице. Нет никакого сомнения, что он получил за это значительную мзду.
Отец Фёдор убедил государыню, что она должна принять свою невестку.
На страстной неделе императрица всегда говела. В Великий понедельник она послала сказать своей невестке, что примет её вечером.
С вечера Фике оделась в тёмное платье, долго ждала, прилегла, заснула. Только в половине второго ночи к ней в спальню явился Александр Иванович Шувалов, начальник Тайной канцелярии. От своих сложных дел этот человек страдал тиком – всё лицо у него передёргивалось, и при малейшем волнении он страшно таращил глаза.
– Ваше высочество! – тронул он Фике за плечо. – Проснитесь! Её величество императрица желает вас видеть!
С бьющимся сердцем великая княгиня шла за жестоким разведчиком по слабо освещённым галереям дворца – нигде ни души. Вдруг навстречу загремели ботфорты – к императрице тоже шёл великий князь Пётр Фёдорович, супруг Фике.
Императрица ждала Фике в своём кабинете, в длинной комнате в три окна. В двух простенках – золотые туалеты императрицы. На туалетах – свечи. Фикхен сразу же заметила, что на одном из туалетов лежат письма. Её письма!
В кабинете кроме неё были великий князь-наследник, граф Шувалов. Императрица сидит в обычном своём большом кресле. Перед ней ширмы, за ширмами – кушетка, на кушетке – Пётр Шувалов. Ещё один свидетель того, что будет говорить Фике.
Великий князь шагает по комнате, Александр Шувалов стоит неподвижно.
Фикхен смотрит на императрицу и видит, что та не гневна. Нет, она только печальна. И Фикхен бросается к ногам государыни, целует ей руки…
– Встань! – приказывает Елизавета Петровна.
Фикхен не подымается.
– Ваше величество! Отпустите меня. Уехать… Домой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230
«Вчера арестован Бестужев, с ним ваши друзья – ювелир Бернарди, Елагин – адъютант Разумовского и ваш учитель – Ададуров», – писал польский посланник.
Великого канцлера Бестужева императрица вызвала на заседание Верховной Военной Конференции, и, когда он приехал и выходил из кареты на подъезд дворца, у него отобрали шпагу, арестовали, отвезли домой, приставили крепкий караул.
Через неделю после ареста вышел громовой указ Елизаветы Петровны Сенату по поводу дела Бестужева. Он гласил:
«Извещаем всех и каждого, что наш досюльный канцлер Бестужев-Рюмин лишается всех почестей и званий по справедливости Божией – за свои вины. Что мы многократно питали долготерпение и умеренность к названному Бестужеву, какие только разрешал закон. Что мы во всех потребных случаях простирали на него покровительство и защиту. Но нам не пришлось вкусить от плодов милости нашей к этому человеку. Напротив, преступления его выросли в таких размерах, что нам не остаётся ничего иного, как действовать так, как мы действуем сейчас…»
В дальнейшем указ в вину Бестужеву ставил его «гордость» и «жадность», неисполнение им императорских указов и, наконец, что он «неправо докладывал великому князю и наследнику и его супруге» и «старался злостнейшими клеветами отвращать их от любви и почтения к её императорскому величеству». Главных причин, конечно, указать было неудобно.
Для Екатерины создалось положение, при котором, по её же выражению, «не было никакой возможности остаться не запутанной в это дело». Однако и тут выручил он же, Бестужев.
Даже такая гроза, разразившаяся над ним, не испугала этого ловкого, прожжённого царедворца, смелого и выдержанного. Через одного из своих музыкантов и графа Понятовского он передал Фике записку, в которой ей советовал «держаться смело и бодро», потому что «одними подозрениями ничего доказать нельзя», между тем как «доказательства все сожжены». Было даже условлено, что их переписка будет продолжаться, для чего музыкант Бестужева будет прятать записки своего господина в кирпич, сложенный для постройки нового здания рядом с домом Бестужева… Записка, однако, была перехвачена, передана императрице, и та увидела, что Фике в своих письмах писала не имена, а условленные клички, то есть определённо конспирировала.
Картина была ясна – в петербургском правительстве хозяйничали длинные руки Фридриха II, прусского короля. Снятого Бестужева заменил граф Михаил Ларионович Воронцов, вполне находившийся под влиянием наследника, к тому же ещё жившего с племянницей Воронцова. Да и главнокомандующий армией, действующей в Пруссии, Фермор уже написал этому же Воронцову письмо, в котором ищет его покровительства:
«Понеже главнокомандующий требует ассистенции милостивых патронов, – писал генерал-аншеф Фермор на своём полурусском языке, – того ради беру смелость вашего сиятельства просить – меня и вручённую мне армию в милостивой протекции содержать и недостатки мои мудрыми вашими наставлениями награждать…»
Многоголовая гидра измены, предательства, королевского прусского шпионажа и интриг плелась, росла, пухла, окружила Елизавету со всех сторон, и не Елизавете Петровне было совладать с нею, тем более что комедия раскаяния великого князя обезоружила её совершенно.
Всё это время Фике ходит «с кинжалом в сердце». Великий князь, после тринадцатилетнего супружества, не смеет приходить к ней в комнату, если там она одна. Он не смеет говорить с ней без свидетелей. Она появляется иногда при дворе, но опасается говорить с нужными ей людьми, так как может навлечь на них гонения. Она тщательно следит за своими бумагами, и всё, что опасно, – и письма и счета, – всё давно сожжено. Она ждёт ареста и следствия.
Однако время идёт, острота положения постепенно сглаживается. Только тогда, не раньше, Екатерина Алексеевна начинает предпринимать свои ответные ходы… Она и раньше была умненькой девочкой, а полтора десятка лет при русском дворе научили её многому. И Фике наконец пишет письмо государыне. Пишет по-русски…
«Я имела несчастье навлечь на себя ненависть великого князя», – пишет она, и поэтому просит у императрицы разрешения уехать домой, в Штеттин. К родным.
«Я проведу остаток моих дней у родных, моля Бога за ваше величество, за великого князя, за всех, кто желал мне добра или зла – безразлично. Я убита горем… Я только хочу спасти свою жизнь…»
Но даже такое трогательное письмо не произвело нужного действия: ответа не было, и нужно было нажать сильнее. Великий князь удачно нажал на родственные чувства, а Фике затрагивает теперь другую слабую струнку императрицы – её религиозность. Отец Фёдор, общий духовник и императрицы и Фике, – «силён, как лев и мудр, аки змий». Этот служитель алтаря после ночи, проведённой в беседе с Фике, на следующее утро явился к императрице. Нет никакого сомнения, что он получил за это значительную мзду.
Отец Фёдор убедил государыню, что она должна принять свою невестку.
На страстной неделе императрица всегда говела. В Великий понедельник она послала сказать своей невестке, что примет её вечером.
С вечера Фике оделась в тёмное платье, долго ждала, прилегла, заснула. Только в половине второго ночи к ней в спальню явился Александр Иванович Шувалов, начальник Тайной канцелярии. От своих сложных дел этот человек страдал тиком – всё лицо у него передёргивалось, и при малейшем волнении он страшно таращил глаза.
– Ваше высочество! – тронул он Фике за плечо. – Проснитесь! Её величество императрица желает вас видеть!
С бьющимся сердцем великая княгиня шла за жестоким разведчиком по слабо освещённым галереям дворца – нигде ни души. Вдруг навстречу загремели ботфорты – к императрице тоже шёл великий князь Пётр Фёдорович, супруг Фике.
Императрица ждала Фике в своём кабинете, в длинной комнате в три окна. В двух простенках – золотые туалеты императрицы. На туалетах – свечи. Фикхен сразу же заметила, что на одном из туалетов лежат письма. Её письма!
В кабинете кроме неё были великий князь-наследник, граф Шувалов. Императрица сидит в обычном своём большом кресле. Перед ней ширмы, за ширмами – кушетка, на кушетке – Пётр Шувалов. Ещё один свидетель того, что будет говорить Фике.
Великий князь шагает по комнате, Александр Шувалов стоит неподвижно.
Фикхен смотрит на императрицу и видит, что та не гневна. Нет, она только печальна. И Фикхен бросается к ногам государыни, целует ей руки…
– Встань! – приказывает Елизавета Петровна.
Фикхен не подымается.
– Ваше величество! Отпустите меня. Уехать… Домой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230