Неужто он обречен голодать всю жизнь? Неужто он никогда не познает довольства и покоя?
На другой день Винсент поборол свою гордость и отправился к Терстеху. Может быть, у этого человека, опекающего половину художников Гааги, удастся занять десять франков?
Оказалось, что Терстех уехал по делам в Париж.
Винсента сильно лихорадило, и он уже не мог держать в руках карандаш. Он слег в постель. На следующий день он вновь потащился на Плаатс и застал Терстеха в галерее. В свое время Терстех обещал Тео позаботиться о Винсенте. Он одолжил ему двадцать пять франков.
— Я все собираюсь, наведаться к тебе в мастерскую, Винсент, — сказал он. — Жди, скоро приду.
Винсент с трудом заставил себя вежливо ответить Терстеху. Ему хотелось тотчас же уйти и где-нибудь поесть. По пути к галерее Гупиля он думал: «Если только я достану денег, все опять будет хорошо». Но теперь, когда у него в кармане были деньги, он чувствовал себя еще более несчастным. Его давило чувство страшного, невыносимого одиночества.
«Вот пообедаю, и все как рукой снимет», — сказал он — себе.
Еда заглушила боль в желудке, но не могла заглушить чувства одиночества и заброшенности, которое гнездилось у Винсента где-то глубоко внутри. Он купил дешевого табака, пошел домой, лег на кровать и закурил трубку. Тоска по Кэй снова нахлынула на него. Он чувствовал себя таким обездоленным, что у него от обиды теснило грудь. Он вскочил с кровати, открыл окно и высунул голову в темень снежной январской ночи. Он вспомнил о преподобном Стриккере. Его пронизал такой озноб, словно он прижался всем телом к каменной церковной стене. Он закрыл окно, схватил пальто и шляпу и вышел, направляясь в кафе, которое приметил перед вокзалом Рэйн.
2
Кафе было освещено двумя керосиновыми лампами — одна висела у входа, другая — над стойкой. Посреди зала царил полумрак. Вдоль стен стояли скамейки и столики с каменными столешницами, испещренные щербинами и царапинами. Это заведение с мертвенно-тусклыми стенами и цементным полом было предназначено для рабочего люда и скорее походило на жалкое убежище, чем на место, где веселятся и отдыхают.
Винсент присел за одним из столиков и устало прислонился спиной к стене. Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто переброситься словечком хотя бы о погоде? Мауве — твой наставник, учитель, Терстех — вечно занятый, важный коммерсант, Де Бок — богатый светский человек. Может быть, стакан вина принесет облегчение? Завтра он снова сможет работать, и все будет выглядеть не так мрачно.
Он неторопливо потягивал красное вино. В кафе было малолюдно. Напротив него сидел какой-то мастеровой. В углу, около стойки, устроилась парочка, женщина была одета ярко и аляповато. За соседним столиком сидела еще какая-то женщина, одна, без мужчины. Винсент ни разу не посмотрел на нее.
Официант, проходя мимо, грубо спросил у женщины:
— Еще стаканчик?
— У меня нет ни су! — отвечала она.
Винсент повернулся к ней.
— Может быть, выпьете стаканчик со мной?
Женщина окинула его взглядов.
— Конечно.
Официант принес стакан вина, получил двадцать сантимов и ушел. Винсент и женщина сидели теперь совсем близко друг к другу.
— Спасибо, — сказала женщина.
Винсент вгляделся в нее повнимательней. Она была немолода, некрасива, с несколько увядшим лицом — видимо, жизнь крепко потрепала ее. При своей худобе она была очень хорошо сложена. Винсент обратил внимание на ее руку, державшую стакан, — это была не рука аристократки, как у Кэй, а рука женщины, много поработавшей на своем веку. В полумраке кафе она напоминала ему некоторые типы Шардена и Яна Стена. Нос у нее был неровный, с горбинкой, на верхней губе слегка пробивались усики. Глаза смотрели тоскливо, но все же в них чувствовалась какая-то живость.
— Не за что, — ответил Винсент. — Спасибо вам за компанию.
— Меня зовут Христиной, — сказала она. — А вас?
— Винсентом.
— Вы работаете здесь, в Гааге?
— Да.
— Что вы делаете?
— Я художник.
— О! Тоже собачья жизнь — не правда ли?
— Всякое бывает.
— А я вот прачка. Когда у меня хватает сил работать. Но часто сил и не хватает.
— Что же вы тогда делаете?
— Я долго промышляла на панели. Вот и теперь снова иду на улицу, когда хвораю и не могу работать.
— Тяжело работать прачкой?
— Еще бы! Мы работаем по двенадцать часов. И нам не сразу платят. Бывает, проработаешь целый день, а потом ищешь мужчину, чтобы малыши не сидели совсем голодные.
— Сколько у тебя детей, Христина?
— Пятеро. А сейчас я опять с прибылью.
— Муж твой умер?
— Я всех прижила с разными мужчинами.
— Тебе, видать, нелегко приходится, правда?
Она пожала плечами.
— Господи боже! Не может же шахтер отказаться идти в шахту только потому, что там его того и гляди прихлопнет.
— Конечно. А ты знаешь кого-нибудь из тех мужчин, от которых у тебя дети?
— Только самого первого. Других я даже не звала, как звать.
— А как с тем ребенком, которым ты беременна сейчас?
— Ну, тут трудно сказать. Я была тогда очень хворая, стирать не могла, все время ходила на улицу. Да и не все ли равно!
— Хочешь еще вина?
— Закажи джину и пива. — Она порылась в своей сумочке, вынула огрызок дешевой черной сигары и закурила его. — Вид у тебя не шибко шикарный, — сказала она. — Ты продаешь свои картины?
— Нет, я только начинающий.
— Староват ты для начинающего.
— Мне тридцать.
— А выглядишь на все сорок. На какие же деньги ты живешь?
— Мне немного присылает брат.
— Черт побери, это не лучше, чем быть прачкой!
— Где ты живешь, Христина?
— У матери.
— А знает мать, что ты зарабатываешь на улице?
Женщина громко захохотала, но смех ее прозвучал невесело.
— Господи, конечно, знает! Она меня и послала на улицу. Она сама занималась этим всю жизнь. И меня и брата прижила на улице.
— Что делает твой брат?
— Содержит у себя женщину. И водит к ней мужчин.
— Наверное, это не очень полезно для твоих пятерых детишек.
— Плевать. Когда-нибудь все они займутся тем же самым.
— Невеселые дела. Так ведь, Христина?
— Ну, если распустишь нюни, лучше не станет. Можно еще стаканчик джина? Что это у тебя с рукой? Большущая черная рана…
— Это я обжегся.
— Ох, тебе было, наверно, очень больно.
Она ласково взяла руку Винсента и чуть приподняла ее над столом.
— Нет, Христина, не больно. Это я нарочно.
Она опустила его руку.
— Почему ты пришел сюда один? У тебя нет друзей?
— Нет. Есть брат, но он в Париже.
— Небось тоска тебя заедает, ведь правда?
— Да, Христина, ужасно.
— Меня тоже. Дома дети, мать, брат. Да еще мужчины, которых я ловлю на улице. Но все время чувствуешь себя одинокой, понимаешь? Нет никого, кто бы мне действительно был нужен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
На другой день Винсент поборол свою гордость и отправился к Терстеху. Может быть, у этого человека, опекающего половину художников Гааги, удастся занять десять франков?
Оказалось, что Терстех уехал по делам в Париж.
Винсента сильно лихорадило, и он уже не мог держать в руках карандаш. Он слег в постель. На следующий день он вновь потащился на Плаатс и застал Терстеха в галерее. В свое время Терстех обещал Тео позаботиться о Винсенте. Он одолжил ему двадцать пять франков.
— Я все собираюсь, наведаться к тебе в мастерскую, Винсент, — сказал он. — Жди, скоро приду.
Винсент с трудом заставил себя вежливо ответить Терстеху. Ему хотелось тотчас же уйти и где-нибудь поесть. По пути к галерее Гупиля он думал: «Если только я достану денег, все опять будет хорошо». Но теперь, когда у него в кармане были деньги, он чувствовал себя еще более несчастным. Его давило чувство страшного, невыносимого одиночества.
«Вот пообедаю, и все как рукой снимет», — сказал он — себе.
Еда заглушила боль в желудке, но не могла заглушить чувства одиночества и заброшенности, которое гнездилось у Винсента где-то глубоко внутри. Он купил дешевого табака, пошел домой, лег на кровать и закурил трубку. Тоска по Кэй снова нахлынула на него. Он чувствовал себя таким обездоленным, что у него от обиды теснило грудь. Он вскочил с кровати, открыл окно и высунул голову в темень снежной январской ночи. Он вспомнил о преподобном Стриккере. Его пронизал такой озноб, словно он прижался всем телом к каменной церковной стене. Он закрыл окно, схватил пальто и шляпу и вышел, направляясь в кафе, которое приметил перед вокзалом Рэйн.
2
Кафе было освещено двумя керосиновыми лампами — одна висела у входа, другая — над стойкой. Посреди зала царил полумрак. Вдоль стен стояли скамейки и столики с каменными столешницами, испещренные щербинами и царапинами. Это заведение с мертвенно-тусклыми стенами и цементным полом было предназначено для рабочего люда и скорее походило на жалкое убежище, чем на место, где веселятся и отдыхают.
Винсент присел за одним из столиков и устало прислонился спиной к стене. Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто переброситься словечком хотя бы о погоде? Мауве — твой наставник, учитель, Терстех — вечно занятый, важный коммерсант, Де Бок — богатый светский человек. Может быть, стакан вина принесет облегчение? Завтра он снова сможет работать, и все будет выглядеть не так мрачно.
Он неторопливо потягивал красное вино. В кафе было малолюдно. Напротив него сидел какой-то мастеровой. В углу, около стойки, устроилась парочка, женщина была одета ярко и аляповато. За соседним столиком сидела еще какая-то женщина, одна, без мужчины. Винсент ни разу не посмотрел на нее.
Официант, проходя мимо, грубо спросил у женщины:
— Еще стаканчик?
— У меня нет ни су! — отвечала она.
Винсент повернулся к ней.
— Может быть, выпьете стаканчик со мной?
Женщина окинула его взглядов.
— Конечно.
Официант принес стакан вина, получил двадцать сантимов и ушел. Винсент и женщина сидели теперь совсем близко друг к другу.
— Спасибо, — сказала женщина.
Винсент вгляделся в нее повнимательней. Она была немолода, некрасива, с несколько увядшим лицом — видимо, жизнь крепко потрепала ее. При своей худобе она была очень хорошо сложена. Винсент обратил внимание на ее руку, державшую стакан, — это была не рука аристократки, как у Кэй, а рука женщины, много поработавшей на своем веку. В полумраке кафе она напоминала ему некоторые типы Шардена и Яна Стена. Нос у нее был неровный, с горбинкой, на верхней губе слегка пробивались усики. Глаза смотрели тоскливо, но все же в них чувствовалась какая-то живость.
— Не за что, — ответил Винсент. — Спасибо вам за компанию.
— Меня зовут Христиной, — сказала она. — А вас?
— Винсентом.
— Вы работаете здесь, в Гааге?
— Да.
— Что вы делаете?
— Я художник.
— О! Тоже собачья жизнь — не правда ли?
— Всякое бывает.
— А я вот прачка. Когда у меня хватает сил работать. Но часто сил и не хватает.
— Что же вы тогда делаете?
— Я долго промышляла на панели. Вот и теперь снова иду на улицу, когда хвораю и не могу работать.
— Тяжело работать прачкой?
— Еще бы! Мы работаем по двенадцать часов. И нам не сразу платят. Бывает, проработаешь целый день, а потом ищешь мужчину, чтобы малыши не сидели совсем голодные.
— Сколько у тебя детей, Христина?
— Пятеро. А сейчас я опять с прибылью.
— Муж твой умер?
— Я всех прижила с разными мужчинами.
— Тебе, видать, нелегко приходится, правда?
Она пожала плечами.
— Господи боже! Не может же шахтер отказаться идти в шахту только потому, что там его того и гляди прихлопнет.
— Конечно. А ты знаешь кого-нибудь из тех мужчин, от которых у тебя дети?
— Только самого первого. Других я даже не звала, как звать.
— А как с тем ребенком, которым ты беременна сейчас?
— Ну, тут трудно сказать. Я была тогда очень хворая, стирать не могла, все время ходила на улицу. Да и не все ли равно!
— Хочешь еще вина?
— Закажи джину и пива. — Она порылась в своей сумочке, вынула огрызок дешевой черной сигары и закурила его. — Вид у тебя не шибко шикарный, — сказала она. — Ты продаешь свои картины?
— Нет, я только начинающий.
— Староват ты для начинающего.
— Мне тридцать.
— А выглядишь на все сорок. На какие же деньги ты живешь?
— Мне немного присылает брат.
— Черт побери, это не лучше, чем быть прачкой!
— Где ты живешь, Христина?
— У матери.
— А знает мать, что ты зарабатываешь на улице?
Женщина громко захохотала, но смех ее прозвучал невесело.
— Господи, конечно, знает! Она меня и послала на улицу. Она сама занималась этим всю жизнь. И меня и брата прижила на улице.
— Что делает твой брат?
— Содержит у себя женщину. И водит к ней мужчин.
— Наверное, это не очень полезно для твоих пятерых детишек.
— Плевать. Когда-нибудь все они займутся тем же самым.
— Невеселые дела. Так ведь, Христина?
— Ну, если распустишь нюни, лучше не станет. Можно еще стаканчик джина? Что это у тебя с рукой? Большущая черная рана…
— Это я обжегся.
— Ох, тебе было, наверно, очень больно.
Она ласково взяла руку Винсента и чуть приподняла ее над столом.
— Нет, Христина, не больно. Это я нарочно.
Она опустила его руку.
— Почему ты пришел сюда один? У тебя нет друзей?
— Нет. Есть брат, но он в Париже.
— Небось тоска тебя заедает, ведь правда?
— Да, Христина, ужасно.
— Меня тоже. Дома дети, мать, брат. Да еще мужчины, которых я ловлю на улице. Но все время чувствуешь себя одинокой, понимаешь? Нет никого, кто бы мне действительно был нужен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136