Мы с Фатимой также работаем ежедневно по нескольку часов над сшиванием каких-то полос особой ткани, которые, по-видимому, также должны служить для какой-то цели в предполагаемом обратном путешествии на родную планету. Только баронет и его достойный, образцовый слуга Тиррель Смис продолжают оставаться бездеятельными, вероятно, для того, чтобы не отвыкнуть от этой благородной роли. Но Тиррель Смис, по крайней мере, варит нам превосходнейшие черепаховые супы из консервов, следовательно, все же приносит свою долю пользы; что касается сэра Буцефала, то он уверяет, что очутился на Луне совершенно против своей воли, не сделав решительно ничего, чтобы попасть сюда, и не предполагая даже, что он может вдруг очутиться на другой планете, а потому господин Моони обязан, помимо всякого содействия с его стороны и всякого личного его участия в деле общего спасения, обратно водворить его на Землю.
— Ну, а если бы я все же не водворил вас туда, что бы вы тогда сделали?! — смеясь сказал ему накануне своего ухода господин Моони. — Ведь, в сущности, я вовсе не обязан это делать! И ничто не мешает мне, если я того захочу, преспокойно распрощаться с вами по-английски, как говорится у нас в Париже, или же по-французски, как выражаетесь вы у себя в Лондоне!..
При этом физиономия баронета весьма заметно вытянулась. Ведь у бедного в данном положении есть только одно утешение, мирящее его с его недобровольным путешествием на Луну, — это перспектива, вернувшись на Землю, иметь возможность пересказать обо всем этом своим клубным приятелям. Что, в самом деле, было бы с беднягой, если бы он серьезно лишился этой розовой надежды, поддерживающей его среди всех невзгод настоящего существования?!
Собственно говоря, вполне доволен своей участью, кажется, только один господин Моони. Он утверждает, что Луна — это рай для астрономов, и притом лучший обсервационный пост, какой только может существовать в пространстве. Он говорит, что охотно провел бы на Луне два-три года, и ни о чем так не жалеет, как о предстоящем нам близком отправлении в обратный путь, из-за недостатка воздуха. Сразу видно, с каким глубоким сожалением он отрывается от своих телескопов даже и Днем. Можно себе представить, что с ним будет, когда наконец появится возможность делать ночные наблюдения!.. Воображаю, какие драгоценные заметки он готовит, какой богатый журнал наблюдений составляет на пользу своей науки».
«Четыре часа позже. Дорогой папочка, я была вынуждена прервать свою ежедневную беседу с вами потому, что ко мне пришел дядя и предложил прогуляться вместе с ним и с сэром Буцефалом. Я уже писала вам что с самого первого момента нашего пребывания на Луне дядя задался мыслью открыть здесь хотя бы малейший признак растительности, какой-нибудь клочочек мха или какую-нибудь чахлую былинку. Это было бы славой и украшением его гербария, и сам он мог бы прославиться на все времена. Даже уж и название этого драгоценного растения придумано им заранее; он решил назвать его Brieta maxima, или parvula, смотря по ее величине или же, может быть, что всего вероятнее, — просто Brieta selenensis. Вся беда только в том, что до настоящего времени мы не нашли ни малейшего признака какой бы то ни было растительности. Однако дядя еще не считает себя сраженным, и вот, ввиду новых исследований и поисков его, быть может, не существующей былинки, он и пришел звать меня на прогулку. Кроме того, он уверяет, что то, что волей-неволей нужно называть открытым воздухом на Луне, прекрасно влияет на мое здоровье, и что я непременно должна ежедневно делать моцион даже и на Луне, где всякий, даже самый усиленный моцион, так неутомителен.
Итак, мы отправились с легкостью птиц и в наилучшем настроении духа с намерением посетить дно того иссохшего потока, протекавшего по дну глубокого ущелья, которое оказалось столь роковым для сэра Буцефала. Он указал нам то место, где три негодяя набросились на него и ограбили, отняв у него кислородный респиратор; при этом жесты его были столь патетичны и столь выразительны и красноречивы, что вполне заменяли ему дар слова, — увы, совершенно бесполезный здесь, на Луне. Кстати замечу, что мы на этот раз уже не нашли здесь ни малейших признаков воздуха, годного для дыхания, что является несомненным подтверждением теории господина Моони, что то был воздух, не присущий самой атмосфере Луны, но захваченный ею с земной атмосферы и удержавшийся некоторое время в глубине этого Лунного ущелья. Оставив вправо вершину, уже исследованную господином Моони и баронетом, мы направились все той же узкой долиной ущелья к другому еще более тесному и глубокому ущелью, открывавшемуся к югу. Здесь мы наткнулись почти при с амом входе на громадные залежи каменного угля почти на самой поверхности Земли, или вернее, Луны. Баронет, восхищенный таким угольным богатством, остановился и долгое время оставался в созерцании; вероятно, он вычислял в своем уме, какую бы громадную ценность представляли эти залежи где-нибудь в графстве Мидльсекс или хотя бы в Ланкастере. Но так как ни меня, ни дядю эта оценка нисколько не интересовала, то мы продолжали идти вперед с быстротой по меньшей мере пятнадцать миль в час, скачками по восемь и десять метров, при самых забавных эволюциях в воздухе.
Вдруг я увидела, что дядя остановился, точно вкопанный. Смотрю, он наклоняется, кидается на колени, достает из кармана свою лупу и долго, внимательно разглядывает нечто вроде крошечной желтой цвели или ткани на громадном сине-голубом камне… Наконец он вскочил на ноги в страшном волнении и знаком подозвал меня к себе, чтобы и я в свою очередь могла подивиться на это чудо. Так вот, дорогой мой папочка, каким образом делаются самые величайшие открытия!.. Знаменитая, долгожданная Brieta parvula была наконец найдена, но уж такая parvula, меньше которой я ничего не могу себе представить… Жалкий, крошечный чахлый мох, такой жалкий, едва заметный, что я, конечно, могла бы сто раз пройти мимо него, не замечая, или же приняв этот клочок мха за прожилку лавы, которой здесь кругом было очень много. Дядюшка был положительно очарован, а я была ужасно рада его радости. Мы пожимали друг другу руки и поздравляли дядю самыми выразительными жестами и взглядами.
После этого я думала, что мы благополучно двинемся дальше, но видя, что дядюшка мой, по-видимому, не собирается даже двинуться с места, а, напротив, намеревается исследовать окрестность того камня, на котором росла Brieta parvula, я знаками дала ему понять, что хочу дойти до подошвы ближайшей горы и на обратном пути зайду за ним.
Было ли то в силу какого-то тайного, необъяснимого инстинкта, или же и мне суждено было сделать свое открытие в этом новом мире, не знаю, но тем не менее меня неудержимо влекло к подножию этой горы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61