столь же хорошо знали они и о существовании в Париже и Петербурге военных партий, которым они помогали всеми средствами. В то время в странах Антанты создалась атмосфера, которая в сознании широких кругов делала войну неизбежной; из стран Антанты эта атмосфера распространялась также на Германию и возбуждала там ту озабоченность, которую я нахожу, например, в письме нашего морского атташе в Токио от 10 июня 1914 года. Меня поражает та уверенность, с которой все ожидают здесь в ближайшем будущем войны с Германией… то едва уловимое, но все же ясно ощутимое «нечто», которое висит в воздухе подобно состраданию, вызванному еще неоглашенным смертным приговором.
Если бы архивы Антанты были открыты, прежде чем из них исчезло все наиболее компрометирующее, то друзья человечества в Англии и Америке содрогнулись бы от кровожаднейшей лжи, которой запятнали себя их правительства: чтобы оправдать в глазах своих народов уничтожение, расчленение, ограбление и порабощение немецкой нации, последние выдумали сказку о стремлении Германии к завоеванию всего мира, о чем в июле 1914 года в Германии никто даже и не мечтал.
К 1914 году германский народ получил экономический перевес над английским в ряде областей, которые Англия считала своими вотчинами. Германия оттеснила Англию с первого места в торговле ряда стран, в производстве стали и др. Однако, стремясь занять первое место в этом экономическом соревновании, мы были неопытны и легко уязвимы в области политики, а с 1909 года имели к тому же явно плохое руководство. Германский великан мог и должен был получить смертельный удар – нокаут, вновь превративший его в карлика. Как только Бисмарк подарил нам государство, немецкое трудолюбие догнало и перегнало все другие народы в области экономического процветания. Это сделало нас неприятными для других: какое право имели мы вообще посягать на доходы мировых держав? Англия и Франция преследовали цель Germaniam esse delendam{168} с римским упорством и достигли ее благодаря ошибкам Германии. Сегодня они подобны удачливым преступникам, сбросившим маску после того, как смогли осуществить свои намерения. Если бы германский народ своевременно понял, насколько рискованным было положение бисмарковского творения, он не остался бы безоружным и не облегчил бы врагу выполнение его намерений. Мы были слишком беззаботными эпигонами. Ныне же мы являемся свидетелями того, как волки, рвущие на части овцу, выдают себя за судей этой «преступной» жертвы.
Я могу привести еще одно убедительное доказательство того, что наше имперское руководство не желало войны. Оно с самого начала было убеждено в том, что мы не можем победить. Его можно, конечно, обвинять в неумелости, но никак не в преступном желании войны, безнадежность которой была для нас совершенно ясна.
Как перед началом войны, так и после нее никто почти в Германии не умел понять, насколько велика была действительная опасность. Отчасти мы находились во власти наивных иллюзий, отчасти слишком много мнили о себе. Многим мешали видеть ясно материалистические идеи или стародавние партийные раздоры, поэтому мы упустили то, что могло спасти нас. Это упущение и составляет нашу вину.
6
Когда 27 июля я прибыл в Берлин, еще оставалась некоторая скудная возможность провести корабль мира мимо подводных камней. В то время я подобно кайзеру, вернувшемуся в Берлин вопреки желанию канцлера, и подобно прочим министрам, которые теперь съезжались в Берлин, имел ложное представление о положении. Ключ к его разгадке был потерян на Вильгельмштрассе. Я узнал о военных приготовлениях России и полагал, что мобилизацию английского флота также нужно было рассматривать как угрозу нам, хотя в действительности она была случайной и приказ о ней был издан за несколько месяцев до этого. Что же касается действий Бетмана, направленных к спасению мира хотя бы на этой стадии, то на них было начертано, как это часто бывало раньше: Слишком поздно и половинчато.
28 июля утром меня посетил начальник морского кабинета фон Мюллер и с ужасом рассказал о Бетмане, каким он узнал его в эти последние дни. Он считал необходимым сменить канцлера, а на место Ягова поставить Гинце. Впрочем, и Мюллер не видел истинного положения вещей.
Кайзер тотчас по возвращении в Берлин развил лихорадочную деятельность в целях сохранения мира. Канцлер не сумел по-настоящему ввести кайзера в курс дела. Кайзеру же было трудно найти определенный исходный пункт для дипломатической акции. Он сказал: Я совершенно не представляю себе, чего хотят австрийцы. Ведь сербы согласились на все, кроме каких-то пустяков. С 5 июля австрийцы молчат о своих замыслах.
Это заявление было сделано 29 июля в потсдамском Новом дворце, куда кайзер пригласил военачальников, чтобы осведомить их о своих переговорах с канцлером, который совершенно пал духом. О сомнениях, которые должны были появиться у Бетмана насчет его политики первых недель июля, мы в то время ничего не подозревали. Мы только с ужасом смотрели на то, что совершалось у нас перед глазами; это относится и к кайзеру, который без стеснения говорил о несоответствии Бетмана своему назначению, как он нередко делал это и раньше, но выразил мнение, что теперь он не может расстаться с этим человеком, ибо тот пользуется доверием Европы. Кайзер сообщил, что рейхсканцлер предложил ради сохранения Англией нейтралитета пожертвовать нашим флотом, заключив с ней особое соглашение, и что он, кайзер, отклонил это предложение. Вследствие этого канцлер не мог говорить о флоте в беседе с английским послом, которого он вызвал к себе в Потсдам 29 июля, чтобы предложить ему важные уступки в обмен на нейтралитет Англии в франко-германской войне. Сделанные им при этом предложения и резкий ответ сэра Эдуарда Грея известны из английской Синей Книги (#85 и 101). Зато обществу осталось неизвестным, что канцлер и на этот раз, как в 1912 году, был готов пожертвовать германским флотом, исходя из своеобразного убеждения, что в таком случае Англия допустит победу Германии над Францией. Таким образом, попытки капитулировать перед Англией начались уже до войны, когда, быть может, еще существовала возможность предотвратить ее. Министерство иностранных дел имело две злосчастных идеи: австрийцы должны вступить в Сербию, а германский флот является единственным препятствием, которое мешает Англией полюбить нас. Таким образом, министерство иностранных дел подготовило себе оправдание на случай, если его политика по отношению к Белграду даст Англии повод к войне: во всем-де виноват германский флот.
Морская политика канцлера 29 июля 1914 года, также как и в 1911-1912 годах, к сожалению, уже предопределяла его политику в войне, ибо предложенный и проведенный канцлером в жизнь способ ведения войны на море означал в сущности не что иное, как медленное принесение в жертву флота и будущности Германии, после того как канцлеру не удалось сделать этого сразу 29 июля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
Если бы архивы Антанты были открыты, прежде чем из них исчезло все наиболее компрометирующее, то друзья человечества в Англии и Америке содрогнулись бы от кровожаднейшей лжи, которой запятнали себя их правительства: чтобы оправдать в глазах своих народов уничтожение, расчленение, ограбление и порабощение немецкой нации, последние выдумали сказку о стремлении Германии к завоеванию всего мира, о чем в июле 1914 года в Германии никто даже и не мечтал.
К 1914 году германский народ получил экономический перевес над английским в ряде областей, которые Англия считала своими вотчинами. Германия оттеснила Англию с первого места в торговле ряда стран, в производстве стали и др. Однако, стремясь занять первое место в этом экономическом соревновании, мы были неопытны и легко уязвимы в области политики, а с 1909 года имели к тому же явно плохое руководство. Германский великан мог и должен был получить смертельный удар – нокаут, вновь превративший его в карлика. Как только Бисмарк подарил нам государство, немецкое трудолюбие догнало и перегнало все другие народы в области экономического процветания. Это сделало нас неприятными для других: какое право имели мы вообще посягать на доходы мировых держав? Англия и Франция преследовали цель Germaniam esse delendam{168} с римским упорством и достигли ее благодаря ошибкам Германии. Сегодня они подобны удачливым преступникам, сбросившим маску после того, как смогли осуществить свои намерения. Если бы германский народ своевременно понял, насколько рискованным было положение бисмарковского творения, он не остался бы безоружным и не облегчил бы врагу выполнение его намерений. Мы были слишком беззаботными эпигонами. Ныне же мы являемся свидетелями того, как волки, рвущие на части овцу, выдают себя за судей этой «преступной» жертвы.
Я могу привести еще одно убедительное доказательство того, что наше имперское руководство не желало войны. Оно с самого начала было убеждено в том, что мы не можем победить. Его можно, конечно, обвинять в неумелости, но никак не в преступном желании войны, безнадежность которой была для нас совершенно ясна.
Как перед началом войны, так и после нее никто почти в Германии не умел понять, насколько велика была действительная опасность. Отчасти мы находились во власти наивных иллюзий, отчасти слишком много мнили о себе. Многим мешали видеть ясно материалистические идеи или стародавние партийные раздоры, поэтому мы упустили то, что могло спасти нас. Это упущение и составляет нашу вину.
6
Когда 27 июля я прибыл в Берлин, еще оставалась некоторая скудная возможность провести корабль мира мимо подводных камней. В то время я подобно кайзеру, вернувшемуся в Берлин вопреки желанию канцлера, и подобно прочим министрам, которые теперь съезжались в Берлин, имел ложное представление о положении. Ключ к его разгадке был потерян на Вильгельмштрассе. Я узнал о военных приготовлениях России и полагал, что мобилизацию английского флота также нужно было рассматривать как угрозу нам, хотя в действительности она была случайной и приказ о ней был издан за несколько месяцев до этого. Что же касается действий Бетмана, направленных к спасению мира хотя бы на этой стадии, то на них было начертано, как это часто бывало раньше: Слишком поздно и половинчато.
28 июля утром меня посетил начальник морского кабинета фон Мюллер и с ужасом рассказал о Бетмане, каким он узнал его в эти последние дни. Он считал необходимым сменить канцлера, а на место Ягова поставить Гинце. Впрочем, и Мюллер не видел истинного положения вещей.
Кайзер тотчас по возвращении в Берлин развил лихорадочную деятельность в целях сохранения мира. Канцлер не сумел по-настоящему ввести кайзера в курс дела. Кайзеру же было трудно найти определенный исходный пункт для дипломатической акции. Он сказал: Я совершенно не представляю себе, чего хотят австрийцы. Ведь сербы согласились на все, кроме каких-то пустяков. С 5 июля австрийцы молчат о своих замыслах.
Это заявление было сделано 29 июля в потсдамском Новом дворце, куда кайзер пригласил военачальников, чтобы осведомить их о своих переговорах с канцлером, который совершенно пал духом. О сомнениях, которые должны были появиться у Бетмана насчет его политики первых недель июля, мы в то время ничего не подозревали. Мы только с ужасом смотрели на то, что совершалось у нас перед глазами; это относится и к кайзеру, который без стеснения говорил о несоответствии Бетмана своему назначению, как он нередко делал это и раньше, но выразил мнение, что теперь он не может расстаться с этим человеком, ибо тот пользуется доверием Европы. Кайзер сообщил, что рейхсканцлер предложил ради сохранения Англией нейтралитета пожертвовать нашим флотом, заключив с ней особое соглашение, и что он, кайзер, отклонил это предложение. Вследствие этого канцлер не мог говорить о флоте в беседе с английским послом, которого он вызвал к себе в Потсдам 29 июля, чтобы предложить ему важные уступки в обмен на нейтралитет Англии в франко-германской войне. Сделанные им при этом предложения и резкий ответ сэра Эдуарда Грея известны из английской Синей Книги (#85 и 101). Зато обществу осталось неизвестным, что канцлер и на этот раз, как в 1912 году, был готов пожертвовать германским флотом, исходя из своеобразного убеждения, что в таком случае Англия допустит победу Германии над Францией. Таким образом, попытки капитулировать перед Англией начались уже до войны, когда, быть может, еще существовала возможность предотвратить ее. Министерство иностранных дел имело две злосчастных идеи: австрийцы должны вступить в Сербию, а германский флот является единственным препятствием, которое мешает Англией полюбить нас. Таким образом, министерство иностранных дел подготовило себе оправдание на случай, если его политика по отношению к Белграду даст Англии повод к войне: во всем-де виноват германский флот.
Морская политика канцлера 29 июля 1914 года, также как и в 1911-1912 годах, к сожалению, уже предопределяла его политику в войне, ибо предложенный и проведенный канцлером в жизнь способ ведения войны на море означал в сущности не что иное, как медленное принесение в жертву флота и будущности Германии, после того как канцлеру не удалось сделать этого сразу 29 июля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134