Несмотря на это, желание англичан было удовлетворено, и Бетман остался на своем посту. Когда Бетман рассказал мне о вышеизложенном предложении англичан, он прибавил, что в связи с этим меня охарактеризовали как «опасного человека». Я ответил, что за всю мою жизнь не слышал более высокой похвалы.
В то время я еще не отдавал себе отчета в том, насколько отличен от политического инстинкта других народов образ мыслей многих немцЕв, считающих, что свидетельство о «безвредности», выданное государственному деятелю иностранным противником, является для него рекомендацией также и в его отечестве.
Глава шестнадцатая
Начало войны
1
Во время Кильской недели 1914 года наш посол в Лондоне князь Лихновский сообщил, что Англия примирилась со строительством нашего флота; о войне из-за этого флота или нашей торговли не может больше быть и речи; отношения с Англией – удовлетворительны, сближение с ней прогрессирует. К этому он прибавил вопрос о том, следует ли ожидать внесения новой судостроительной программы. Мой ответ гласил: В этом мы больше не нуждаемся.
В течение той же Кильской недели улучшение наших отношений с Англией нашло себе выражение в том, что впервые за последние девятнадцать лет к нам в гости явилась эскадра британских линкоров. Я угощал завтраком у себя на корабле английских офицеров и посла Великобритании, когда пришло известие об убийстве наследника австрийского престола. Два дня спустя английские корабли ушли. 2 июля я осуществил свой план поездки в Тарасп для лечения. Весть об убийстве произвела на всех нас тягостное впечатление. Ожидали, что преступление вызовет ту или иную форму возмездия, а следовательно, и известную напряженность в европейских отношениях. Мировой войны я не опасался. Кто решился бы взять на себя ответственность за нее? Кроме того, наша военная разведка сообщила, что если возможность русского нападения и существовала, то оно могло состояться не ранее 1916 года. Подозрение, что сараевское убийство было задумано с ведома царя или Англии никому не приходило в голову.
Ежедневное чтение английских газет и сообщения моего ведомства позволяли мне следить за тем, как утихала антигерманская травля в Англии и как улучшались наши взаимоотношения. Правда, основное впечатление, что нас хотят отодвинуть на задний план, не изменилось и нельзя было ни на минуту забывать, что английская политика принципиально боролась против германского влияния. Однако в широких английских кругах чувствовали, что момент, когда нас можно было повергнуть во прах, уже упущен. В 1897 году хладнокровно обсуждался вопрос об уничтожении Германской империи, не имевшей флота. Еще в 1905 году первый лорд адмиралтейства открыто грозил сокрушительным нападением крохотному германскому флоту. В 1908-1909 годах боснийский кризис{154} вызвал припадок страха перед нашим флотом, но не угрозу. Меч уже не так свободно сидел в ножнах, тон Англии был уже не так высокомерен и груб, хотя все еще очень неспокоен.
В 1911-1912 годах – во времена Арадира и Холдена – к враждебному тону примешивалась известная сдержанность и возрастающая осторожность. Когда в 1912 году мы отклонили последнюю попытку навязать нам английскую гегемонию, выраженную в соотношении флотов, как 2: 1, британские министры быстро заявили о том, что при соотношении 10: 16 строительство нашего флота будет для них приемлемо, и во всех случаях стали оказывать нам больше уважения. В 1912-1914 годах они одобрили нашу поддержку австро-венгерской точки зрения (можно, правда, поставить вопрос о том, насколько при этом принималось в соображение как параллельная цель углубление русско-германских противоречий). В июле 1914 года Англия, как мне позже стало известно, вначале не имела никакого желания развязывать мировую войну из-за Сербии. Это, вероятно, объясняется особенно сильным у торговых народов стремлением сохранять всеобщий мир до тех пор, пока их собственные интересы не подвергаются опасности. Было бы ошибкой истолковывать такое поведение дружбой к Германии. Англия воспользовалась бы всяким ослаблением нашей бдительности, чтобы вернуть германский народ в то жалкое состояние, из которого его вывело только государство Гогенцоллернов и Бисмарка.
При этом вследствие усиления русской мощи опасность мировой войны сделалась в общем ближе с тех пор, как Россия примкнула к Антанте, а наша часто ошибочная политика по отношению к ней не сумела разрядить напряжение. Вооружения России и Франции были доведены до крайнего предела. В покровительстве этим приготовлениям и лежавшим в их основе завоевательным планам с несомненностью выявилась вина Англии перед историей, тем более что она сама, учитывая возросший риск войны с Германией, стала по отношению к нам более осторожна; при неустойчивом состоянии Европы, созданном Англией, ее более трезвое поведение уравновешивало до известной степени возможности взрыва, заключавшиеся в Антанте.
Полвека мирного роста Германии сделали нападение на нее трудно осуществимым. Кабинет и общественное мнение Англии все более и более стали усматривать собственный интерес в том, чтобы допустить нас как лучших клиентов к участию в мировом хозяйственном обороте. По мере того как Англия сживалась с этой мыслью, в самой Германии стали отодвигаться на задний план те, кто рассматривал английскую гегемонию как нечто установленное свыше, а германскую мощь как нечто необычайное и непозволительное. Так же и те люди, которые больше всего заботились о том, чтобы не «раздражать» Англию собственным флотом, теперь, видя более вежливое обращение с усилившейся Германской империей, стали чувствовать себя лучше в уважаемом за свою силу и хорошо защищенном отечестве{155}. Мы уже почти пробежали через неизбежную «опасную зону» строительства флота, и наша цель – мирное достижение равноправия с Англией – уже маячила впереди.
С нашей стороны Англия нападения не опасалась. Порукой в этом служило ей наше невыгодное стратегическое положение в водном треугольнике, которое, правда, не уничтожило боевой мощи нашего флота, но все же уменьшало ее и при отсутствии сильных на море союзников делало всех ответственных немцев несклонными к морской войне. Порукой этому служило также соотношение числа германских и английских эскадр (пять против восьми), которое мы согласились признать нашей конечной целью, далее – всем известное миролюбие кайзера, наипаче же всего тот простой, но важнейший факт, что благодаря миру и посредством его мы получали такие выгоды, которые были для нас совершенно недостижимы с помощью даже самой славной войны.
Англия и Германия испытали на собственном опыте справедливость старой поговорки: Si vis pacem – para bellum{156}, которую немец осознал с помощью прусских королей лишь после многих столетий самоуничижения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
В то время я еще не отдавал себе отчета в том, насколько отличен от политического инстинкта других народов образ мыслей многих немцЕв, считающих, что свидетельство о «безвредности», выданное государственному деятелю иностранным противником, является для него рекомендацией также и в его отечестве.
Глава шестнадцатая
Начало войны
1
Во время Кильской недели 1914 года наш посол в Лондоне князь Лихновский сообщил, что Англия примирилась со строительством нашего флота; о войне из-за этого флота или нашей торговли не может больше быть и речи; отношения с Англией – удовлетворительны, сближение с ней прогрессирует. К этому он прибавил вопрос о том, следует ли ожидать внесения новой судостроительной программы. Мой ответ гласил: В этом мы больше не нуждаемся.
В течение той же Кильской недели улучшение наших отношений с Англией нашло себе выражение в том, что впервые за последние девятнадцать лет к нам в гости явилась эскадра британских линкоров. Я угощал завтраком у себя на корабле английских офицеров и посла Великобритании, когда пришло известие об убийстве наследника австрийского престола. Два дня спустя английские корабли ушли. 2 июля я осуществил свой план поездки в Тарасп для лечения. Весть об убийстве произвела на всех нас тягостное впечатление. Ожидали, что преступление вызовет ту или иную форму возмездия, а следовательно, и известную напряженность в европейских отношениях. Мировой войны я не опасался. Кто решился бы взять на себя ответственность за нее? Кроме того, наша военная разведка сообщила, что если возможность русского нападения и существовала, то оно могло состояться не ранее 1916 года. Подозрение, что сараевское убийство было задумано с ведома царя или Англии никому не приходило в голову.
Ежедневное чтение английских газет и сообщения моего ведомства позволяли мне следить за тем, как утихала антигерманская травля в Англии и как улучшались наши взаимоотношения. Правда, основное впечатление, что нас хотят отодвинуть на задний план, не изменилось и нельзя было ни на минуту забывать, что английская политика принципиально боролась против германского влияния. Однако в широких английских кругах чувствовали, что момент, когда нас можно было повергнуть во прах, уже упущен. В 1897 году хладнокровно обсуждался вопрос об уничтожении Германской империи, не имевшей флота. Еще в 1905 году первый лорд адмиралтейства открыто грозил сокрушительным нападением крохотному германскому флоту. В 1908-1909 годах боснийский кризис{154} вызвал припадок страха перед нашим флотом, но не угрозу. Меч уже не так свободно сидел в ножнах, тон Англии был уже не так высокомерен и груб, хотя все еще очень неспокоен.
В 1911-1912 годах – во времена Арадира и Холдена – к враждебному тону примешивалась известная сдержанность и возрастающая осторожность. Когда в 1912 году мы отклонили последнюю попытку навязать нам английскую гегемонию, выраженную в соотношении флотов, как 2: 1, британские министры быстро заявили о том, что при соотношении 10: 16 строительство нашего флота будет для них приемлемо, и во всех случаях стали оказывать нам больше уважения. В 1912-1914 годах они одобрили нашу поддержку австро-венгерской точки зрения (можно, правда, поставить вопрос о том, насколько при этом принималось в соображение как параллельная цель углубление русско-германских противоречий). В июле 1914 года Англия, как мне позже стало известно, вначале не имела никакого желания развязывать мировую войну из-за Сербии. Это, вероятно, объясняется особенно сильным у торговых народов стремлением сохранять всеобщий мир до тех пор, пока их собственные интересы не подвергаются опасности. Было бы ошибкой истолковывать такое поведение дружбой к Германии. Англия воспользовалась бы всяким ослаблением нашей бдительности, чтобы вернуть германский народ в то жалкое состояние, из которого его вывело только государство Гогенцоллернов и Бисмарка.
При этом вследствие усиления русской мощи опасность мировой войны сделалась в общем ближе с тех пор, как Россия примкнула к Антанте, а наша часто ошибочная политика по отношению к ней не сумела разрядить напряжение. Вооружения России и Франции были доведены до крайнего предела. В покровительстве этим приготовлениям и лежавшим в их основе завоевательным планам с несомненностью выявилась вина Англии перед историей, тем более что она сама, учитывая возросший риск войны с Германией, стала по отношению к нам более осторожна; при неустойчивом состоянии Европы, созданном Англией, ее более трезвое поведение уравновешивало до известной степени возможности взрыва, заключавшиеся в Антанте.
Полвека мирного роста Германии сделали нападение на нее трудно осуществимым. Кабинет и общественное мнение Англии все более и более стали усматривать собственный интерес в том, чтобы допустить нас как лучших клиентов к участию в мировом хозяйственном обороте. По мере того как Англия сживалась с этой мыслью, в самой Германии стали отодвигаться на задний план те, кто рассматривал английскую гегемонию как нечто установленное свыше, а германскую мощь как нечто необычайное и непозволительное. Так же и те люди, которые больше всего заботились о том, чтобы не «раздражать» Англию собственным флотом, теперь, видя более вежливое обращение с усилившейся Германской империей, стали чувствовать себя лучше в уважаемом за свою силу и хорошо защищенном отечестве{155}. Мы уже почти пробежали через неизбежную «опасную зону» строительства флота, и наша цель – мирное достижение равноправия с Англией – уже маячила впереди.
С нашей стороны Англия нападения не опасалась. Порукой в этом служило ей наше невыгодное стратегическое положение в водном треугольнике, которое, правда, не уничтожило боевой мощи нашего флота, но все же уменьшало ее и при отсутствии сильных на море союзников делало всех ответственных немцев несклонными к морской войне. Порукой этому служило также соотношение числа германских и английских эскадр (пять против восьми), которое мы согласились признать нашей конечной целью, далее – всем известное миролюбие кайзера, наипаче же всего тот простой, но важнейший факт, что благодаря миру и посредством его мы получали такие выгоды, которые были для нас совершенно недостижимы с помощью даже самой славной войны.
Англия и Германия испытали на собственном опыте справедливость старой поговорки: Si vis pacem – para bellum{156}, которую немец осознал с помощью прусских королей лишь после многих столетий самоуничижения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134