"Теперь он возвращается восвояси, т. е. в тот маленький клочок земли, которую он купил, посреди голой степи, где вместо природы существует одно пространство (чудный выбор для певца природы!), но где хлеб родится хорошо и где у него довольный уютный дом, над которым он возится как исступленный. Он вообще стал рьяным хозяином, Музу прогнал взашею..."
Хотя Фет и "прогнал музу взашею", но литератор в нем неудержимо просился наружу - и он взялся за публицистику. Еще в конце 1861 года Борисов сообщил Тургеневу: "...нельзя Вам заранее не поведать о восхитительной статье Фета: "Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство". Ничего не выдумано, все истинная правда. Но все это передано неподражаемо, фетовски" {"Тургеневский сборник", вып. III. Л., 1967, с. 354.}. Деревенская публицистика Фета, его размышления о сельском хозяйстве появились в журнале "Русский вестник" (1862, Ќ 3 и 5) под названием "Записки о вольнонаемном труде". Вот отзыв Тургенева после прочтения "Записок": "Дайте нам также продолжение Ваших милейших деревенских записок: в них правда - а нам правда больше всего нужна - везде и во всем". Таким же было впечатление Тургенева и после знакомства с первыми очерками "Из деревни": "...ощущал при этом значительное удовольствие. Правда, просто и умно рассказанная, имеет особенную прелесть". Но Тургенев ценил не только правду фетовских очерков - но и многое в практической деятельности своего друга. В 1867 году в центральных губерниях России был неурожай; в числе пострадавших были и крестьяне Мценского уезда. Фет организовал в Москве литературный вечер в пользу голодающих крестьян; вырученная сумма была роздана крестьянам в кредит. В 1871 году кредит был возвращен - и Фет организовал постройку сельской больницы для борьбы с сифилисом {"Здание бывшей земской больницы существует уже более 90 лет. Сейчас в нем размещается участковая больница" (Н. Чернов. Орловские литературные места. Тула. 1970).}. Тургенев писал ему в связи с этим: "А за поход Ваш по поводу сифилиса нельзя Вас не похвалить - вот это дело, дельное дело - и дай бог Вам успеха и помощи отовсюду! На Вашу больницу с домом я немедленно подписываюсь на сто рублей серебром". А незадолго до этого Тургенев говорил о хозяйственной деятельности Фета: "А что Вы выводите славных лошадей и вообще хозяйничаете с толком - за это Вам похвальный лист! Вот это точно дело и оставляет дельный след". Однако одобрение "дельности" Фета никак не свидетельствует о том, что Тургенев разделял убеждения своего друга. Более того, именно теперь в поведении Фета, его устных высказываниях, его письмах и публицистике все явственнее проступал облик почвенника и консерватора; и с этим Фетом Тургенев, либерал и западник, вступил в яростную и непримиримую полемику. Еще как-то осенью 1862 года Тургенев, описывая в письме к Фету свое новое жилище в Бадене ("зелени пропасть, деревья старые, тенистые... виды красивые"), получил известие о "плачевном конце предприятия Гарибальди" и после перерыва в несколько дней продолжил письмо Фету: "...я не мог более писать. Хотя мне хорошо известно, что роль честных людей на этом свете состоит почти исключительно в том, чтобы погибнуть с достоинством, и что Октавиан рано или поздно непременно наступит на горло Бруту - однако мне все-таки стало тяжело. Я убедился, что человеку нужно еще что-то, сверх хороших видом и старых деревьев, и, вероятно, Вы - закоренелый и остервенелый крепостник, консерватор и поручик старинного закала - даже Вы согласитесь со мною, вспомнив, что Вы в то же время поэт - и, стало быть, служитель идеала". Характеристика Фега, хоть и гротескно-заостренная, дана во вполне дружеском тоне, без всякого "вызова"; и тем не менее само появление ее знаменательно. Первым предвестием назревающего конфликта можно считать письмо Тургенева от 15 июня 1866 года; в нем существенно то, что традиционные предметы споров Тургенева и Фета - "интуиция" и "свобода" - перенесены теперь из сферы психологии и философии творчества в область общественного поведения и гуманистических ценностей: "...моя претензия на Вас состоит в том, что Вы все еще с прежним, уже носящим все признаки собачьей старости упорством нападаете на то, что Вы величаете "рассудительством", но что в сущности не что иное, как человеческая мысль и человеческое знание <...> Вы видите, что наш "старый спор" еще не взвешен судьбою - и, вероятно, не скоро прекратится".
Поворотным пунктом в их отношениях оказался 1867 год. Летом этого года Фет был избран мировым судьей южного участка Мценского уезда; вступление в эту должность (которую он исправлял в течение десяти лет) стало существенным событием его жизни. И вот при очередней встрече, летом 1868 года, Тургенев увидел своего приятеля в "новом образе": "... он очень растолстел, облысел; бородища у него стала огромнейшая. Чтоб посмешить меня, он надел на себя судейский мундир - действительно, в нем он очень забавен". Мировой судья Фет смешил своего заграничного друга и в письмах, рассказывая ему истории и сценки из своей судейской практики (Тургенев даже советовал сделать на этом материале книжку: "...по двум-трем сообщенным им мне анекдотам я вижу, что это может выйти прелестно и препоучительно, вроде - помните - его хозяйственных писем"). Представление об этих "судейских сценках" дает одно из сохранившихся писем Фета к Тургеневу от 5 марта 1873 года (см. письмо Ќ 10).
Для того чтобы понять суть следующих писем Фета к своему другу, приведем выдержки из трех писем Тургенева Борисову первой половины 1870 года из Веймара: "Едва ли Фет приедет и в нынешнем году в Баден. ...он, хотя и полунемец, а вне России жить не может"; "Приятно мне думать, что я увижусь с Фетом - постараюсь, по старой памяти, с ним поспорить, что мне с каждым годом все труднее и труднее становится"; "Фет, действительно, стал каким-то странным: пишет мне длиннейшие и, говоря по совести, неудобопонятные письма". Чтобы оценить существо этих отзывов и их взаимную связанность, надо опять обратиться к "рубежному" 1867 году.
Избрание Фета на должность мирового судьи сыграло решающую роль в окончательном формировании его идеологии. Впрочем, достаточно определенно об этом сказал он сам в "Моих воспоминаниях": "...я подхожу к событию, которое по справедливости может быть названо эпохой, отделяющей предыдущий период жизни и в нравственном, и в материальном отношении от последующего" {MB, II, с. 122.}. Рассказав о своем избрании в мировые судьи, которым "предоставлялось судить публично по внутреннему убеждению", Фет затем целую главу своих воспоминаний отводит "судейским историям", отобрав их в виде некоторой "квинтэссенции" его судейского и жизненного опыта. О значении этого опыта для себя лично он говорит так: "...ведь и я сам, не будучи радикалом, был самым наивнейшим либералом до мозга костей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78