Лунный свет падал на небритое лицо, поросшее рыжей, словно подпаленной щетиной. Ездовой хотел что-то сказать, но медсестра опередила:
– Идите в кубовую. Вон туда. Санитары напоят вас.
Красноармеец оживился:
– Айда, ребята, по кружечке выпьем! Пошли! – Он зашагал в кубовую.
Рядом, в операционной, санитары готовили раненого. В тепле он несколько отошел, но в сознание не приходил. Начал бредить. Галина снова принялась считать пульс. Раненый беспокойно заметался, пытаясь взять девушку за руку. Он смотрел на нее невидящими глазами. Глаза у него синие, василькового цвета, они никак не шли к такому здоровенному парню. Капитан нашел руку и мягко, бессильно пожал ее. Он забормотал что-то несвязное. Галина смогла разобрать только несколько слов:
– Верунька… Это ты, Вера?.. Теперь мне совсем хорошо, Вера…
– Да, это я. – Медсестра попыталась высвободить руку.
Ей стало не по себе от этой маленькой невинной лжи. Раненый принимал ее за другую. Шевельнулось какое-то странное, чисто женское чувство, жесткой соломинкой кольнуло по самолюбию. Мелькнуло и отошло. Все застилалось пеленой нестерпимой усталости.
Капитан затих. Медсестра осторожно высвободила руку, надела халат, достала инструменты. Врача еще не было. Прошла в кубовую поторопить, чтобы быстрее готовили воду.
Около титана, присев на корточки, ездовые отхлебывали чай из жестяных кружек. Кружки обжигали губы, и солдаты, набирая воздух, дули на кипяток. Ездовой с простуженным голосом зажал кружку коленями и сосредоточенно разглядывал загрубевшие, узловатые руки, разминал пальцы.
– Никак обморозил… Не чуют, – говорил он соседу. – Экая напасть…
Галина подошла к ездовому:
– Покажите руки.
– А чего их глядеть-то!
Он отставил кружку, тяжело поднялся с пола и протянул руки. Пальцы от ногтей до ладони побелели, стали как снег.
– Вы обморозили руки. Идите в перевязочную. Останетесь в госпитале.
– Кто это? Я, что ли? – недоумевающе спросил ездовой.
– Да, вы. Кто же еще!
– Я?.. Не-ет. Из-за пальцев-то да в госпиталь?.. Нет уж, сестринька, там вон, – ездовой неопределенно махнул в сторону, – там вон по трое суток пузо от снега не отрывают. Лежат – и ничего. А то пальцы… Нет, не выйдет…
Галина нахмурила брови, строго посмотрела на красноармейца и, растягивая, словно подчеркивая слова, повторила:
– Идите в перевязочную. Вы никуда не поедете.
Она сама взяла воду и понесла в операционную.
Раненый лежал уже под наркозом, операционные сестры стояли с поднятыми руками, опасаясь прикоснуться к чему бы то ни было постороннему. Доктор Владимир Леонтьевич осматривал раны и качал головой.
– Могу засвидетельствовать – дум-дум. Самая настоящая разрывная пуля. Знаком с ней с первой мировой войны. Да-с… Вильгельм угощал нас, а раньше англичане применяли в Южной Африке, против буров… Это же варварство! Смотрите: входное отверстие – будто впилась дробина, а выходное? Видите, как порваны ткани… Мм-да… Вот оно, варварство… Давайте инструменты. Руки стерильны?
– Да, профессор.
– Отлично! Запомните раз и навсегда: руки при операциях должны быть стерильны в любых условиях, иначе гангрена, столбняк, сепсис. Это уже преступление… Вы не хотите, надеюсь, совершать преступление? Конечно, нет. Наоборот, мы обязаны парализовать и преступления Круппа. Вы не знаете, кто такой Крупп? Германский военный заводчик, это его продукция…
Хирург говорил так, будто читал лекцию в студенческой аудитории.
Операционная сестра подала инструменты и снова подняла руки. Операция предстояла долгая. Галина помогала профессору, механически выполняла распоряжения. Она старалась сосредоточиться, но отвлекала не додуманная до конца мысль. Что это? Вероятно, усталость мешает думать; она с усилием преодолевала дремоту.
За брезентом палатки послышался скрип полозьев, неторопливый говор. Донесся все тот же безразличный голос ездового с обмороженными пальцами, но он больше не вызывал раздражения. Ездовой говорил кому-то:
– Она, слышь, что сказала: «В госпиталь иди без разговоров…» Сурьезная… А того не сознает, что раненых возить надо… До свету еще разок обернемся… Чайку-то попьешь – оно куда лучше… Но, дьяволы, притомились!..
Скрип полозьев затих, с ними вместе и голоса. Их поглотил рокот движка.
Ну конечно, она думала о ездовом, который вызвал сначала такую неприязнь. «Как странно, – подумала она, – ведь он очень хороший, только устал… Все мы устали: и я, и Владимир Леонтьевич. Ему еще труднее, он старенький…» Глянула на профессора, склонившегося над операционным столом, на его сосредоточенное лицо, на седенькую бородку, на тонкую дужку золотой оправы пенсне, на руки, такие уверенные, неторопливые. О чем думает сейчас профессор? Что будет с раненым? Снова в глубине души затрепетало тревожное и неосознанное чувство чего-то неладного. Значит, не в ездовом дело.
Словно издалека услышала слова Владимира Леонтьевича:
– Богданова, следите за пульсом… Нужно переливание крови… Пошлите в аптеку… Проверьте группу крови…
Профессор произносил фразу и умолкал, точно лишнее слово отрывало его от работы. Галина знала – это первый признак, что положение становится серьезным.
Медсестра порылась в карманах гимнастерки раненого капитана, достала несколько фотографий и писем. Среди них нашла плоский жестяной медальон. Поддев ногтем, раскрыла его, извлекла квадратик вощеной бумаги. Такие медальоны в ротах называли по-разному – «медальоном смерти», «жестяной надеждой», «визитной карточкой», «талисманом счастья» или «приветом с фронта».
На вощеной бумажке рядом с фамилией, званием и адресом стояло: «Группа крови вторая». Но Галина прочитала с самого начала: «Занин Николай Гаврилович. Капитан… Москва, Серпуховская…» В медальоне было все, что требовалось для госпиталя. Для смерти тоже.
Санитар побежал в аптеку. В торопливый стук движка внезапно вплелись новые рокочущие звуки, но более низкого тона. В операционной не обратили внимания. Но вот тишину прорезал нудный, воющий свист, и следом грохнуло. Палатка колыхнулась, затрепетала, словно надутый парус. Свистнули осколки. Хирург вскинул голову:
– Самолет!.. Раненого на землю… Всем лечь…
Где-то рвануло еще и еще раз. Отрывисто, коротко. Галина бросилась к раненому. Но опустить его на пол не так было просто. Перед собой Галина увидела бледные лица операционных сестер. Они стояли на коленях, втянув головы, но руки оставались простертыми кверху, словно молили небо. Медсестры боялись нарушить стерильность. Галину Богданову остановил новый оклик:
– Отставить!
Ночной самолет ушел в сторону. Операция продолжалась. В палатку вошел санитар и растерянно, не оправившись от испуга, доложил – аптека разбита, фельдшеру оторвало ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226
– Идите в кубовую. Вон туда. Санитары напоят вас.
Красноармеец оживился:
– Айда, ребята, по кружечке выпьем! Пошли! – Он зашагал в кубовую.
Рядом, в операционной, санитары готовили раненого. В тепле он несколько отошел, но в сознание не приходил. Начал бредить. Галина снова принялась считать пульс. Раненый беспокойно заметался, пытаясь взять девушку за руку. Он смотрел на нее невидящими глазами. Глаза у него синие, василькового цвета, они никак не шли к такому здоровенному парню. Капитан нашел руку и мягко, бессильно пожал ее. Он забормотал что-то несвязное. Галина смогла разобрать только несколько слов:
– Верунька… Это ты, Вера?.. Теперь мне совсем хорошо, Вера…
– Да, это я. – Медсестра попыталась высвободить руку.
Ей стало не по себе от этой маленькой невинной лжи. Раненый принимал ее за другую. Шевельнулось какое-то странное, чисто женское чувство, жесткой соломинкой кольнуло по самолюбию. Мелькнуло и отошло. Все застилалось пеленой нестерпимой усталости.
Капитан затих. Медсестра осторожно высвободила руку, надела халат, достала инструменты. Врача еще не было. Прошла в кубовую поторопить, чтобы быстрее готовили воду.
Около титана, присев на корточки, ездовые отхлебывали чай из жестяных кружек. Кружки обжигали губы, и солдаты, набирая воздух, дули на кипяток. Ездовой с простуженным голосом зажал кружку коленями и сосредоточенно разглядывал загрубевшие, узловатые руки, разминал пальцы.
– Никак обморозил… Не чуют, – говорил он соседу. – Экая напасть…
Галина подошла к ездовому:
– Покажите руки.
– А чего их глядеть-то!
Он отставил кружку, тяжело поднялся с пола и протянул руки. Пальцы от ногтей до ладони побелели, стали как снег.
– Вы обморозили руки. Идите в перевязочную. Останетесь в госпитале.
– Кто это? Я, что ли? – недоумевающе спросил ездовой.
– Да, вы. Кто же еще!
– Я?.. Не-ет. Из-за пальцев-то да в госпиталь?.. Нет уж, сестринька, там вон, – ездовой неопределенно махнул в сторону, – там вон по трое суток пузо от снега не отрывают. Лежат – и ничего. А то пальцы… Нет, не выйдет…
Галина нахмурила брови, строго посмотрела на красноармейца и, растягивая, словно подчеркивая слова, повторила:
– Идите в перевязочную. Вы никуда не поедете.
Она сама взяла воду и понесла в операционную.
Раненый лежал уже под наркозом, операционные сестры стояли с поднятыми руками, опасаясь прикоснуться к чему бы то ни было постороннему. Доктор Владимир Леонтьевич осматривал раны и качал головой.
– Могу засвидетельствовать – дум-дум. Самая настоящая разрывная пуля. Знаком с ней с первой мировой войны. Да-с… Вильгельм угощал нас, а раньше англичане применяли в Южной Африке, против буров… Это же варварство! Смотрите: входное отверстие – будто впилась дробина, а выходное? Видите, как порваны ткани… Мм-да… Вот оно, варварство… Давайте инструменты. Руки стерильны?
– Да, профессор.
– Отлично! Запомните раз и навсегда: руки при операциях должны быть стерильны в любых условиях, иначе гангрена, столбняк, сепсис. Это уже преступление… Вы не хотите, надеюсь, совершать преступление? Конечно, нет. Наоборот, мы обязаны парализовать и преступления Круппа. Вы не знаете, кто такой Крупп? Германский военный заводчик, это его продукция…
Хирург говорил так, будто читал лекцию в студенческой аудитории.
Операционная сестра подала инструменты и снова подняла руки. Операция предстояла долгая. Галина помогала профессору, механически выполняла распоряжения. Она старалась сосредоточиться, но отвлекала не додуманная до конца мысль. Что это? Вероятно, усталость мешает думать; она с усилием преодолевала дремоту.
За брезентом палатки послышался скрип полозьев, неторопливый говор. Донесся все тот же безразличный голос ездового с обмороженными пальцами, но он больше не вызывал раздражения. Ездовой говорил кому-то:
– Она, слышь, что сказала: «В госпиталь иди без разговоров…» Сурьезная… А того не сознает, что раненых возить надо… До свету еще разок обернемся… Чайку-то попьешь – оно куда лучше… Но, дьяволы, притомились!..
Скрип полозьев затих, с ними вместе и голоса. Их поглотил рокот движка.
Ну конечно, она думала о ездовом, который вызвал сначала такую неприязнь. «Как странно, – подумала она, – ведь он очень хороший, только устал… Все мы устали: и я, и Владимир Леонтьевич. Ему еще труднее, он старенький…» Глянула на профессора, склонившегося над операционным столом, на его сосредоточенное лицо, на седенькую бородку, на тонкую дужку золотой оправы пенсне, на руки, такие уверенные, неторопливые. О чем думает сейчас профессор? Что будет с раненым? Снова в глубине души затрепетало тревожное и неосознанное чувство чего-то неладного. Значит, не в ездовом дело.
Словно издалека услышала слова Владимира Леонтьевича:
– Богданова, следите за пульсом… Нужно переливание крови… Пошлите в аптеку… Проверьте группу крови…
Профессор произносил фразу и умолкал, точно лишнее слово отрывало его от работы. Галина знала – это первый признак, что положение становится серьезным.
Медсестра порылась в карманах гимнастерки раненого капитана, достала несколько фотографий и писем. Среди них нашла плоский жестяной медальон. Поддев ногтем, раскрыла его, извлекла квадратик вощеной бумаги. Такие медальоны в ротах называли по-разному – «медальоном смерти», «жестяной надеждой», «визитной карточкой», «талисманом счастья» или «приветом с фронта».
На вощеной бумажке рядом с фамилией, званием и адресом стояло: «Группа крови вторая». Но Галина прочитала с самого начала: «Занин Николай Гаврилович. Капитан… Москва, Серпуховская…» В медальоне было все, что требовалось для госпиталя. Для смерти тоже.
Санитар побежал в аптеку. В торопливый стук движка внезапно вплелись новые рокочущие звуки, но более низкого тона. В операционной не обратили внимания. Но вот тишину прорезал нудный, воющий свист, и следом грохнуло. Палатка колыхнулась, затрепетала, словно надутый парус. Свистнули осколки. Хирург вскинул голову:
– Самолет!.. Раненого на землю… Всем лечь…
Где-то рвануло еще и еще раз. Отрывисто, коротко. Галина бросилась к раненому. Но опустить его на пол не так было просто. Перед собой Галина увидела бледные лица операционных сестер. Они стояли на коленях, втянув головы, но руки оставались простертыми кверху, словно молили небо. Медсестры боялись нарушить стерильность. Галину Богданову остановил новый оклик:
– Отставить!
Ночной самолет ушел в сторону. Операция продолжалась. В палатку вошел санитар и растерянно, не оправившись от испуга, доложил – аптека разбита, фельдшеру оторвало ногу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226