У входа, притопывая на морозе, стоял часовой. Кругом вперемежку с высокими соснами поднимались густые, мохнатые ели, запорошенные снегом. Андрей спустился по скользким, заледеневшим ступенькам и отворил дощатую дверь, прикрытую изнутри плащ-палаткой. В полушубке, он едва протиснулся в узкий проход, зацепившись планшетом за грубо отесанный дверной косяк.
В землянке под потолком горела крохотная электрическая лампочка от автомобильной фары. Провода тянулись от нее вдоль стены к смолисто-черному ящику аккумулятора. Рядом с ящиком у телефонного аппарата примостился связист. С другой стороны двери стояла печка, сделанная из железной бочки. Дрова горели ярко, и на раскаленном докрасна днище кипел чайник. На Андрея приятно пахнуло теплом. Стальная каска, металлическая пряжка ремня, карабин и полевая сумка Андрея мгновенно покрылись матовым серебром инея.
Комдив сидел за столом в гимнастерке с расстегнутым воротом, в носках, поджав под себя ноги, на стареньком деревянном стуле, привезенном еще с зимних квартир из-под Ленинграда. Он играл в шахматы с незнакомым майором.
Командир дивизии был худощав, с остренькими, выпиравшими скулами, резкий в движениях. В штабе округа считали его человеком с причудами, любившим поспорить. С начальством держал он себя независимо, и, возможно, поэтому во фронте его кое-кто недолюбливал. Комдива упрекали в том, что он панибратски ведет себя с подчиненными. Но Андрей не разделял этого мнения. В дивизии любили полковника за справедливую прямоту.
– А я схожу таким вот манером. Нравится?
Комдив повернул голову, узнал Андрея, приветливо улыбнулся и ворчливо сказал:
– Ну вот, приехал! Знаешь, какой ты по счету? Седьмой. Из штаба фронта все прибыли, корреспонденты наехали, авиация целый день летает. Значит, быть переполоху – у меня примета верная. Иль наступление готовится, а?.. Имей в виду, ночевать у нас негде.
– Да я к вам ненадолго, Степан Петрович. Мне в полк надо.
– То-то ж! Раздевайся тогда, пить чай будем. Холодно?
– Да, сорок два, говорят. – Андрей поздоровался. – А примета у вас в самом деле верная.
– Что ты говоришь! Ай-яй-яй! Смотри ты, а я вот в шахматишки играю…
Комдив изобразил на лице наивное изумление.
– Дружин, – сказал он связисту, – добеги-ка до начальника штаба, скажи – полковник зовет. Быстро…
– Я, товарищ полковник, по телефону сейчас.
– Не по телефону, а сам. Понял? Пробегись по морозцу. И посиди пока там. Понадобишься – вызову. Ступай! Чтобы одна нога здесь, другая там…
Связист нахлобучил треух и вышел. Он казался толстым и неуклюжим в шинели, натянутой поверх телогрейки. На спине складки шинели разошлись в стороны. Комдив проводил глазами связиста.
– Холодно… Смотри, закутался. Как завтра воевать будем?! Сорок два, говоришь? К ночи, значит, до сорока пяти упадет… Тяжело он дается нам, этот перешеек, будь он проклят! Как твое просвещенное мнение?
– Да ведь надо, Степан Петрович. – Андрей расстегнул пряжку, снял полушубок.
– А я говорю, что не надо? Сам знаю, небось в Ленинграде живу. Рукой подать. Что называется – под дулами орудий живем.
Майор в авиационной форме оторвался от шахмат.
– Сдаюсь, Степан Петрович! Признаю, – он положил на доску своего короля.
– То-то ж! Со мной не садись, когда я злой. – Комдив сдвинул фигуры рукой. – Это тебе не авиацией в туман управлять. Тут думать надо… Слышишь, Воронцов, – обратился он к Андрею, – приехал вот авиацию координировать, а сам говорит – самолеты летать не смогут, видимости нет. На кой же леший ты мне нужен, такой координатор! Скажи, пожалуйста…
– Да, прогнозы неважные. Но ведь противник в таком же положении, товарищ полковник, для них погода тоже нелетная.
Комдив вдруг обозлился, нахмурил брови:
– Спасибо, утешил! А вот и не в таком они положении: линию Маннергейма кому прорывать – мне или финнам? Мне. Они в дотах сидят, да в каких! Немецкие фортификаторы строили. А мои бойцы против них в норах, в таких вот, – комдив показал, – голосу спрячешь – зад наружи. Вот и воюй, прорывай! А морозы какие! Мне из Рязани брат пишет, боятся – сады вымерзнут. Дерево замерзает, а человек что? Видел, солдаты как одеваются: ватник на ватник да шинель сверху. Солдату в движениях простор нужен. Так что ты, батенька мой, с противником нас не равняй… Да к тому же сколько у них самолетов? Сам говорил, полтораста. А у нас тысячи будут простаивать. Кому же туман выгоден? Вот, то-то!.. Чай наливайте сами.
– Все это верно, товарищ полковник, но не совсем. – Майор начал собирать шахматы. – Насчет финской авиации вы ошибаетесь. Верно, конечно, что у них сто пятьдесят, от силы двести боевых самолетов, да и те чужие. Французские там, английские, на днях итальянский сбили, как раз на вашем участке, под Бобошином. Не забывайте другое: финны за последнее время больше сорока аэродромов настроили. Сорок аэродромов! Зачем, спрашивается? Если у них нет своей авиации, значит, для кого-то готовят, кому-то хотят внаем сдавать. Тем же французам и англичанам, может быть немцам.
– Да что ты, майор, мне политграмоту читаешь! – прервал комдив. – Это мне больше тебя известно. Добавить могу: Маннергейму американцы заем дали – воюйте, мол, с русскими, а мы поддержим. Два с половиной миллиарда марок! Это не шутка, половина финского годового бюджета… От таких займов у меня люди гибнут. Спроси его, – комдив ткнул пальцем на Андрея, – он сапером был, знает. Скажи, Воронцов, сколько на переднем крае мин вытащил?
– Порядочно. Процентов семьдесят мин английские.
– Вот! Их на американские доллары везут. И танки, и пушки… А ты споришь.
– Я как раз об этом и говорю.
– А я не об этом. Кому не ясно, что финнов в эту войну втравили! Всем ясно. И то, что безопасность Ленинграда надо обеспечивать, тоже ясно. Яснее, чем вам. Я, батенька мой, в гражданскую у Буденного Семена Михайловича конником был, малограмотным парнем, а в толк еще тогда взял, что такое Антанта. Вы про это в политкружках учили, а я на собственной шкуре испытал, что такое нашествие четырнадцати государств. Как это тогда пели: «Мундир английский, погон французский…» Сейчас вспоминать приходится про эти мундиры. Когда Маннергейм торгует плацдармами и находятся охотники арендовать их, значит, дело серьезное, значит, надо глубже глядеть в корень. И я вот гляжу, говорю, что драться надо, хоть и трудно. Не мне – солдатам. Мы с вами в землянке сидим, чаек попиваем, а пехота животом снег оттаивает. Обжились мы здесь, вон она, травка-то, пробивается, – комдив показал на бледно-зеленый стебелек, пробившийся между тесовой обшивкой. – Посидим еще – козы смогут в штабных землянках пастись. Два месяца на одном месте толчемся. Прорывать укрепрайон надо, вот что! Весна придет – что будем делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226
В землянке под потолком горела крохотная электрическая лампочка от автомобильной фары. Провода тянулись от нее вдоль стены к смолисто-черному ящику аккумулятора. Рядом с ящиком у телефонного аппарата примостился связист. С другой стороны двери стояла печка, сделанная из железной бочки. Дрова горели ярко, и на раскаленном докрасна днище кипел чайник. На Андрея приятно пахнуло теплом. Стальная каска, металлическая пряжка ремня, карабин и полевая сумка Андрея мгновенно покрылись матовым серебром инея.
Комдив сидел за столом в гимнастерке с расстегнутым воротом, в носках, поджав под себя ноги, на стареньком деревянном стуле, привезенном еще с зимних квартир из-под Ленинграда. Он играл в шахматы с незнакомым майором.
Командир дивизии был худощав, с остренькими, выпиравшими скулами, резкий в движениях. В штабе округа считали его человеком с причудами, любившим поспорить. С начальством держал он себя независимо, и, возможно, поэтому во фронте его кое-кто недолюбливал. Комдива упрекали в том, что он панибратски ведет себя с подчиненными. Но Андрей не разделял этого мнения. В дивизии любили полковника за справедливую прямоту.
– А я схожу таким вот манером. Нравится?
Комдив повернул голову, узнал Андрея, приветливо улыбнулся и ворчливо сказал:
– Ну вот, приехал! Знаешь, какой ты по счету? Седьмой. Из штаба фронта все прибыли, корреспонденты наехали, авиация целый день летает. Значит, быть переполоху – у меня примета верная. Иль наступление готовится, а?.. Имей в виду, ночевать у нас негде.
– Да я к вам ненадолго, Степан Петрович. Мне в полк надо.
– То-то ж! Раздевайся тогда, пить чай будем. Холодно?
– Да, сорок два, говорят. – Андрей поздоровался. – А примета у вас в самом деле верная.
– Что ты говоришь! Ай-яй-яй! Смотри ты, а я вот в шахматишки играю…
Комдив изобразил на лице наивное изумление.
– Дружин, – сказал он связисту, – добеги-ка до начальника штаба, скажи – полковник зовет. Быстро…
– Я, товарищ полковник, по телефону сейчас.
– Не по телефону, а сам. Понял? Пробегись по морозцу. И посиди пока там. Понадобишься – вызову. Ступай! Чтобы одна нога здесь, другая там…
Связист нахлобучил треух и вышел. Он казался толстым и неуклюжим в шинели, натянутой поверх телогрейки. На спине складки шинели разошлись в стороны. Комдив проводил глазами связиста.
– Холодно… Смотри, закутался. Как завтра воевать будем?! Сорок два, говоришь? К ночи, значит, до сорока пяти упадет… Тяжело он дается нам, этот перешеек, будь он проклят! Как твое просвещенное мнение?
– Да ведь надо, Степан Петрович. – Андрей расстегнул пряжку, снял полушубок.
– А я говорю, что не надо? Сам знаю, небось в Ленинграде живу. Рукой подать. Что называется – под дулами орудий живем.
Майор в авиационной форме оторвался от шахмат.
– Сдаюсь, Степан Петрович! Признаю, – он положил на доску своего короля.
– То-то ж! Со мной не садись, когда я злой. – Комдив сдвинул фигуры рукой. – Это тебе не авиацией в туман управлять. Тут думать надо… Слышишь, Воронцов, – обратился он к Андрею, – приехал вот авиацию координировать, а сам говорит – самолеты летать не смогут, видимости нет. На кой же леший ты мне нужен, такой координатор! Скажи, пожалуйста…
– Да, прогнозы неважные. Но ведь противник в таком же положении, товарищ полковник, для них погода тоже нелетная.
Комдив вдруг обозлился, нахмурил брови:
– Спасибо, утешил! А вот и не в таком они положении: линию Маннергейма кому прорывать – мне или финнам? Мне. Они в дотах сидят, да в каких! Немецкие фортификаторы строили. А мои бойцы против них в норах, в таких вот, – комдив показал, – голосу спрячешь – зад наружи. Вот и воюй, прорывай! А морозы какие! Мне из Рязани брат пишет, боятся – сады вымерзнут. Дерево замерзает, а человек что? Видел, солдаты как одеваются: ватник на ватник да шинель сверху. Солдату в движениях простор нужен. Так что ты, батенька мой, с противником нас не равняй… Да к тому же сколько у них самолетов? Сам говорил, полтораста. А у нас тысячи будут простаивать. Кому же туман выгоден? Вот, то-то!.. Чай наливайте сами.
– Все это верно, товарищ полковник, но не совсем. – Майор начал собирать шахматы. – Насчет финской авиации вы ошибаетесь. Верно, конечно, что у них сто пятьдесят, от силы двести боевых самолетов, да и те чужие. Французские там, английские, на днях итальянский сбили, как раз на вашем участке, под Бобошином. Не забывайте другое: финны за последнее время больше сорока аэродромов настроили. Сорок аэродромов! Зачем, спрашивается? Если у них нет своей авиации, значит, для кого-то готовят, кому-то хотят внаем сдавать. Тем же французам и англичанам, может быть немцам.
– Да что ты, майор, мне политграмоту читаешь! – прервал комдив. – Это мне больше тебя известно. Добавить могу: Маннергейму американцы заем дали – воюйте, мол, с русскими, а мы поддержим. Два с половиной миллиарда марок! Это не шутка, половина финского годового бюджета… От таких займов у меня люди гибнут. Спроси его, – комдив ткнул пальцем на Андрея, – он сапером был, знает. Скажи, Воронцов, сколько на переднем крае мин вытащил?
– Порядочно. Процентов семьдесят мин английские.
– Вот! Их на американские доллары везут. И танки, и пушки… А ты споришь.
– Я как раз об этом и говорю.
– А я не об этом. Кому не ясно, что финнов в эту войну втравили! Всем ясно. И то, что безопасность Ленинграда надо обеспечивать, тоже ясно. Яснее, чем вам. Я, батенька мой, в гражданскую у Буденного Семена Михайловича конником был, малограмотным парнем, а в толк еще тогда взял, что такое Антанта. Вы про это в политкружках учили, а я на собственной шкуре испытал, что такое нашествие четырнадцати государств. Как это тогда пели: «Мундир английский, погон французский…» Сейчас вспоминать приходится про эти мундиры. Когда Маннергейм торгует плацдармами и находятся охотники арендовать их, значит, дело серьезное, значит, надо глубже глядеть в корень. И я вот гляжу, говорю, что драться надо, хоть и трудно. Не мне – солдатам. Мы с вами в землянке сидим, чаек попиваем, а пехота животом снег оттаивает. Обжились мы здесь, вон она, травка-то, пробивается, – комдив показал на бледно-зеленый стебелек, пробившийся между тесовой обшивкой. – Посидим еще – козы смогут в штабных землянках пастись. Два месяца на одном месте толчемся. Прорывать укрепрайон надо, вот что! Весна придет – что будем делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226