И вдруг – звонит, просит приехать. К черту на кулички, в самый конец поселка Котовского.
Поперся. Как оказалось, только для того, чтобы познакомиться с этой его соседкой. Рослые мужики, оказывается, ее слабость. Со слов Игоря.
Не верилось. Сидел в ее квартире и ничего не понимал. Маменькина дочка: губки – бантиком, щечки пухлые, очень круглые глазки, наивно глядящие из-за очков. Натуральная курсисточка. На всякий случай я сидел и помалкивал.
А Игорь себе веселился. Нес всякую чушь и сам очень радовался. Соня-курсисточка застенчиво ему подхихикивала и совсем не глядела на меня.
Ближе к ночи Игорь засобирался. И я было встал, но она положила руку мне на плечо и, как бы между прочим, заметила:
– Останься.
Проводила, приятеля, вернулась и вполне фамильярно устроилась у меня на коленях. Я ошалело ткнулся носом в пахнущую ребенком шею. И подумал при этом:
«Ну, курсисточка...»
Она вдруг спохватилась:
– Ну, все... все. – И пересела на диван.
Я подался было за ней, но она очень удивилась:
– Ты что?! Мама же дома.
И дальше заговорила как с давним любовником. О том, где мы могли бы встречаться. Оказалось, есть у нее подруга. Старая дева двадцати восьми лет. Здесь же, на поселке. Договорились встретиться на следующий день в квартире этой самой старой девы.
К подруге приехала мать погостить из Сибири. Мы дружно посокрушались, причем Соня – больше. Я, конечно, тоже, но по-мужски сдержанно.
Потом мать задержалась на недельку, потом подруга заболела, отлеживалась дома.
Пока все это тянулось, я потихоньку перегорал. И перегорел. Стало неинтересно. Как будто лет пять знал эту женщину, жил с ней под одной крышей и теперь предстояло жениться на ней.
К тому моменту, когда болезненная дева намеревалась выздороветь, шел на свидание с печальным для Сони известием. Задумал сообщить, что больше не приду. Но не успел сообщить.
Оказалось, что завтра у хворающей именины и та хотела бы, чтобы мы ее посетили. Якобы от себя Соня добавила:
– Можешь взять кого-нибудь. Из своих спортсменов. Для компании.
И я ничего не сказал. Потому что завтра мы должны будем поздравлять эту нескладную двадцативосьмилетнюю подругу.
Собирался взять с собой Шурика. Гама для этой цели не годился, Гаму подруга восприняла бы как подарок. Для женщины должно быть оскорбительно – принимать мужчину в подарок. Шурик был в самый раз.
Шурик согласился. Собственно, я его и не спрашивал. Сообщил, что завтра, часа в четыре заберу его. Вкратце объяснил зачем.
На следующий день с утра мы с Соней зашли к имениннице, Мудро поступили, что зашли. Мероприятие отменялось.
Подруга болела в растрепанной постели.
Вся квартира была растрепанна. На кухне – немытая посуда, у ведра ссыпавшийся мусор. Из распахнутого шкафа свисали с полок лямки – дешевых лифчиков. На журнальном столике открытые липкие банки с вареньем, таблетки в рваных упаковках, пара подузасохших лужиц. Ковер на полу сморщен, весь в белых нитках. Тяжелая картина.
– Похоже, подруга махнула рукой на все. И сама она была какая-то... махнувшая на себя, сдавшаяся. Ох, уж эта природа... Одним – все, а другим... И фигура, как из медицинского атласа, и лицо... Бывает, о лице говорят: вырублено топором, а бывает – выточено, отшлифовано. По этим меркам лицо подруги было высечено стамеской и, может быть, обработано наждачкой. Но не очень мелкой.
Хозяйка не обрадовалась. Вяло так вернулась от двери к постели, плюхнулась в халате, натянула одеяло, оставив на виду полноса и растрепанные редкие волосы. Буркнула:
– Пьянка отменяется.
– Хорошо, что зашли, – высказался я, – а то выдернули бы парня... – Без умысла высказался.
Но что тут началось... Через минуту подруга, умывшись, причесавшись, улыбавшись... улыбаясь, орудовала на кухне.
– Да ты погоди, – испуганно пытался остановить я. – Может, его еще дома не окажется.
– Ничего, – ожесточенно наваливаясь на тесто (когда успела!?), бодро отвечала подруга.
Дверь мне открыла бабушка.
– Шурика нету... Ох... – Она всегда выглядела нездоровой. – Вы знаете, где он? Так пусть он придет... Ох.
Шурик мог быть только у Студента, играть. Когдато я прилично обыграл и самого Студента, и всю его компашку. С тех пор компашка бойкотировала меня. Начхать.
Шурик был у Студента, писал «пулю».
– Сдуревши? – спросил я. Взгляды его партнеров мне были неинтересны.
Шурик тяжело встал.
– Допишем... вечером.
Зашли к Шурику, чтобы тот переоделся. Я ждал в прихожей.
– Бабуле плохо, – выйдя ко мне, сообщил Шурик.
– Ну?..
– Боится одна... дома.
– Мы – на часик, – зауговаривал я. – Возьмем машину. Там очень ждут, нельзя не приехать... Ну?..
– Боится...
Я не осуждал Шуру, на его месте поступил бы точно так же.
Поехал к подруге сам. На Пересыпи попросил таксиста остановить, накупил на пятьдесят рублей цветов, апельсинов, конфет...
Подруга, молодец, глазом не моргнула, когда увидела, что я один.
Как я надрывался, острил, комплиментничал, ухаживал за дамами!.. Часа полтора.
Через час тридцать уже ехал в город.
Дверь открыла бабушка, и я никак не мог понять, почему она не впускает меня. Потом она спросила:
– А где Шурик?
– Как?.. – У меня в животе похолодело.
– Вы же вместе ушли... А то, что мне плохо...
Я не дослушал.
Шурик был у Студента, играл. Долго не открывали. Впустили наконец. Студент и остальные изо всех сил не обращали на меня внимания. И Шурик не глядел на меня. Печально разглядывал карты, как-то сжавшись. Зато я внимательно смотрел на друга. Заговорил:
– Бабуле, значит, плохо... – и осекся. Противно стало говорить.
С минуту понаблюдал, как играющие шлепали картами, не удержался, сказал:
– Гад. – И пошел к двери.
...Хотел привести пример того, что значит оступиться. Это не тот пример.
Мы не разговаривали год. Потом случайно оказались в одной игре.
У Гоги Ришельевского случился эпилептический припадок, и меня попросили его подменить. Так вот, мы с Шурой, не разговаривая в жизни, начали общаться во время игры с помощью «маяков». Давних только наших. Так необычно простилась, отошла та ситуация.
Не простилась другая.
Во время одной из гастролей Шуре-упрямцу «попала под хвост вожжа». По-моему, нас «развели» умышленно, но Шурик все сделал, чтобы соперникам это удалось. В квартиру, где предстояло играть, в силу конспирации пришлось подниматься по два человека. Ну, и пошли... Сначала Шурик с клиентом, через десять минут – я с хозяином, приятелем клиента.
Вхожу в квартиру – Шурик уже играет. Влез-таки, воспользовался случаем. Нехорошее предчувствие охватило. Да уж, хорошего мало оказалось. Шурик проиграл первую партию, но места не уступил. Набычился, попер дальше.
Клиент-хитрюга подначивает его, дескать, полные – люди добрые, легче с деньгами расстаются.
Стою за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Поперся. Как оказалось, только для того, чтобы познакомиться с этой его соседкой. Рослые мужики, оказывается, ее слабость. Со слов Игоря.
Не верилось. Сидел в ее квартире и ничего не понимал. Маменькина дочка: губки – бантиком, щечки пухлые, очень круглые глазки, наивно глядящие из-за очков. Натуральная курсисточка. На всякий случай я сидел и помалкивал.
А Игорь себе веселился. Нес всякую чушь и сам очень радовался. Соня-курсисточка застенчиво ему подхихикивала и совсем не глядела на меня.
Ближе к ночи Игорь засобирался. И я было встал, но она положила руку мне на плечо и, как бы между прочим, заметила:
– Останься.
Проводила, приятеля, вернулась и вполне фамильярно устроилась у меня на коленях. Я ошалело ткнулся носом в пахнущую ребенком шею. И подумал при этом:
«Ну, курсисточка...»
Она вдруг спохватилась:
– Ну, все... все. – И пересела на диван.
Я подался было за ней, но она очень удивилась:
– Ты что?! Мама же дома.
И дальше заговорила как с давним любовником. О том, где мы могли бы встречаться. Оказалось, есть у нее подруга. Старая дева двадцати восьми лет. Здесь же, на поселке. Договорились встретиться на следующий день в квартире этой самой старой девы.
К подруге приехала мать погостить из Сибири. Мы дружно посокрушались, причем Соня – больше. Я, конечно, тоже, но по-мужски сдержанно.
Потом мать задержалась на недельку, потом подруга заболела, отлеживалась дома.
Пока все это тянулось, я потихоньку перегорал. И перегорел. Стало неинтересно. Как будто лет пять знал эту женщину, жил с ней под одной крышей и теперь предстояло жениться на ней.
К тому моменту, когда болезненная дева намеревалась выздороветь, шел на свидание с печальным для Сони известием. Задумал сообщить, что больше не приду. Но не успел сообщить.
Оказалось, что завтра у хворающей именины и та хотела бы, чтобы мы ее посетили. Якобы от себя Соня добавила:
– Можешь взять кого-нибудь. Из своих спортсменов. Для компании.
И я ничего не сказал. Потому что завтра мы должны будем поздравлять эту нескладную двадцативосьмилетнюю подругу.
Собирался взять с собой Шурика. Гама для этой цели не годился, Гаму подруга восприняла бы как подарок. Для женщины должно быть оскорбительно – принимать мужчину в подарок. Шурик был в самый раз.
Шурик согласился. Собственно, я его и не спрашивал. Сообщил, что завтра, часа в четыре заберу его. Вкратце объяснил зачем.
На следующий день с утра мы с Соней зашли к имениннице, Мудро поступили, что зашли. Мероприятие отменялось.
Подруга болела в растрепанной постели.
Вся квартира была растрепанна. На кухне – немытая посуда, у ведра ссыпавшийся мусор. Из распахнутого шкафа свисали с полок лямки – дешевых лифчиков. На журнальном столике открытые липкие банки с вареньем, таблетки в рваных упаковках, пара подузасохших лужиц. Ковер на полу сморщен, весь в белых нитках. Тяжелая картина.
– Похоже, подруга махнула рукой на все. И сама она была какая-то... махнувшая на себя, сдавшаяся. Ох, уж эта природа... Одним – все, а другим... И фигура, как из медицинского атласа, и лицо... Бывает, о лице говорят: вырублено топором, а бывает – выточено, отшлифовано. По этим меркам лицо подруги было высечено стамеской и, может быть, обработано наждачкой. Но не очень мелкой.
Хозяйка не обрадовалась. Вяло так вернулась от двери к постели, плюхнулась в халате, натянула одеяло, оставив на виду полноса и растрепанные редкие волосы. Буркнула:
– Пьянка отменяется.
– Хорошо, что зашли, – высказался я, – а то выдернули бы парня... – Без умысла высказался.
Но что тут началось... Через минуту подруга, умывшись, причесавшись, улыбавшись... улыбаясь, орудовала на кухне.
– Да ты погоди, – испуганно пытался остановить я. – Может, его еще дома не окажется.
– Ничего, – ожесточенно наваливаясь на тесто (когда успела!?), бодро отвечала подруга.
Дверь мне открыла бабушка.
– Шурика нету... Ох... – Она всегда выглядела нездоровой. – Вы знаете, где он? Так пусть он придет... Ох.
Шурик мог быть только у Студента, играть. Когдато я прилично обыграл и самого Студента, и всю его компашку. С тех пор компашка бойкотировала меня. Начхать.
Шурик был у Студента, писал «пулю».
– Сдуревши? – спросил я. Взгляды его партнеров мне были неинтересны.
Шурик тяжело встал.
– Допишем... вечером.
Зашли к Шурику, чтобы тот переоделся. Я ждал в прихожей.
– Бабуле плохо, – выйдя ко мне, сообщил Шурик.
– Ну?..
– Боится одна... дома.
– Мы – на часик, – зауговаривал я. – Возьмем машину. Там очень ждут, нельзя не приехать... Ну?..
– Боится...
Я не осуждал Шуру, на его месте поступил бы точно так же.
Поехал к подруге сам. На Пересыпи попросил таксиста остановить, накупил на пятьдесят рублей цветов, апельсинов, конфет...
Подруга, молодец, глазом не моргнула, когда увидела, что я один.
Как я надрывался, острил, комплиментничал, ухаживал за дамами!.. Часа полтора.
Через час тридцать уже ехал в город.
Дверь открыла бабушка, и я никак не мог понять, почему она не впускает меня. Потом она спросила:
– А где Шурик?
– Как?.. – У меня в животе похолодело.
– Вы же вместе ушли... А то, что мне плохо...
Я не дослушал.
Шурик был у Студента, играл. Долго не открывали. Впустили наконец. Студент и остальные изо всех сил не обращали на меня внимания. И Шурик не глядел на меня. Печально разглядывал карты, как-то сжавшись. Зато я внимательно смотрел на друга. Заговорил:
– Бабуле, значит, плохо... – и осекся. Противно стало говорить.
С минуту понаблюдал, как играющие шлепали картами, не удержался, сказал:
– Гад. – И пошел к двери.
...Хотел привести пример того, что значит оступиться. Это не тот пример.
Мы не разговаривали год. Потом случайно оказались в одной игре.
У Гоги Ришельевского случился эпилептический припадок, и меня попросили его подменить. Так вот, мы с Шурой, не разговаривая в жизни, начали общаться во время игры с помощью «маяков». Давних только наших. Так необычно простилась, отошла та ситуация.
Не простилась другая.
Во время одной из гастролей Шуре-упрямцу «попала под хвост вожжа». По-моему, нас «развели» умышленно, но Шурик все сделал, чтобы соперникам это удалось. В квартиру, где предстояло играть, в силу конспирации пришлось подниматься по два человека. Ну, и пошли... Сначала Шурик с клиентом, через десять минут – я с хозяином, приятелем клиента.
Вхожу в квартиру – Шурик уже играет. Влез-таки, воспользовался случаем. Нехорошее предчувствие охватило. Да уж, хорошего мало оказалось. Шурик проиграл первую партию, но места не уступил. Набычился, попер дальше.
Клиент-хитрюга подначивает его, дескать, полные – люди добрые, легче с деньгами расстаются.
Стою за спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72