Но он – не из повседневной жизни.
Друг в нормальной благополучной жизни – тот, с кем спокойно, легко, может быть, интересно. Кому доверяешь. Подразумевается, что, если выпадет испытание, друг – тот, на кого можно положиться. Если выпадет.
А тут – каждая игра, каждая ситуация, каждый день, и по многу раз на дню, испытания. Если не испытание, то в любой момент возможность его. В фальшивых друзьях долго не проходишь.
Игроки норовят группироваться. Это еще не дружба – партнерство. Но и оно означает высокую степень доверия, надежности.
Удивительно, но далеко не каждый игрок стремится обзавестись другом. Вернее даже не так. Далеко не каждый способен на дружбу. Больше того, практически все профессионалы высшего уровня, из тех, кого я знал, были одиночками. Маэстро, Чуб, Мотя... Все одиночки. Может быть, это признак генетического, прирожденного шулера.
Каждый шулер, аферист, игрок в нормальной своей повседневной жизни обязан видеть, слышать, иметь в виду намного больше, чем простой смертный. Профессионал обязан учитывать невидимые пласты. Не только что человек, к примеру, сказал, а и что имел в виду, и что не сказал, и почему не сказал, и о чем подумал, и о чем забыл подумать. И о чем еще подумает или скажет. Может быть, не сразу, а через день или через год. Профессионал всегда ждет подвоха потому, что сам горазд на подвохи. И похоже, генетические жулики не мыслят себя, да и других без подвоха. Какая тут, к черту, дружба. Друг – тот, с кем можно послать к монахам все пласты. Кого можно не просчитывать и кто не станет просчитывать тебя. К тому же у надежности в этом мире другая шкала, другая планка.
Наверное, я не игрок от бога. Потому что способен быть другом. И если случалось терять того, кого почитал за друга, терялся смысл, не ощущались прочие сопутствующие потери: деньги, удобства, перспективы...
К тому моменту в той жизни было на кого опереться. Был друг. Не упоминал пока о нем. Может быть, потому, что он не имел отношения к моему тогдашнему, мутному миру. Скорее потому, что, если он прочтет об этом, возникнет неловкость, сопли у нас не приняты. (От того, что ему, возможно, доведется читать этот абзац, – уже не по себе.) Нормальный, флегматичный, законопослушный гражданин по прозвищу Гама, который отдавал мне свои вещи и даже зарплату, когда приходилось совсем туго, который принимал меня таким, каков я есть, со всеми потрохами, который не советовал сойти со скользкого пути. И жена его не советовала. И родители. Знал и знаю: от него не дождешься подвоха...
Но сейчас о другом. О другом друге, в связке с которым прошел я почти всю свою шулерскую карьеру.
По каким показателям определялось: тот человек или не тот?.. Да вот, к примеру, одна, еще одна, уже совершенно иная, определяющая ситуация.
– Нет, ну чего молчат? Пусть скажут... – Я горячился. Стоял, опершись о спинку просторной детской кроватки. В кроватке лежал мой пятимесячный сын, спокойный малыш с вечно изумленными, обалдевшими даже глазами.
Валентина, мать малыша, светловолосая меланхолическая женщина с продольными морщинами на щеках, сидела рядом. Очень прямо и очень горько глядела на меня.
Я нервничал. Понимал, что не прав, но бесило, что родители ее не выскажут в лицо все, что накипело. Что накипело, можно было не сомневаться. Вальку, поди, каждый день точат.
– Чего не сказать, – я мотал головой, боялся нарваться на взгляд. – Понимаю, если бы из презрения... А то ведь боятся. Пугало нашли.
– Им стыдно за тебя, – поправила Валентина.
Это я понимал. Если теща – парторг, тесть – ударник труда, а дочь – молодой перспективный программист, то им должно быть стыдно, что к семье прибился аферист. Впрочем, не совсем прибился: с Валентиной мы не жили.
Конечно, вел я себя сволочно, месяцами не заявлялся к сыну. Причем в период, когда жилось беспечно, прибыльно, приносил гроши. Вроде как для галочки. Все казалось: успею поразить их суммами, которые они, праведники, поди, и в руках не держали.
Доигрался. Теперь игры не стало. И денег тоже.
Прищурившись, уставился на Валентину.
– Я – вор? Или – пьяница? Может – спекулянт?
– Чего паясничаешь? Сам все знаешь.
– Хочу, чтобы они сказали. Сами. – Я говорил, глядя на дверь. Обращался к двери. – А то ведь...
Довыпендривался. Вошла мать Валентины, маленькая полноватая женщина с сухим трагическим лицом.
– Сережку испугаете, – кротко заметила она. Подошла к кроватке, склонилась над малышом.
Я вызывающе разглядывал ее спину, молчал.
– Чем ребенок виноват... – бормотала женщина, возясь над внуком.
– А кто? – вызывающе спросил я.
Женщина не ответила.
– Кто виноват?
– Кто-кто... Сами знаете.
– Так, виноват я. Чего ж вы на нее рычите?
– Связалась с тобой, дуралеем... Живете, как... Чего не распишетесь?..
– Это мы сами как-нибудь.
– Восемь лет в институте... Опять академотпуск?
– Повторный курс. – Я улыбнулся, решил сменить тон на иронично-недоуменный.
– Чего ты лыбишься? – поинтересовалась Валентина.
Улыбнулся и ей.
– В карты играешь... – напомнила мать.
– Выигрываю...
– Почему не жить по-людски... Получить диплом, работать... Инженером, а не бог знает кем. Сын – вон какой...
Пришлось улыбнуться и малышу. Тот радостно рассматривал люстру.
– Вы много счастья видели? С дипломом? – полюбопытствовал я.
– А с тобой она его много видела?
– Много, – легко ответил я. – Вальк, много?
– Нет. – И после паузы. – Сколько ты принес за последний месяц?
Я молчал.
– Сколько? – повторила вопрос Валентина.
– Нисколько, – подсказала деликатная теща.
Я долго молчал. Ожесточенно. Глядел на сына.
– Сколько вам надо? – едко так спросил, зло.
– Да не в этом дело...
– Сколько?! – Цепко держался за спинку кроватки. Цепко глядел в нее.
– Сколько обещал, двести, но каждый месяц, – тоже едко напомнила Валентина.
– Так. – Я оттолкнулся от спинки. – Тыщи хватит?
– Дурак, – сказала Валентина.
– Тогда – две.
– Ох... – сказала мать.
– До свидания, – я склонился над кроваткой, потрепал сына за ручонку с видом, мол, ты-то меня понимаешь. Подмигнул ему. – Пока. – И вышел. Они, конечно, думали, что хлопну дверью, но я тихо прикрыл ее...
Понятия не имел, где достану денег. Жирные клиенты – большая редкость. Погорячился малость с обещанием.
Пошел на пляж к приятелям-картежникам. Пляжники мне были должны, как раз две тысячи. Когда там, в детской, нес эту гонорную ахинею, этим себя и успокаивал. Хотя знал: денег не отдадут.
И точно, не дали. Поразводили руками, попросили не отвлекать от игры, внимательно всматривались в карты. Это были не те долги, которые я был вправе жестко потребовать. Во-первых, жулики – свои, родные. Во-вторых, играли в долг, с невнятным сроком отдачи.
Попытался, конечно, и сам влезть в игру. Увернулись, мерзавцы.
Потом один из молодых, настолько молодых, что и кличкой не успел обзавестись, Шурой звали, рискнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Друг в нормальной благополучной жизни – тот, с кем спокойно, легко, может быть, интересно. Кому доверяешь. Подразумевается, что, если выпадет испытание, друг – тот, на кого можно положиться. Если выпадет.
А тут – каждая игра, каждая ситуация, каждый день, и по многу раз на дню, испытания. Если не испытание, то в любой момент возможность его. В фальшивых друзьях долго не проходишь.
Игроки норовят группироваться. Это еще не дружба – партнерство. Но и оно означает высокую степень доверия, надежности.
Удивительно, но далеко не каждый игрок стремится обзавестись другом. Вернее даже не так. Далеко не каждый способен на дружбу. Больше того, практически все профессионалы высшего уровня, из тех, кого я знал, были одиночками. Маэстро, Чуб, Мотя... Все одиночки. Может быть, это признак генетического, прирожденного шулера.
Каждый шулер, аферист, игрок в нормальной своей повседневной жизни обязан видеть, слышать, иметь в виду намного больше, чем простой смертный. Профессионал обязан учитывать невидимые пласты. Не только что человек, к примеру, сказал, а и что имел в виду, и что не сказал, и почему не сказал, и о чем подумал, и о чем забыл подумать. И о чем еще подумает или скажет. Может быть, не сразу, а через день или через год. Профессионал всегда ждет подвоха потому, что сам горазд на подвохи. И похоже, генетические жулики не мыслят себя, да и других без подвоха. Какая тут, к черту, дружба. Друг – тот, с кем можно послать к монахам все пласты. Кого можно не просчитывать и кто не станет просчитывать тебя. К тому же у надежности в этом мире другая шкала, другая планка.
Наверное, я не игрок от бога. Потому что способен быть другом. И если случалось терять того, кого почитал за друга, терялся смысл, не ощущались прочие сопутствующие потери: деньги, удобства, перспективы...
К тому моменту в той жизни было на кого опереться. Был друг. Не упоминал пока о нем. Может быть, потому, что он не имел отношения к моему тогдашнему, мутному миру. Скорее потому, что, если он прочтет об этом, возникнет неловкость, сопли у нас не приняты. (От того, что ему, возможно, доведется читать этот абзац, – уже не по себе.) Нормальный, флегматичный, законопослушный гражданин по прозвищу Гама, который отдавал мне свои вещи и даже зарплату, когда приходилось совсем туго, который принимал меня таким, каков я есть, со всеми потрохами, который не советовал сойти со скользкого пути. И жена его не советовала. И родители. Знал и знаю: от него не дождешься подвоха...
Но сейчас о другом. О другом друге, в связке с которым прошел я почти всю свою шулерскую карьеру.
По каким показателям определялось: тот человек или не тот?.. Да вот, к примеру, одна, еще одна, уже совершенно иная, определяющая ситуация.
– Нет, ну чего молчат? Пусть скажут... – Я горячился. Стоял, опершись о спинку просторной детской кроватки. В кроватке лежал мой пятимесячный сын, спокойный малыш с вечно изумленными, обалдевшими даже глазами.
Валентина, мать малыша, светловолосая меланхолическая женщина с продольными морщинами на щеках, сидела рядом. Очень прямо и очень горько глядела на меня.
Я нервничал. Понимал, что не прав, но бесило, что родители ее не выскажут в лицо все, что накипело. Что накипело, можно было не сомневаться. Вальку, поди, каждый день точат.
– Чего не сказать, – я мотал головой, боялся нарваться на взгляд. – Понимаю, если бы из презрения... А то ведь боятся. Пугало нашли.
– Им стыдно за тебя, – поправила Валентина.
Это я понимал. Если теща – парторг, тесть – ударник труда, а дочь – молодой перспективный программист, то им должно быть стыдно, что к семье прибился аферист. Впрочем, не совсем прибился: с Валентиной мы не жили.
Конечно, вел я себя сволочно, месяцами не заявлялся к сыну. Причем в период, когда жилось беспечно, прибыльно, приносил гроши. Вроде как для галочки. Все казалось: успею поразить их суммами, которые они, праведники, поди, и в руках не держали.
Доигрался. Теперь игры не стало. И денег тоже.
Прищурившись, уставился на Валентину.
– Я – вор? Или – пьяница? Может – спекулянт?
– Чего паясничаешь? Сам все знаешь.
– Хочу, чтобы они сказали. Сами. – Я говорил, глядя на дверь. Обращался к двери. – А то ведь...
Довыпендривался. Вошла мать Валентины, маленькая полноватая женщина с сухим трагическим лицом.
– Сережку испугаете, – кротко заметила она. Подошла к кроватке, склонилась над малышом.
Я вызывающе разглядывал ее спину, молчал.
– Чем ребенок виноват... – бормотала женщина, возясь над внуком.
– А кто? – вызывающе спросил я.
Женщина не ответила.
– Кто виноват?
– Кто-кто... Сами знаете.
– Так, виноват я. Чего ж вы на нее рычите?
– Связалась с тобой, дуралеем... Живете, как... Чего не распишетесь?..
– Это мы сами как-нибудь.
– Восемь лет в институте... Опять академотпуск?
– Повторный курс. – Я улыбнулся, решил сменить тон на иронично-недоуменный.
– Чего ты лыбишься? – поинтересовалась Валентина.
Улыбнулся и ей.
– В карты играешь... – напомнила мать.
– Выигрываю...
– Почему не жить по-людски... Получить диплом, работать... Инженером, а не бог знает кем. Сын – вон какой...
Пришлось улыбнуться и малышу. Тот радостно рассматривал люстру.
– Вы много счастья видели? С дипломом? – полюбопытствовал я.
– А с тобой она его много видела?
– Много, – легко ответил я. – Вальк, много?
– Нет. – И после паузы. – Сколько ты принес за последний месяц?
Я молчал.
– Сколько? – повторила вопрос Валентина.
– Нисколько, – подсказала деликатная теща.
Я долго молчал. Ожесточенно. Глядел на сына.
– Сколько вам надо? – едко так спросил, зло.
– Да не в этом дело...
– Сколько?! – Цепко держался за спинку кроватки. Цепко глядел в нее.
– Сколько обещал, двести, но каждый месяц, – тоже едко напомнила Валентина.
– Так. – Я оттолкнулся от спинки. – Тыщи хватит?
– Дурак, – сказала Валентина.
– Тогда – две.
– Ох... – сказала мать.
– До свидания, – я склонился над кроваткой, потрепал сына за ручонку с видом, мол, ты-то меня понимаешь. Подмигнул ему. – Пока. – И вышел. Они, конечно, думали, что хлопну дверью, но я тихо прикрыл ее...
Понятия не имел, где достану денег. Жирные клиенты – большая редкость. Погорячился малость с обещанием.
Пошел на пляж к приятелям-картежникам. Пляжники мне были должны, как раз две тысячи. Когда там, в детской, нес эту гонорную ахинею, этим себя и успокаивал. Хотя знал: денег не отдадут.
И точно, не дали. Поразводили руками, попросили не отвлекать от игры, внимательно всматривались в карты. Это были не те долги, которые я был вправе жестко потребовать. Во-первых, жулики – свои, родные. Во-вторых, играли в долг, с невнятным сроком отдачи.
Попытался, конечно, и сам влезть в игру. Увернулись, мерзавцы.
Потом один из молодых, настолько молодых, что и кличкой не успел обзавестись, Шурой звали, рискнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72