Надо признаться, что в средневековую Испанию Владимир Ильич отправился в своем костюмчике прямо со съезда, не потрудившись переодеться. Только скинул пиджачок в расчете на пиренейскую жару, оставшись в жилетке. Вот из-под жилетки он и извлек пистолет – исправный, в смазке, с полной обоймой.
– Это меня товагищ Дзегжинский снабдил, – словоохотливо сообщил он.
– Так во всех ваших биографиях написано, что вы ездили безоружный и в сопровождении одного лишь шофера Степана Гниля! – подозрительно заметил Афанасьев.
– Не Гниля, а Гиля. И в каких это еще биоггафиях? Навегно, опять меньшевики клевету написали!
– Ладно, – сказал Афанасьев, – я тоже предусмотрительный. Всё-таки не на Гавайи прибыли. Позаимствовал пистолет у Коляна. Правда – газовый. Но и так сойдет. Пойдемте, Владимир Ильич.
– А эти товагищи?
Женя оглянулся на растянувшихся на траве дионов, вовсю сопящих носом. Здоровенные грудные клетки ходили, как кузнечные мехи. Афанасьев махнул рукой и сказал:
– Да ну их! Они тут на травке храпеть будут еще часа три! Не растормошишь! Уж я знаю. Не первый день знакомы!
Про себя же Афанасьев подумал: «Вот уж не ожидал, что Владимир Ильич у нас такой альтруист и донкихот! По его деятельности в нашей стране этого и не скажешь! Впрочем, вряд ли он сильно сможет расположить меня к себе этими штучками!.. Да и зачем ему это?»
Тем временем Владимир Ильич первым приблизился к трем альгвасилам, которые колотили дона Педро и уже принимались вязать его прочными кожаными ремнями, и к четвертому стражнику, крепко ухватившему девушку за волосы:
– Эй, товагищи! Постойте! Что это за безобгазие?
Надо отметить, что обратился он к ним на чистом испанском. Хотя, конечно, образца двадцатого века. Полиглот был вождь. Впрочем, те поняли и современный испанский. Но от своего увлекательного занятия оторвались не сразу, очевидно приняв Ильича в его диковинном одеянии за какого-то чудака, которого тоже не грех поместить в застенок. До выяснения, как говорится. Женя Афанасьев был меньше расположен к расточению сентенций. Быть может потому, что не знал испанского – ни современного, ни тем паче средневекового. Он подскочил к альгвасилу, который в поте лица тащил донну Инезилью за волосы, и врезал тому так, что испанец повалился как подкошенный, широко раскинув ноги. Только тут трое других стражников соблаговолили обратить свое внимание на вновь прибывших. Они отпустили дона Педро, который в полубессознательном состоянии упал на траву, чрезвычайно напомнив этим Поджо и Эллера, отдыхающих на берегу Тахо в нескольких десятках метров поодаль. Двое бросились на Афанасьева, а третий проявил хищнические феодальные инстинкты и устремился на вождя мировой революции, который с чрезвычайно нахальным видом смотрел на всю группу стражей святой инквизиции. Очевидно, всем своим пролетарским видом давая понять, во что он ставит эту организацию в частности и всю религию как опиум для испанского народа – в целом.
Ильич ловко отступил в сторону, проведя довольно неуклюжему альгвасилу нехитрую подножку, отчего тот ткнулся носом в траву, а потом, не прибегая к пистолету, обезоружил испанца, подобрав выпавшую шпагу. «Вечно живой Ильич», – невольно поймав себя на малой толике восхищения, подумал Афанасьев, в свою очередь выстрелив из газового пистолета в другого альгвасила. Еще один захотел пропороть его шпагой. Конечно, Женя не пришел в восторг от такого намерения, потому не без труда уклонился и в свою очередь запустил в него окровавленным кинжалом, которым еще недавно орудовал дон Педро. Кинжал полетел не так, как хотелось бы выходцу из другого мира, но всё-таки угодил стражнику по лбу и на время оглушил. Женя споро подскочил к нему и несколько раз (в лучшем духе Коляна Ковалева, который примерно такими же методами окучивал лохов в начале девяностых годов двадцатого века) пнул несчастного служителя законности.
– Вот тебе, урод! Не будешь девушек за волосы таскать! Вот тебе!
Альгвасилы, обезоруженные, потрепанные и окровавленные, в разной степени вменяемости, расположились на траве. Один откровенно валялся, второй, постанывая, держался за окровавленный бок, третий и не знал, за что хвататься, так сурово его отделали. Четвертый держался за голову и круглыми глазами смотрел на заступничков. Дон Педро тоже не отличался интеллектуальной миной на лице. Приоткрыв рот, он рассматривал невесть откуда подоспевшую подмогу, а потом выдавил:
– С кем имею честь, сеньоры?
– Мы по делам пгибыли в Толедо, – затараторил Владимир Ильич, раскачиваясь на месте взад-вперед. – Ведь, если мне не изменяет память, во вгемена Тогквемады именно Толедо являлся столицей Испании, не так ли, батенька? Очень, очень йад! Мы вот тут пгоходили мимо и увидели, что с вами и вашей дамой йазпгавляются, пгямо скажем, пещегными методами! Нам нужен товагищ Тогквемада! Где его кабинет, не подскажете? Агхисгочно! – прибавил он уже по-русски и, лукаво щурясь, глянул на Женю, а потом засмеялся мелким, дребезжащим бисерным смехом. И перевел взгляд на испанского гранда.
Реакция дона Педро была совершенно непредсказуемой. Он так и подскочил на месте, а потом, схватив шпагу прямо за гибкую часть клинка, размахнулся… Дон Педро был так взвинчен, что не заметил, как порезал себе пальцы. Эфес клинка описал в воздухе незамысловатую кривую и опустился точно… на голову улыбающегося товарища Ульянова! Дон Педро ударил его раз и другой… Владимир Ильич, не успев понять, вследствие чего случился такой поворот событий, осел вниз, потерянно взмахнув руками.
– Колдовство! – завопил дон Педро, тыча пальцем в своего недавнего спасителя, который получил от неблагодарного гранда такой фунт изюму. – Колдовство… это… это она!! Больше некому, это она, а я неповинен!
И он принялся читать молитву «Pater noster» («Отче наш»), перемежая ее нехитрыми испанскими ругательствами и отчаянной божбой.
– Колдуны и бесы! А она колдунья! Славься в веках, великий Торквемада! О, как зорок твой взор!
Альгвасилы поднялись и, хромая кто на левую, кто на правую, кто на обе ноги, направились к Афанасьеву и Владимиру Ильичу. Женя выстрелил повторно, но это уже не могло остановить вошедших в раж служителей славной католической церкви. Стражники оперативно сбили его с ног и в лучших традициях российского ОМОНа немного попинали ногами; причем Афанасьев, который на своем веку претерпел подобное отношение и со стороны отечественных органов, был вынужден признать, что в средневековой Испании «обслуживание» не менее качественное, чем в России-матушке образца конца двадцатого – начала двадцать первого века. Неблагодарная скотина, испанский гранд дон Педро де Сааведра, между тем продолжал орать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
– Это меня товагищ Дзегжинский снабдил, – словоохотливо сообщил он.
– Так во всех ваших биографиях написано, что вы ездили безоружный и в сопровождении одного лишь шофера Степана Гниля! – подозрительно заметил Афанасьев.
– Не Гниля, а Гиля. И в каких это еще биоггафиях? Навегно, опять меньшевики клевету написали!
– Ладно, – сказал Афанасьев, – я тоже предусмотрительный. Всё-таки не на Гавайи прибыли. Позаимствовал пистолет у Коляна. Правда – газовый. Но и так сойдет. Пойдемте, Владимир Ильич.
– А эти товагищи?
Женя оглянулся на растянувшихся на траве дионов, вовсю сопящих носом. Здоровенные грудные клетки ходили, как кузнечные мехи. Афанасьев махнул рукой и сказал:
– Да ну их! Они тут на травке храпеть будут еще часа три! Не растормошишь! Уж я знаю. Не первый день знакомы!
Про себя же Афанасьев подумал: «Вот уж не ожидал, что Владимир Ильич у нас такой альтруист и донкихот! По его деятельности в нашей стране этого и не скажешь! Впрочем, вряд ли он сильно сможет расположить меня к себе этими штучками!.. Да и зачем ему это?»
Тем временем Владимир Ильич первым приблизился к трем альгвасилам, которые колотили дона Педро и уже принимались вязать его прочными кожаными ремнями, и к четвертому стражнику, крепко ухватившему девушку за волосы:
– Эй, товагищи! Постойте! Что это за безобгазие?
Надо отметить, что обратился он к ним на чистом испанском. Хотя, конечно, образца двадцатого века. Полиглот был вождь. Впрочем, те поняли и современный испанский. Но от своего увлекательного занятия оторвались не сразу, очевидно приняв Ильича в его диковинном одеянии за какого-то чудака, которого тоже не грех поместить в застенок. До выяснения, как говорится. Женя Афанасьев был меньше расположен к расточению сентенций. Быть может потому, что не знал испанского – ни современного, ни тем паче средневекового. Он подскочил к альгвасилу, который в поте лица тащил донну Инезилью за волосы, и врезал тому так, что испанец повалился как подкошенный, широко раскинув ноги. Только тут трое других стражников соблаговолили обратить свое внимание на вновь прибывших. Они отпустили дона Педро, который в полубессознательном состоянии упал на траву, чрезвычайно напомнив этим Поджо и Эллера, отдыхающих на берегу Тахо в нескольких десятках метров поодаль. Двое бросились на Афанасьева, а третий проявил хищнические феодальные инстинкты и устремился на вождя мировой революции, который с чрезвычайно нахальным видом смотрел на всю группу стражей святой инквизиции. Очевидно, всем своим пролетарским видом давая понять, во что он ставит эту организацию в частности и всю религию как опиум для испанского народа – в целом.
Ильич ловко отступил в сторону, проведя довольно неуклюжему альгвасилу нехитрую подножку, отчего тот ткнулся носом в траву, а потом, не прибегая к пистолету, обезоружил испанца, подобрав выпавшую шпагу. «Вечно живой Ильич», – невольно поймав себя на малой толике восхищения, подумал Афанасьев, в свою очередь выстрелив из газового пистолета в другого альгвасила. Еще один захотел пропороть его шпагой. Конечно, Женя не пришел в восторг от такого намерения, потому не без труда уклонился и в свою очередь запустил в него окровавленным кинжалом, которым еще недавно орудовал дон Педро. Кинжал полетел не так, как хотелось бы выходцу из другого мира, но всё-таки угодил стражнику по лбу и на время оглушил. Женя споро подскочил к нему и несколько раз (в лучшем духе Коляна Ковалева, который примерно такими же методами окучивал лохов в начале девяностых годов двадцатого века) пнул несчастного служителя законности.
– Вот тебе, урод! Не будешь девушек за волосы таскать! Вот тебе!
Альгвасилы, обезоруженные, потрепанные и окровавленные, в разной степени вменяемости, расположились на траве. Один откровенно валялся, второй, постанывая, держался за окровавленный бок, третий и не знал, за что хвататься, так сурово его отделали. Четвертый держался за голову и круглыми глазами смотрел на заступничков. Дон Педро тоже не отличался интеллектуальной миной на лице. Приоткрыв рот, он рассматривал невесть откуда подоспевшую подмогу, а потом выдавил:
– С кем имею честь, сеньоры?
– Мы по делам пгибыли в Толедо, – затараторил Владимир Ильич, раскачиваясь на месте взад-вперед. – Ведь, если мне не изменяет память, во вгемена Тогквемады именно Толедо являлся столицей Испании, не так ли, батенька? Очень, очень йад! Мы вот тут пгоходили мимо и увидели, что с вами и вашей дамой йазпгавляются, пгямо скажем, пещегными методами! Нам нужен товагищ Тогквемада! Где его кабинет, не подскажете? Агхисгочно! – прибавил он уже по-русски и, лукаво щурясь, глянул на Женю, а потом засмеялся мелким, дребезжащим бисерным смехом. И перевел взгляд на испанского гранда.
Реакция дона Педро была совершенно непредсказуемой. Он так и подскочил на месте, а потом, схватив шпагу прямо за гибкую часть клинка, размахнулся… Дон Педро был так взвинчен, что не заметил, как порезал себе пальцы. Эфес клинка описал в воздухе незамысловатую кривую и опустился точно… на голову улыбающегося товарища Ульянова! Дон Педро ударил его раз и другой… Владимир Ильич, не успев понять, вследствие чего случился такой поворот событий, осел вниз, потерянно взмахнув руками.
– Колдовство! – завопил дон Педро, тыча пальцем в своего недавнего спасителя, который получил от неблагодарного гранда такой фунт изюму. – Колдовство… это… это она!! Больше некому, это она, а я неповинен!
И он принялся читать молитву «Pater noster» («Отче наш»), перемежая ее нехитрыми испанскими ругательствами и отчаянной божбой.
– Колдуны и бесы! А она колдунья! Славься в веках, великий Торквемада! О, как зорок твой взор!
Альгвасилы поднялись и, хромая кто на левую, кто на правую, кто на обе ноги, направились к Афанасьеву и Владимиру Ильичу. Женя выстрелил повторно, но это уже не могло остановить вошедших в раж служителей славной католической церкви. Стражники оперативно сбили его с ног и в лучших традициях российского ОМОНа немного попинали ногами; причем Афанасьев, который на своем веку претерпел подобное отношение и со стороны отечественных органов, был вынужден признать, что в средневековой Испании «обслуживание» не менее качественное, чем в России-матушке образца конца двадцатого – начала двадцать первого века. Неблагодарная скотина, испанский гранд дон Педро де Сааведра, между тем продолжал орать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92