Все исчезают. На спинке стула вышит гриф с зеленой короной на голове.
Очень приятно, нечего сказать, выходить отсюда под перекрестными взглядами служащих. Еще эта экскурсия! Ведь он уже сошел с лестницы, когда встретился с ними. Сегодня вечером только и будет разговоров про него да про Жофи, что орала тут благим матом. Ну как заставить ее замолчать? Когда она была совсем маленькая, Габор хлопал в ладоши, и Жофи, тотчас умолкнув, начинала радоваться. Просто немыслимо показаться с ней на улице – она же привлечет всеобщее внимание!
В конце концов, что с ней случилось? Может, что-нибудь дома неладно? Может, Юдит уволили из института? Как успокоить ее и заставить хотя бы десять метров до остановки пройти спокойно.
– Если перестанешь плакать, я покажу тебе настоящие золотые монеты.
Ну, слава богу, оторвала щеку от стула! Теперь он за минуту с ней разделается, как он раньше не сообразил? Она еще совсем глупенькая. В последний раз, когда приходила с Марианной, все умоляла дать ей пощупать хоть одну настоящую монету, а он, конечно, даже внимания не обратил на ее просьбу. Чего ради вытаскивать из-за детского каприза музейные сокровища! Ну, если сейчас такой легкой ценой можно добиться тишины, он ей охотно покажет что угодно.
В противоположной стороне комнаты находилась дверь, которая вела в сокровищницу музея. Там хранилась уникальная коллекция венгерских золотых монет. Калман открыл замки, приотворил дверь и, просунув руку в щель, зажег электричество. Лишь несколько минут назад, продемонстрировав все любознательным иностранцам, он тщательно запер эту дверь,
Наконец-то плакса поднялась. Подошла к нему поближе. Сейчас он достанет какую-нибудь монету, покажет ей, затем быстренько положит на место, запрет хранилище и помчится.
– Ближе не подходи, а то захлопнешь, – предостерег Калман, когда она направилась к двери. – Изнутри эта дверь ручки не имеет, ее можно открыть только снаружи, из моего кабинета.
Какими странными глазами она смотрит на него. Като неправа, Жофика совсем не глупая девочка, только трудно понять, что у нее на уме. А глаза преогромные. Интересно, какая она будет, когда подрастет? И увидит ли он ее взрослой?
Жофи вспомнила, как Марианна однажды рассказывала им: "У моего папы в музее есть панцирная комната. Она особенная. Если кто туда попадет – больше не выйдет, потому что закрывать и открывать ее можно лишь снаружи. Вор захлопнет за собой дверь, чтобы его не было видно, и останется там…" Таки и Лембергер слушали, затаив дыхание, потом попросили у нее немного струделя, но Марианна не дала никому ни кусочка. Тогда Таки вынула свой хлеб с зеленым перцем и начала жевать.
– Я тебе покажу, какие деньги были при Роберте Карле, – раздался голос дяди Калмана.
Ага, кажется, замолчала. Он зашел в хранилище и открыл одну из коробок. Хорошо бы еще раз повидать Марианну. Неужели она вернулась и Жофи послали сообщить ему об этом? Конечно, Марианну мать не пустила. Марианна – это приманка: хочешь увидеть ее – иди домой. Пусть теперь подождет его. Еще хорошо, что не так много времени. Сейчас окончит с Жофи и спокойно дойдет. Весь сегодняшний день похож на дурной сон. Как назло, на его долю выпало дежурство по этажу, поэтому он никак не мог отбояриться от гостей.
Калман вынул из футляра золотую монету и протянул ее через порог Жофи. Видно, нравится ей, вертит в руках, даже понюхала и к щеке прижимает.
– Покажите мне еще одну!
Ладно, уж так и быть, еще одну – и представление окончено. Все-таки она славная девочка, никогда не шалит, не делает глупостей.
Хорошо, пусть посмотрит на монету эпохи короля Матяша. Калман отошел в глубь хранилища. Какая же это богатая коллекция! И сколько труда вложил он, Калман, в этот музей. Больше ему уже не придется здесь работать. А жаль! Очень жаль!
Через приоткрытую дверь он увидел Жофи.
В одной руке она держала монету, другой касалась края двери.
– Отодвинься, нельзя подходить так близко!
Калмана опять удивило выражение ее глаз. Как будто на него смотрит не Жофика, а чужой человек. Он хотел предостеречь ее, крикнуть, и вдруг ладони его стали влажными. О нет, он не смог бы выразить, какое чувство охватило его внезапно: это был страх, неосознанный и щемящий, какой охватывал его лишь в далеком детстве. Стены в хранилище были желты от электрического освещения, а за дверями светило солнце, пробивающееся в окно сквозь листву. В этом зеленом сиянии стояла новая Жофи. Калману казалось, что он видит страшный сон. Хотелось закричать, чтобы нарушить это колдовство, но он не в силах был крикнуть да и не успел бы, так как рука Жофики дернулась и дверь бесшумно закрылась. Он стоял в сверкающей раскаленной нише. Над головой его светила пятисотсвечовая лампа, а в руке блестела монета времен короля Матяша.
"Что за человек этот Халлер, – рассуждал внизу швейцар, – то спешил и боялся задержаться на минуту, а теперь совсем не торопится. Может, через девочку передали ему что-нибудь, и он послал ее вперед со своим портфелем? Проститься ей, конечно, и в голову не приходит: для чего прощаться? В школе их чему угодно учат, кроме вежливости. Все школьники невоспитанные, не боятся ни бога, ни черта, на уме одни шалости. Вон как глаза вылупила. Интересно, с чем ее прислали сюда? По всему видать – что-то необычное: только за дверь, и стрелой понеслась. По сторонам не смотрит, летит – как угорелая, чуть под машину не угодила.
А Халлера все нет и нет. Наверное, директор малость отчитал. И правильно: половина третьего, а он, нате вам, спускается по лестнице. Хорошо, не успел разминуться с болгарами. Так ему и надо, у него есть и так два дня в неделю свободных. Дежурство выпадает раз в году, остальное время он сидит себе там наверху да только и знает, что монетки разглядывает. Приходит, когда ему угодно; кто там будет проверять, на раскопки он выехал или нет. Иногда по три дня не является, его ищут, обрывают все телефоны. В крепости отвечают: "Он еще не пришел" или "он уже ушел". Пусть теперь поработает. Не удалось удрать в полтретьего из-за иностранцев, вот, видно, и опоздал, куда собирался. Девчонка наверняка по этому поводу и прибегала. Ничего, пусть посидит до пяти часов, до конца рабочего дня.
Да, он определенно решил сегодня переработать. Сейчас больше пяти, уже четверть шестого, а он все еще сидит у себя и любуется монетами. В шесть его все равно попросят отсюда. В шесть музей закрывается.
Ух, какая жара! Тут совсем раскиснешь. Конечно, неплохо бы сейчас очутиться где-нибудь за городом, на берегу Дуная. У этого Халлера губа не дура. Остается пробежать газету – и рабочему времени конец. Умыться бы где, очень уж душно!
Было уже больше половины шестого, когда зазвонил внутренний телефон. Говорил Ревес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Очень приятно, нечего сказать, выходить отсюда под перекрестными взглядами служащих. Еще эта экскурсия! Ведь он уже сошел с лестницы, когда встретился с ними. Сегодня вечером только и будет разговоров про него да про Жофи, что орала тут благим матом. Ну как заставить ее замолчать? Когда она была совсем маленькая, Габор хлопал в ладоши, и Жофи, тотчас умолкнув, начинала радоваться. Просто немыслимо показаться с ней на улице – она же привлечет всеобщее внимание!
В конце концов, что с ней случилось? Может, что-нибудь дома неладно? Может, Юдит уволили из института? Как успокоить ее и заставить хотя бы десять метров до остановки пройти спокойно.
– Если перестанешь плакать, я покажу тебе настоящие золотые монеты.
Ну, слава богу, оторвала щеку от стула! Теперь он за минуту с ней разделается, как он раньше не сообразил? Она еще совсем глупенькая. В последний раз, когда приходила с Марианной, все умоляла дать ей пощупать хоть одну настоящую монету, а он, конечно, даже внимания не обратил на ее просьбу. Чего ради вытаскивать из-за детского каприза музейные сокровища! Ну, если сейчас такой легкой ценой можно добиться тишины, он ей охотно покажет что угодно.
В противоположной стороне комнаты находилась дверь, которая вела в сокровищницу музея. Там хранилась уникальная коллекция венгерских золотых монет. Калман открыл замки, приотворил дверь и, просунув руку в щель, зажег электричество. Лишь несколько минут назад, продемонстрировав все любознательным иностранцам, он тщательно запер эту дверь,
Наконец-то плакса поднялась. Подошла к нему поближе. Сейчас он достанет какую-нибудь монету, покажет ей, затем быстренько положит на место, запрет хранилище и помчится.
– Ближе не подходи, а то захлопнешь, – предостерег Калман, когда она направилась к двери. – Изнутри эта дверь ручки не имеет, ее можно открыть только снаружи, из моего кабинета.
Какими странными глазами она смотрит на него. Като неправа, Жофика совсем не глупая девочка, только трудно понять, что у нее на уме. А глаза преогромные. Интересно, какая она будет, когда подрастет? И увидит ли он ее взрослой?
Жофи вспомнила, как Марианна однажды рассказывала им: "У моего папы в музее есть панцирная комната. Она особенная. Если кто туда попадет – больше не выйдет, потому что закрывать и открывать ее можно лишь снаружи. Вор захлопнет за собой дверь, чтобы его не было видно, и останется там…" Таки и Лембергер слушали, затаив дыхание, потом попросили у нее немного струделя, но Марианна не дала никому ни кусочка. Тогда Таки вынула свой хлеб с зеленым перцем и начала жевать.
– Я тебе покажу, какие деньги были при Роберте Карле, – раздался голос дяди Калмана.
Ага, кажется, замолчала. Он зашел в хранилище и открыл одну из коробок. Хорошо бы еще раз повидать Марианну. Неужели она вернулась и Жофи послали сообщить ему об этом? Конечно, Марианну мать не пустила. Марианна – это приманка: хочешь увидеть ее – иди домой. Пусть теперь подождет его. Еще хорошо, что не так много времени. Сейчас окончит с Жофи и спокойно дойдет. Весь сегодняшний день похож на дурной сон. Как назло, на его долю выпало дежурство по этажу, поэтому он никак не мог отбояриться от гостей.
Калман вынул из футляра золотую монету и протянул ее через порог Жофи. Видно, нравится ей, вертит в руках, даже понюхала и к щеке прижимает.
– Покажите мне еще одну!
Ладно, уж так и быть, еще одну – и представление окончено. Все-таки она славная девочка, никогда не шалит, не делает глупостей.
Хорошо, пусть посмотрит на монету эпохи короля Матяша. Калман отошел в глубь хранилища. Какая же это богатая коллекция! И сколько труда вложил он, Калман, в этот музей. Больше ему уже не придется здесь работать. А жаль! Очень жаль!
Через приоткрытую дверь он увидел Жофи.
В одной руке она держала монету, другой касалась края двери.
– Отодвинься, нельзя подходить так близко!
Калмана опять удивило выражение ее глаз. Как будто на него смотрит не Жофика, а чужой человек. Он хотел предостеречь ее, крикнуть, и вдруг ладони его стали влажными. О нет, он не смог бы выразить, какое чувство охватило его внезапно: это был страх, неосознанный и щемящий, какой охватывал его лишь в далеком детстве. Стены в хранилище были желты от электрического освещения, а за дверями светило солнце, пробивающееся в окно сквозь листву. В этом зеленом сиянии стояла новая Жофи. Калману казалось, что он видит страшный сон. Хотелось закричать, чтобы нарушить это колдовство, но он не в силах был крикнуть да и не успел бы, так как рука Жофики дернулась и дверь бесшумно закрылась. Он стоял в сверкающей раскаленной нише. Над головой его светила пятисотсвечовая лампа, а в руке блестела монета времен короля Матяша.
"Что за человек этот Халлер, – рассуждал внизу швейцар, – то спешил и боялся задержаться на минуту, а теперь совсем не торопится. Может, через девочку передали ему что-нибудь, и он послал ее вперед со своим портфелем? Проститься ей, конечно, и в голову не приходит: для чего прощаться? В школе их чему угодно учат, кроме вежливости. Все школьники невоспитанные, не боятся ни бога, ни черта, на уме одни шалости. Вон как глаза вылупила. Интересно, с чем ее прислали сюда? По всему видать – что-то необычное: только за дверь, и стрелой понеслась. По сторонам не смотрит, летит – как угорелая, чуть под машину не угодила.
А Халлера все нет и нет. Наверное, директор малость отчитал. И правильно: половина третьего, а он, нате вам, спускается по лестнице. Хорошо, не успел разминуться с болгарами. Так ему и надо, у него есть и так два дня в неделю свободных. Дежурство выпадает раз в году, остальное время он сидит себе там наверху да только и знает, что монетки разглядывает. Приходит, когда ему угодно; кто там будет проверять, на раскопки он выехал или нет. Иногда по три дня не является, его ищут, обрывают все телефоны. В крепости отвечают: "Он еще не пришел" или "он уже ушел". Пусть теперь поработает. Не удалось удрать в полтретьего из-за иностранцев, вот, видно, и опоздал, куда собирался. Девчонка наверняка по этому поводу и прибегала. Ничего, пусть посидит до пяти часов, до конца рабочего дня.
Да, он определенно решил сегодня переработать. Сейчас больше пяти, уже четверть шестого, а он все еще сидит у себя и любуется монетами. В шесть его все равно попросят отсюда. В шесть музей закрывается.
Ух, какая жара! Тут совсем раскиснешь. Конечно, неплохо бы сейчас очутиться где-нибудь за городом, на берегу Дуная. У этого Халлера губа не дура. Остается пробежать газету – и рабочему времени конец. Умыться бы где, очень уж душно!
Было уже больше половины шестого, когда зазвонил внутренний телефон. Говорил Ревес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78