Как и остальные созидатели, он прожил более ста лет. А перед смертью обошел всю долину и весь горный поселок и везде оставил листки бумаги, на которых черной тушью были написаны придуманные им слова. Их было великое множество, и большинство из них, естественно, сейчас забыто, но географических названий, говорят, немало сохранилось до наших дней. Сделав свое дело, старик языковед укрылся в лесу и там умер.
– Истинный гений умирает непонятым! Но так же, как растворенное в жидкости вещество в результате электролиза выпадает в осадок, так и гений рано или поздно выявляет свое истинное лицо! – вдруг негромко, но все же несколько театрально воскликнул худой актер, казалось взволнованный рассказом об этом созидателе.
– Растворенное в жидкости вещество? Выпадает в осадок в результате электролиза? Все это настолько неточно и неопределенно, что лучше бы уж ты помолчал! – возразил ему коренастый. – Не надо умничать. Постыдился бы! Он еще, видите ли, сравнивает: «…так же, как…» От твоей болтовни у меня голова разболелась. Глупость все это!
– Да и твои разглагольствования выеденного яйца не стоят. Ты утверждаешь, будто бы все, что я говорю, глупость, но скажи – что именно? Если тебе это удастся, тогда и нападай на меня. Тогда хоть твои нападки будут основательными, ха-ха! Но, как это ни печально, тебе нечего сказать! Нечего! Ха-ха!
Рыжие огоньки заплясали в близко посаженных глазах длинноносого худого актера, говорившего все с той же театральной декларативностью. В стычке он явно победил. Так успешно начавший было нападение коренастый сцепил лежавшие на столе загорелые руки и, признав свое поражение, неожиданно уронил на них голову.
– Я слышала, будто род созидателя, пытавшегося создать новый язык в период основания нашего края, существует до сих пор. Это верно? И еще говорят, что его потомки – по наследству, что ли, – имеют большие способности к языку, – вмешалась актриса, словно стараясь не отставать от товарищей. – Ну а что нового появилось в языке?.. Я не хочу сказать, будто язык остался прежним только потому, что созидатель, занимавшийся созданием нового языка, сошел с ума. Я имела в виду другое: то, что потомки этого ученого-языковеда могли унаследовать его талант. А спрашивать о потомках тоже не очень-то хорошо, правда? Такой вопрос могут посчитать обидным – вот чего я боюсь.
На этот вопрос смущенной молодой актрисы, которая от собственной смелости совсем растерялась, худой актер, продолжая размалевывать свое лошадиное лицо, отреагировал неким подобием улыбки, а коренастый, уткнувшись лицом в стол, сжал голову ладонями и стал раскачиваться, всем своим видом демонстрируя, что разговор ему в тягость. Им обоим как будто было стыдно передо мной за то, что ляпнула их подруга. Тогда, сестренка, я понял, что эта пародия на дискуссию была средством самозащиты: они хотели удержать от вступления в разговор актрису, точно знали, что от их своенравной подруги можно ждать чего угодно. Но актриса – ей было лет восемнадцать – все же в знак протеста вопрос мне задала, и ее кукольное лицо при этом так напряглось, что даже глаза стали косить. Пришлось ответить:
– Среди потомков этого рода много педагогов. Можно сказать, что их профессия так или иначе связана с языком. Ведь в нашем крае нет, разумеется, настоящих языковедов, нет даже профессиональных писателей или актеров. Вот почему в последние годы жизни созидателя, занимавшегося созданием нового языка, считали выжившим из ума отшельником. Правда, на заре юности он, хотя и был весь в науке, все же успел жениться, и у него народились дети, потомки которых – наши современники: дети и внуки его детей. И если в конце концов он все-таки сошел с ума, то не в результате дурной наследственности, а из-за того, что слишком строго с себя спрашивал. Мне часто приходит в голову: а вдруг и я его потомок? Особенно после того, как я осознал, что это мне предназначено описать мифы и предания нашего края…
Тут на них напустился молчавший до этого режиссер:
– Вы то произвольно меняете тему беседы, то бессознательно предвосхищаете ее. Если это делается не ради подготовки к другим дискуссиям такого рода, вам лучше заткнуться и навострить уши. Иначе никто вам больше лекции читать не будет!
Актеры надулись – коренастый открыто, а худой едва заметно, – выразив этим свое отношение к словам режиссера. Актриса же, точно опьянев от его решительного тона, стала еще сильнее косить.
Мне было ясно, сестренка, что замечание режиссера касалось и меня, и тогда я вернулся в заранее подготовленную колею, продолжив свою лекцию о мифах и преданиях нашего края. Однако я не мог не обратить внимания на то, что читать ее людям, не разделяющим твоих чувств к деревне-государству-микрокосму, рассказывать о длительном мире Века свободы – пустая трата слов. Осознание этого как раз и явилось основным стимулом, заставившим меня в письмах, обращенных именно к тебе, рассказывать мифы и предания деревни-государства-микрокосма.
Век свободы в нашем крае. Идея, владевшая созидателями, ведомыми Разрушителем, была претворена в жизнь в течение длительного периода, когда наш край был отрезан от внешнего мира, оставшегося за лесом. Уговор между созидателями деревни-государства-микрокосма. Уговор между людьми и природой, уговор столетних великанов-созидателей с долиной и горным поселком и, наконец, с лесом, который означал для них нечто большее, чем обычное явление природы. Все это имело место в Век свободы. А вот последующая история деревни-государства-микрокосма менее значительна, и донести до людей, не являющихся жителями нашего края, мои мысли о реализации всех этих договоренностей, представляющих собой наше самое дорогое общее достояние, чрезвычайно трудно. Дело в том, что люди не из долины, скорее всего, воспримут Век свободы как период застоя и будут считать, что только в самом его конце благодаря установлению связей с внешним миром, находящимся за лесом, и начала разворачиваться настоящая история деревни-государства-микрокосма. Не знаю, поймут ли они, сестренка, если возразить им, сказав: после Века свободы наш край пришел в полный упадок и нет ничего удивительного в том факте, что там перестали рождаться дети. Боюсь, это лишь создало бы у них впечатление, в корне не соответствующее действительности, будто мы, как больной, безропотно признавший свою болезнь неизлечимой, спокойно и покорно говорим о близкой смерти.
Но я говорил о другом: о том, что в Век свободы, не считая лишь самых последних его лет, в наш край не проник извне ни один человек. Может, на самом деле никто не проник, а может, просто принято было так считать – ведь причин для возникновения недоуменных вопросов более чем достаточно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
– Истинный гений умирает непонятым! Но так же, как растворенное в жидкости вещество в результате электролиза выпадает в осадок, так и гений рано или поздно выявляет свое истинное лицо! – вдруг негромко, но все же несколько театрально воскликнул худой актер, казалось взволнованный рассказом об этом созидателе.
– Растворенное в жидкости вещество? Выпадает в осадок в результате электролиза? Все это настолько неточно и неопределенно, что лучше бы уж ты помолчал! – возразил ему коренастый. – Не надо умничать. Постыдился бы! Он еще, видите ли, сравнивает: «…так же, как…» От твоей болтовни у меня голова разболелась. Глупость все это!
– Да и твои разглагольствования выеденного яйца не стоят. Ты утверждаешь, будто бы все, что я говорю, глупость, но скажи – что именно? Если тебе это удастся, тогда и нападай на меня. Тогда хоть твои нападки будут основательными, ха-ха! Но, как это ни печально, тебе нечего сказать! Нечего! Ха-ха!
Рыжие огоньки заплясали в близко посаженных глазах длинноносого худого актера, говорившего все с той же театральной декларативностью. В стычке он явно победил. Так успешно начавший было нападение коренастый сцепил лежавшие на столе загорелые руки и, признав свое поражение, неожиданно уронил на них голову.
– Я слышала, будто род созидателя, пытавшегося создать новый язык в период основания нашего края, существует до сих пор. Это верно? И еще говорят, что его потомки – по наследству, что ли, – имеют большие способности к языку, – вмешалась актриса, словно стараясь не отставать от товарищей. – Ну а что нового появилось в языке?.. Я не хочу сказать, будто язык остался прежним только потому, что созидатель, занимавшийся созданием нового языка, сошел с ума. Я имела в виду другое: то, что потомки этого ученого-языковеда могли унаследовать его талант. А спрашивать о потомках тоже не очень-то хорошо, правда? Такой вопрос могут посчитать обидным – вот чего я боюсь.
На этот вопрос смущенной молодой актрисы, которая от собственной смелости совсем растерялась, худой актер, продолжая размалевывать свое лошадиное лицо, отреагировал неким подобием улыбки, а коренастый, уткнувшись лицом в стол, сжал голову ладонями и стал раскачиваться, всем своим видом демонстрируя, что разговор ему в тягость. Им обоим как будто было стыдно передо мной за то, что ляпнула их подруга. Тогда, сестренка, я понял, что эта пародия на дискуссию была средством самозащиты: они хотели удержать от вступления в разговор актрису, точно знали, что от их своенравной подруги можно ждать чего угодно. Но актриса – ей было лет восемнадцать – все же в знак протеста вопрос мне задала, и ее кукольное лицо при этом так напряглось, что даже глаза стали косить. Пришлось ответить:
– Среди потомков этого рода много педагогов. Можно сказать, что их профессия так или иначе связана с языком. Ведь в нашем крае нет, разумеется, настоящих языковедов, нет даже профессиональных писателей или актеров. Вот почему в последние годы жизни созидателя, занимавшегося созданием нового языка, считали выжившим из ума отшельником. Правда, на заре юности он, хотя и был весь в науке, все же успел жениться, и у него народились дети, потомки которых – наши современники: дети и внуки его детей. И если в конце концов он все-таки сошел с ума, то не в результате дурной наследственности, а из-за того, что слишком строго с себя спрашивал. Мне часто приходит в голову: а вдруг и я его потомок? Особенно после того, как я осознал, что это мне предназначено описать мифы и предания нашего края…
Тут на них напустился молчавший до этого режиссер:
– Вы то произвольно меняете тему беседы, то бессознательно предвосхищаете ее. Если это делается не ради подготовки к другим дискуссиям такого рода, вам лучше заткнуться и навострить уши. Иначе никто вам больше лекции читать не будет!
Актеры надулись – коренастый открыто, а худой едва заметно, – выразив этим свое отношение к словам режиссера. Актриса же, точно опьянев от его решительного тона, стала еще сильнее косить.
Мне было ясно, сестренка, что замечание режиссера касалось и меня, и тогда я вернулся в заранее подготовленную колею, продолжив свою лекцию о мифах и преданиях нашего края. Однако я не мог не обратить внимания на то, что читать ее людям, не разделяющим твоих чувств к деревне-государству-микрокосму, рассказывать о длительном мире Века свободы – пустая трата слов. Осознание этого как раз и явилось основным стимулом, заставившим меня в письмах, обращенных именно к тебе, рассказывать мифы и предания деревни-государства-микрокосма.
Век свободы в нашем крае. Идея, владевшая созидателями, ведомыми Разрушителем, была претворена в жизнь в течение длительного периода, когда наш край был отрезан от внешнего мира, оставшегося за лесом. Уговор между созидателями деревни-государства-микрокосма. Уговор между людьми и природой, уговор столетних великанов-созидателей с долиной и горным поселком и, наконец, с лесом, который означал для них нечто большее, чем обычное явление природы. Все это имело место в Век свободы. А вот последующая история деревни-государства-микрокосма менее значительна, и донести до людей, не являющихся жителями нашего края, мои мысли о реализации всех этих договоренностей, представляющих собой наше самое дорогое общее достояние, чрезвычайно трудно. Дело в том, что люди не из долины, скорее всего, воспримут Век свободы как период застоя и будут считать, что только в самом его конце благодаря установлению связей с внешним миром, находящимся за лесом, и начала разворачиваться настоящая история деревни-государства-микрокосма. Не знаю, поймут ли они, сестренка, если возразить им, сказав: после Века свободы наш край пришел в полный упадок и нет ничего удивительного в том факте, что там перестали рождаться дети. Боюсь, это лишь создало бы у них впечатление, в корне не соответствующее действительности, будто мы, как больной, безропотно признавший свою болезнь неизлечимой, спокойно и покорно говорим о близкой смерти.
Но я говорил о другом: о том, что в Век свободы, не считая лишь самых последних его лет, в наш край не проник извне ни один человек. Может, на самом деле никто не проник, а может, просто принято было так считать – ведь причин для возникновения недоуменных вопросов более чем достаточно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142