... Я уверен, что читатель, удостоивший до сих пор мои воспоминания своего внимания, не испугается небольшого ряда судебных случаев, приводимых здесь мною в качестве лестницы, по которой я, руководимый наглядным опытом, мало-помалу, в течение 10'/2 лет, спускался с идеальных высот моих упований до самого низменного и безотрадного уровня действительности. Как ни тяжко было иное разочарование человека, до той поры совершенно незнакомого с народными массами и их мировоззрением, я все-таки с благодарностью озираюсь на время моего постепенного отрезвления, так как правда в жизни дороже всякой высокопарной лжи" {MB, II, с. 122, 124.}. Признание Фета говорит о той "почве", на которой его прежнее "вялое ожесточение" и "кислое брожение" (что чувствовал в нем Тургенев) перебродило в окончательную идеологию консервативного почвенничества. Поэтому, когда Тургенев летом 1870 года вновь увидел Фета, то в одеянии мирового судьи перед ним предстал непримиримый идейный противник. Тургенев писал Полонскому из Спасского (16 и 20 июня): "Я вчера вернулся от Фета, который живет отсюда в 70 верстах в степной местности, плоской, как блин. Сам он толст, лыс, бородаст - и в белом балахоне с цепью мирового судьи на шее представляет зрелище почтенное"; "Живется мне здесь ничего, хорошо - и, кроме рассуждений Фета, я еще никаких безобразий не встречал. Он страшно обрюзг, все еще пишет стихи, а главное - врет чушь несуразную, не столь часто забавную, как прежде". Если практическое хозяйствование Фета было "дельным делом", по выражению Тургенева; если - по его же предсказанию - фетовская судейская деятельность была пронизана "ясным и честным здравым смыслом и положительной законностью", то в своем общественном поведении, в защите своих убеждений Фет доходил, по собственному признанию, до "уродливых преувеличений", а по выражению того же Тургенева - был "удилозакусный" (что и принесло Фету репутацию архиреакционера). Тургенев не оставлял без внимания ни одного проявления "фетовского безобразничанья", и его письма к Фету являют цепь непрерывных столкновений. Фет демонстративно вышел из Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым, ибо считал, что "литература способна быть забавой или отрадой и даже некоторым подспорьем насущному хлебу, но что чисто литературный труд в большинстве случаев так же мало способен прокормить отдельного человека, как и душевой крестьянский надел... Поэтому помощь должна являться к литератору, как и ко всякому другому труженику, только как помощь при неожиданном несчастии, но никак не в виде поощрения на бездоходный труд" {MB, II, с. 247.}. Не желая давать своих "трудовых денег" на помощь враждебным ему литераторам-разночинцам, Фет не удержался от "руготни" в их адрес. Тургенев отвечал ему (23 января 1370 года): "Ваши отзывы о Ваших - о наших - собратьях, русских литераторах, о нашем бедном Обществе становятся - говоря без прикрас - возмутительны. ...впечатление, производимое Вашей постоянной руготней, неприятно вяжется в моей голове с Вашим именем, с тем, в сущности симпатичным, воспоминанием, которое я храню о Вас. Довольно, Афанасий Афанасьевич! Довольно!.. Полно швырять (или швыряться, как хотите) грязью! А то ведь эдак, пожалуй, соскользнешь в Каткова... в Булгарина упадешь!" Фет высказал полную солидарность со статьями Каткова, появившимися в 1871 году в "Московских ведомостях" в связи с проводившейся реформой средних учебных заведений, которая была направлена против "кухаркиных детей": окончивших реальные училища разночинцев не допускать в университеты, а классические гимназии прочно отделить от реальных училищ. Тургенев писал Фету из Бадена 6 сентября 1871 года: "... Я вырос на классиках и жил и умру в их лагере... Классическое, как и реальное, образование должно быть одинаково доступно, свободно - и пользоваться одинаковыми правами". В одном из писем Тургенев как бы проводит "демаркационную линию" между своими и фетовскими убеждениями: "...Вы не любите принципы 92-го года (а 89-го года Вы уж будто так любите?), Интернационалку, Испанию, поповичей - Вам это все претит; а мне претит Катков, _баденские генералы_, военщина и т. д. Об этом, как о запахах и вкусах, спорить нельзя". Последняя фраза явно говорит о том, что и терпение, и желание Тургенева спорить с Фетом иссякали. Действительно, это письмо (от 13 сентября 1873 года) стоит в преддверии окончательного разрыва отношений. В переписке Фета и Тургенева возникают тягостные паузы. Одна из них последовала за письмом Фета от 5 марта 1873 года (см. письмо Ќ 10): Тургенев был нездоров, лечил подагру на водах в Карлсбаде и собрался с ответом Фету только 8 июня. В письме этом, в извинении своего молчания, Тургенев указывал на скуку как на факт, только и заставивший его взяться за перо; были там, очевидно, и еще какие-то выражения, мало приятные Фету. На это Фет отвечал письмом, датируемым Б. Я. Бухштабом серединой июня 1873 года (см. письмо Ќ 11).
"Наша переписка вступила в эпический период", - говорит в этом письме Фет; но уже совсем рядом был и последний, "драматический период". Совершенно отчетливой вехой, обозначившей наступление этого "драматического периода", оказалось событие, которое стало кульминацией всей жизни Фета, завершило его долгую борьбу с "несправедливой судьбой" и окончательно оформило социальный и идейный облик этого человека: 26 декабря 1873 года Александр II дал сенату указ "о присоединении отставного гвардии штабс-ротмистра Аф. Аф. Фета к роду отца его Шеншина со всеми правами, званию и роду его принадлежащими". Фет превратился в Шеншина - стал законным членом рода Шеншиных, полноправным российским дворянином. Мог ли Тургенев в 1862 году, с "комическим преувеличением" величая скромного фермера (у которого в жизни не было даже самой захудалой крепостной деревни) "закоренелым и остервенелым крепостником, консерватором и поручиком старинного закала", - мог ли Тургенев предполагать, что слова его окажутся совсем не шуткой? Впрочем, одно из его писем Фету ясно показывает, что Тургенев давно угадывал магистральное направление внутреннего движения Фета; в этом письме (от 30 октября 1874 года) финал идейной эволюции Фета прямо связывается с началом - событиями двадцатилетней давности: "... Не могу, однако, не выразить своего удивления Вашему упреку г-ну Каткову в либерализме! После этого Вам остается упрекнуть Шешковского в республиканизме и Салтычиху в мягкосердечии. Вас на это станет, чего доброго! - Вы чрезвычайно довольны всем окружающим Вас бытом: ну и прекрасно! Помните, как 20 лет тому назад Вы в Спасском в самый разгар николаевских мероприятий огорошили меня изъявлением Вашего мнения, что выше положения тогдашнего российского дворянина - и не только выше, но благороднее и прекраснее - ум человеческий придумать ничего не может".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78