Вотан выкинул перед собой громадные длинные ноги в чудовищных опорках и, выставив вперед нижнюю челюсть, завел чуть ли не стихами из скандинавского эпоса:
– Владею тайной я, которую отдать намерен ветрам, несущим зерна жизни, и зраку черному луны, всходящей в полночь.
– А если попроще? – буркнул рыжеволосый Эллер. – Ты, дед, будь проще, и люди к тебе потянутся.
«Фраза из репертуара Коляна Ковалева, – отметил Афанасьев и тут же, поймав на себе взгляд Эллера, домыслил на редкость льстиво и угодливо, – эти превосходные пришельцы, будь славны они в веках, овладевают нашим языком с быстротой, достойной горного потока!.. О великие!»
Эллер довольно кивнул. А вот Вотан пребывал в гневе.
– Попроще? Попроще изречет тебе козлище твой, Тангриснир зловонный! – не унимался новоиспеченный гражданин Херьян, бывший определенно на взводе, как будто в зад ему воткнули не одно, а целый комплект шил. – Как смеешь ты говорить так с дедом? Молчи, негодное порождение ветра! Не то…
Старый маразматик затопал ногами, а потом, швырнув на пол свою собственную шляпу, принялся топтать и ее. Судя по тому состоянию, в каком она находилась, это надругательство свершалось над ней не впервые.
Редкие седые волоски тщедушной копной упали на широченные костлявые плечи неистовствующего диона. Вотан топтался и загребал ногами, как кот, зарывающий только что наделанную кучку. Люди (в составе Афанасьева, Коляна Ковалева и юриста Козловского) и дионы в полном составе ожидали, выражаясь по-современному, окончания шоу. В чем дело? Старый Вотан не похож на челове… тьфу ты!.. не похож на существо, которое будет пузыриться, пениться по пустякам. Значит, что-то случилось.
Наконец танец гнева в исполнении Вотана Боровича прекратился. Он подобрал с пола свою потасканную мятую шляпу, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что к ней прилип окурок и остатки бутерброда, брошенного на пол негигиеничным Поджо.
– Пребываю я в радости великой! – вдруг объявил престарелый танцор.
«Ну и дедуля, – безо всякой боязни подумал Афанасьев, потому что и Альдаир, и Эллер, и все остальные дионы пропускали сквозь свои мозговые клетки сходные мысли. – Ну и дедуля! Если он радость выражает такими варварскими методами, с вышибанием двери, танцами на шляпе и так далее, то каков же он в ярости?.. Помесь разъяренного бегемота с паровозом, сходящим с рельсов? Наверное».
– Ибо вложен в мою десницу ключ к этому миру и власть суждена нам великая! – прогрохотал почтенный Вотан Борович, совершенно не обременяя себя введениями и предисловиями.
Все смолчали, а юрист Козловский, не привыкший к оборотам и децибелам экс-божества, вышмыгнул в соседнюю комнату, заперся там, заткнул уши и ничком повалился на ковер.
– Дед, – поинтересовался Эллер, – ты что, снова напился человеческого пойла?
Нет надобности говорить, что имелась в виду водка. Эллер быстрее прочих дионов отбросил дурацкую манеру изъясняться высокопарно и муторно, как принято у детей Аль Дионны, и перешел на разговорную русскую речь, как известно не менее великую и могучую. Последнего упорно не хотел и, если угодно, не мог сделать старый Вотан Борович. Ветеран божественного промысла упорно изъяснялся словесами, в которых сам черт (или, если угодно уважаемым дионам, Лориер) сломал бы ногу.
– Видел я сон, коему суждено сбыться, – сказал Вотан. – Привиделась мне дорога. Она изгибалась, как излучина реки, и блестела, как лед. Я шел по дороге, и она выскальзывала из-под ног, будто была соткана из этого льда. А на излете пути узрел я полынью, затягивающуюся молодым ледком. Вокруг полыньи, как грозные стражи, застыли торосы. А потом лед начал таять, он вывертывался из-под ног моих, убывал на глазах, аки убегающий во тьму вспуганный зверь. И открылась мне степь великая. Высокая трава гудела. Ветер путался в стеблях и падал ниц. А передо мною, на расстоянии протянутой десницы, на кончиках травных покоился прозрачный хрустальный шар. Вдруг он вздрогнул и начал съеживаться, сереть и упал к моим ногам странным серым комом. Зажужжал тот ком, как пчелиный улей, и потянулась из него, словно язык змеиный, широкая белая лента. Взял я сию ленту, и оказалась она пергаментом выделки дивной, тонкой, а на пергаменте том проступали диковинные словеса. Исполнился я мудрости и прочел те словеса, и возрадовался сердцем. Ибо предвещает это великие свершения!!
– Этот жужжащий серый ком, – наклонился к уху Коляна Ковалева его приятель Афанасьев, – уж очень напоминает мне по описанию… факс. А белая лента из «пергамента»… ну, сам понимаешь.
– Ты что, думаешь, старикан надрался и, забредя в одну из офисных комнат, наткнулся на факс?
– Запросто.
– И счел это предзнаменованием свыше?
– Легко. – Афанасьев весело улыбнулся и, видно забыв о чудесных паранормальных способностях дионов, наклонился к уху Коли Ковалева и прошептал: – Это еще что. Факс! Подумаешь! Тут творятся дела и похлеще. Наш Вотан не далее как вчера, пока все его коллеги отсыпались с дорожки, забрел в туалет. Обычный такой туалет: унитаз, бачок, кафель, цивильно, как и положено в крутом офисе. Не знаю, что ему пришло в голову, но только не то, что положено в туалете. Наверное, он подумал, что если банк – это храм нашего бога, то туалет во всем его унитазно-кафельном великолепии – это что-то вроде алтаря. Вотан Борович и решил задобрить нашего бога. Стал произносить перед бачком речь. Мне, конечно, приходилось слышать, как в туалете произносят речи, но чтобы так… Последний раз на моей памяти беседовал с унитазом Виталя Федоров, который сейчас сидит в дурке по факту белой горячки. Виталя был славный индивид на ниве потребления горячительных напитков, он этот унитаз принял за свою подружку Анюту и хотел… Ну, в общем, ему ничего не удалось. А вот чтобы туалет принимали за алтарь – это, я тебе скажу, случай!.. В общем, Вотан беседовал с бачком до тех пор, пока не разозлился. А разозлился он потому, что унитаз с бачком – оп-па!! – ему не отвечали!!! Ну, он и дернул за слив. Честно говоря, я…
Договорить Афанасьев не успел. Нет, вовсе не потому, что дионы прогневались на его речь о бачке и Вотане. Просто раздался резкий звонок в дверь, и Колян Ковалев, подойдя к монитору, подключенному к камерам внешнего наблюдения, увидел на нем странную физиономию. Физиономия имела хитрое выражение и старательно щурила левый глаз. На голове у персоны имелся котелок, а щеки были обрамлены бакенбардами, что делало гостя похожим на актера, задействованного в историческом сериале.
– Добрый день, – проговорил тип, – я, так сказать, по делу. Во вновь создающуюся структуру. «Тео-банк», если не ошибаюсь?
Сказав это, особа раскрыла левый, доселе прищуренный, глаз и подмигнула уже правым.
– По делу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Владею тайной я, которую отдать намерен ветрам, несущим зерна жизни, и зраку черному луны, всходящей в полночь.
– А если попроще? – буркнул рыжеволосый Эллер. – Ты, дед, будь проще, и люди к тебе потянутся.
«Фраза из репертуара Коляна Ковалева, – отметил Афанасьев и тут же, поймав на себе взгляд Эллера, домыслил на редкость льстиво и угодливо, – эти превосходные пришельцы, будь славны они в веках, овладевают нашим языком с быстротой, достойной горного потока!.. О великие!»
Эллер довольно кивнул. А вот Вотан пребывал в гневе.
– Попроще? Попроще изречет тебе козлище твой, Тангриснир зловонный! – не унимался новоиспеченный гражданин Херьян, бывший определенно на взводе, как будто в зад ему воткнули не одно, а целый комплект шил. – Как смеешь ты говорить так с дедом? Молчи, негодное порождение ветра! Не то…
Старый маразматик затопал ногами, а потом, швырнув на пол свою собственную шляпу, принялся топтать и ее. Судя по тому состоянию, в каком она находилась, это надругательство свершалось над ней не впервые.
Редкие седые волоски тщедушной копной упали на широченные костлявые плечи неистовствующего диона. Вотан топтался и загребал ногами, как кот, зарывающий только что наделанную кучку. Люди (в составе Афанасьева, Коляна Ковалева и юриста Козловского) и дионы в полном составе ожидали, выражаясь по-современному, окончания шоу. В чем дело? Старый Вотан не похож на челове… тьфу ты!.. не похож на существо, которое будет пузыриться, пениться по пустякам. Значит, что-то случилось.
Наконец танец гнева в исполнении Вотана Боровича прекратился. Он подобрал с пола свою потасканную мятую шляпу, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что к ней прилип окурок и остатки бутерброда, брошенного на пол негигиеничным Поджо.
– Пребываю я в радости великой! – вдруг объявил престарелый танцор.
«Ну и дедуля, – безо всякой боязни подумал Афанасьев, потому что и Альдаир, и Эллер, и все остальные дионы пропускали сквозь свои мозговые клетки сходные мысли. – Ну и дедуля! Если он радость выражает такими варварскими методами, с вышибанием двери, танцами на шляпе и так далее, то каков же он в ярости?.. Помесь разъяренного бегемота с паровозом, сходящим с рельсов? Наверное».
– Ибо вложен в мою десницу ключ к этому миру и власть суждена нам великая! – прогрохотал почтенный Вотан Борович, совершенно не обременяя себя введениями и предисловиями.
Все смолчали, а юрист Козловский, не привыкший к оборотам и децибелам экс-божества, вышмыгнул в соседнюю комнату, заперся там, заткнул уши и ничком повалился на ковер.
– Дед, – поинтересовался Эллер, – ты что, снова напился человеческого пойла?
Нет надобности говорить, что имелась в виду водка. Эллер быстрее прочих дионов отбросил дурацкую манеру изъясняться высокопарно и муторно, как принято у детей Аль Дионны, и перешел на разговорную русскую речь, как известно не менее великую и могучую. Последнего упорно не хотел и, если угодно, не мог сделать старый Вотан Борович. Ветеран божественного промысла упорно изъяснялся словесами, в которых сам черт (или, если угодно уважаемым дионам, Лориер) сломал бы ногу.
– Видел я сон, коему суждено сбыться, – сказал Вотан. – Привиделась мне дорога. Она изгибалась, как излучина реки, и блестела, как лед. Я шел по дороге, и она выскальзывала из-под ног, будто была соткана из этого льда. А на излете пути узрел я полынью, затягивающуюся молодым ледком. Вокруг полыньи, как грозные стражи, застыли торосы. А потом лед начал таять, он вывертывался из-под ног моих, убывал на глазах, аки убегающий во тьму вспуганный зверь. И открылась мне степь великая. Высокая трава гудела. Ветер путался в стеблях и падал ниц. А передо мною, на расстоянии протянутой десницы, на кончиках травных покоился прозрачный хрустальный шар. Вдруг он вздрогнул и начал съеживаться, сереть и упал к моим ногам странным серым комом. Зажужжал тот ком, как пчелиный улей, и потянулась из него, словно язык змеиный, широкая белая лента. Взял я сию ленту, и оказалась она пергаментом выделки дивной, тонкой, а на пергаменте том проступали диковинные словеса. Исполнился я мудрости и прочел те словеса, и возрадовался сердцем. Ибо предвещает это великие свершения!!
– Этот жужжащий серый ком, – наклонился к уху Коляна Ковалева его приятель Афанасьев, – уж очень напоминает мне по описанию… факс. А белая лента из «пергамента»… ну, сам понимаешь.
– Ты что, думаешь, старикан надрался и, забредя в одну из офисных комнат, наткнулся на факс?
– Запросто.
– И счел это предзнаменованием свыше?
– Легко. – Афанасьев весело улыбнулся и, видно забыв о чудесных паранормальных способностях дионов, наклонился к уху Коли Ковалева и прошептал: – Это еще что. Факс! Подумаешь! Тут творятся дела и похлеще. Наш Вотан не далее как вчера, пока все его коллеги отсыпались с дорожки, забрел в туалет. Обычный такой туалет: унитаз, бачок, кафель, цивильно, как и положено в крутом офисе. Не знаю, что ему пришло в голову, но только не то, что положено в туалете. Наверное, он подумал, что если банк – это храм нашего бога, то туалет во всем его унитазно-кафельном великолепии – это что-то вроде алтаря. Вотан Борович и решил задобрить нашего бога. Стал произносить перед бачком речь. Мне, конечно, приходилось слышать, как в туалете произносят речи, но чтобы так… Последний раз на моей памяти беседовал с унитазом Виталя Федоров, который сейчас сидит в дурке по факту белой горячки. Виталя был славный индивид на ниве потребления горячительных напитков, он этот унитаз принял за свою подружку Анюту и хотел… Ну, в общем, ему ничего не удалось. А вот чтобы туалет принимали за алтарь – это, я тебе скажу, случай!.. В общем, Вотан беседовал с бачком до тех пор, пока не разозлился. А разозлился он потому, что унитаз с бачком – оп-па!! – ему не отвечали!!! Ну, он и дернул за слив. Честно говоря, я…
Договорить Афанасьев не успел. Нет, вовсе не потому, что дионы прогневались на его речь о бачке и Вотане. Просто раздался резкий звонок в дверь, и Колян Ковалев, подойдя к монитору, подключенному к камерам внешнего наблюдения, увидел на нем странную физиономию. Физиономия имела хитрое выражение и старательно щурила левый глаз. На голове у персоны имелся котелок, а щеки были обрамлены бакенбардами, что делало гостя похожим на актера, задействованного в историческом сериале.
– Добрый день, – проговорил тип, – я, так сказать, по делу. Во вновь создающуюся структуру. «Тео-банк», если не ошибаюсь?
Сказав это, особа раскрыла левый, доселе прищуренный, глаз и подмигнула уже правым.
– По делу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94