По вине Габеля последовал провал смелого плана побега группы политзаключённых. Помимо того, Габель сообщил «охранке» ряд сведений, имеющих отношение к покушению на гр. Воронцова-Дашкова, убийству на воле провокатора и пр. С этого момента карьера Габеля, как полезного деятеля «охранки», была обеспечена. На место ссылки в Иркутск он прибыл уже как секретный сотрудник охранного отделения и в течение 1911 – 1913 годов за плату выполнял ответственные поручения иркутского жандармского управления, освещая деятельность различных революционных организаций. Пришёл 1917 год. Габель – «старый революционер». Он тщательно скрывает своё прошлое провокатора, выпячивая на первый план революционные заслуги – каторгу, ссылку. Вплоть до ареста он занимал ряд ответственных постов в Иркутске и Красноярске, где был директором Всекобанка. Все это было установлено губернским судом, приговором которого Габель приговорён к высшей мере социальной защиты – расстрелу".
Нелегко найти тайную типографию
В 1897 году Медников был командирован в Петербург для руководства наружным наблюдением, которое у местного охранного отделения было поставлено слабо. Зубатов скучал без своего alter ego, часто писал ему и в длинных посланиях изливал свою душу. Одно из этих писем представляет значительный интерес, приведём его целиком:
15 февраля 1897 года Зубатов писал Медникову:
"Г.К. [Георгий Константинович Семякин – вице-директор Департамента полиции, руководивший политическим сыском.] сказал мне, что Лопухин – счастливое исключение. Толстый, не мы ли это «исключение» сотворили? Видать, что вся штука в д-те и именно поэтому, что они – жулики: не может быть при жульничестве хороших, честных отношений. Разве мы так с Лопухиным жили? Приступая к допросам, Лопух [А.А.Лопухин – товарищ прокурора в Москве по политическим делам] не знал загодя, ранее, от кого, что и каким образом известно… А разве у них так? Ведь они – кошка с собакой. Жорж [Жорж – Семякин] – заноза и, зная все, утирает Кичину [Кичин – товарищ прокурора в Петербурге, вёл политические дознания] нос при собственных допросах, вроде Ветровой [Ветрова Мария (о ней велось дознание), сожгла себя в тюрьме]. Ведь если бы Кичин все знал то же, то тогда не было бы у Жоржа этих магических фокусов. Вот здесь-то и собака зарыта. Жулики, а не «исключение». Из-за их подлости мучайся, порть кровь и пр. Объясни это Спире [Александр Спиридонович Скандраков, состоял при министре Плеве]… Эти дни такая давящая тоска, что третьего дня пришёл к самой [Сама – Екатерина Румянцева, сожительница Медникова] в 8 часов и проиграл с нею, – как думаешь? – в дураки – до 11 1/2!
Как, значит, на душе сладко было. Г.К. боится меня! Не свинство ли? Вам, говорит, хочется самодержавия. Понимаешь, как меня это обидело. Я говорю, что надо захватывать дела, насколько сил хватает, дабы этим обеспечить за собой успех в революционной борьбе, а на меня инсинуируют, что я преследую личные виды самовозвеличения… Нет, от департаментских мозгов прямо говном пахнет".
Так третировал своё начальство Зубатов. Впрочем, никчёмность департаментских «чинуш» была столь очевидной, что более умные из них сами понимали, что одним писанием циркуляров, – «бумагомаранием», как говорил Зубатов, – справиться с нараставшим «противоправительственным движением» уже нельзя было. Семякин, представитель старых традиций департамента, вскоре умер; его место занял ЛА Ратаев, который, нуждаясь в опоре, пошёл с московским чудодеем «в ногу»; фактически заведование политическим розыском осталось в руках Московского охранного отделения; Зубатов мог, наконец, сказать: «Достиг я высшей власти»! Теперь он мог осуществлять свою «систему» без помех и в широком масштабе.
Как мы уже знаем, основой розыскной системы Зуба-това была «внутренняя агентура», но якобы без провокации. Однако в действительности провокация была при Зу-батове, но благодаря его искусству, она имела большей частью такой утончённый вид, что оставалась почти незаметной и не принимала такой зачастую явно преступный и даже скандальный характер, как у его учеников и последователей.
Ассортимент провокационных подвигов секретных сотрудников охраны очень богат и разнообразен.
Чтобы не слишком утомлять внимание читателя, более или менее знакомого с этими «бытовыми явлениями» русской жизни, из богатой коллекции казусов этого рода выберем лишь самые поучительные и для наглядности разделим их на категории. Начнём с того типа провокаторов, который, правда, менее зловреден, но зато был очень распространён, – с агентов-пропагандистов,
Прежде всего немного истории, хотя бы и скверной: в 1882 году известный жандарм В.Д.Новицкий производил дознание о 30 рабочих, обвинявшихся в распространении революционных воззваний. Расследованием было выяснено, что прокламациями рабочих снабдил интеллигент, живший по подложному паспорту. С «невероятными усилиями» удалось, наконец, установить и личность самого пропагандиста. Им оказался… агент начальника Московского охранного отделения Скандракова (ученик Новицкого) Пётр Иванович Рачковский.
Прошло 20 лет. Агент успел за эти годы превратиться в действительного статского советника. Рачковскому поручили даже заведовать политической частью Департамента полиции, как раз в это время возникло дело, которое должно было напомнить ему его киевские похождения.
Дело это небольшое, негромкое, но настолько любопытное, что позволим себе остановиться на нем несколько подробнее. А так как чёрствый, тяжёлый язык официальных бумаг бывает в некоторых случаях красноречивее всяких рассуждений, то снова обратимся к одному из таких документов.
В 1905 году начальник Пермского губернского управления донёс Департаменту полиции следующее:
"При производстве дознания о Шнейдер-Колманович и др. относительно рабочего Якова Комиссарова выяснилось следующее:
1) что при косвенном его посредстве Шнейдер-Колманович познакомилась с обвиняемою Сухомесовою;
2) что отобранный у той же Сухомесовой список разных книг, писанный рукою Шнейдер-Колманович, попал к Сухомесовой при посредстве Комиссарова;
3) что, когда расстроилась одна из сходок, бывших в доме обвиняемого Плотникова, Комиссаров последовал за ушедшею с этой сходки Шнейдер-Колманович и привёз её в тот же день на возобновлённую сходку за рекою Камою;
4) что адреса обвиняемых Мухачева, Сухомесовой и Шмониной, оказавшиеся в кармане пальто обвиняемого Стольчевского-Трилисер, писаны рукою Комиссарова. Адреса эти являются для дознания крайне важными, так как только ими одними Трилисер, действовавший в г. Екатеринбурге, связывается с обвиняемыми, действовавшими в Перми. К тому же Трилисер, не оспаривая принадлежности ему всего отобранного у него при обыске, категорически заявил, что адреса эти, написанные на двух клочках бумаги, ему не принадлежат, как попали в его пальто – не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Нелегко найти тайную типографию
В 1897 году Медников был командирован в Петербург для руководства наружным наблюдением, которое у местного охранного отделения было поставлено слабо. Зубатов скучал без своего alter ego, часто писал ему и в длинных посланиях изливал свою душу. Одно из этих писем представляет значительный интерес, приведём его целиком:
15 февраля 1897 года Зубатов писал Медникову:
"Г.К. [Георгий Константинович Семякин – вице-директор Департамента полиции, руководивший политическим сыском.] сказал мне, что Лопухин – счастливое исключение. Толстый, не мы ли это «исключение» сотворили? Видать, что вся штука в д-те и именно поэтому, что они – жулики: не может быть при жульничестве хороших, честных отношений. Разве мы так с Лопухиным жили? Приступая к допросам, Лопух [А.А.Лопухин – товарищ прокурора в Москве по политическим делам] не знал загодя, ранее, от кого, что и каким образом известно… А разве у них так? Ведь они – кошка с собакой. Жорж [Жорж – Семякин] – заноза и, зная все, утирает Кичину [Кичин – товарищ прокурора в Петербурге, вёл политические дознания] нос при собственных допросах, вроде Ветровой [Ветрова Мария (о ней велось дознание), сожгла себя в тюрьме]. Ведь если бы Кичин все знал то же, то тогда не было бы у Жоржа этих магических фокусов. Вот здесь-то и собака зарыта. Жулики, а не «исключение». Из-за их подлости мучайся, порть кровь и пр. Объясни это Спире [Александр Спиридонович Скандраков, состоял при министре Плеве]… Эти дни такая давящая тоска, что третьего дня пришёл к самой [Сама – Екатерина Румянцева, сожительница Медникова] в 8 часов и проиграл с нею, – как думаешь? – в дураки – до 11 1/2!
Как, значит, на душе сладко было. Г.К. боится меня! Не свинство ли? Вам, говорит, хочется самодержавия. Понимаешь, как меня это обидело. Я говорю, что надо захватывать дела, насколько сил хватает, дабы этим обеспечить за собой успех в революционной борьбе, а на меня инсинуируют, что я преследую личные виды самовозвеличения… Нет, от департаментских мозгов прямо говном пахнет".
Так третировал своё начальство Зубатов. Впрочем, никчёмность департаментских «чинуш» была столь очевидной, что более умные из них сами понимали, что одним писанием циркуляров, – «бумагомаранием», как говорил Зубатов, – справиться с нараставшим «противоправительственным движением» уже нельзя было. Семякин, представитель старых традиций департамента, вскоре умер; его место занял ЛА Ратаев, который, нуждаясь в опоре, пошёл с московским чудодеем «в ногу»; фактически заведование политическим розыском осталось в руках Московского охранного отделения; Зубатов мог, наконец, сказать: «Достиг я высшей власти»! Теперь он мог осуществлять свою «систему» без помех и в широком масштабе.
Как мы уже знаем, основой розыскной системы Зуба-това была «внутренняя агентура», но якобы без провокации. Однако в действительности провокация была при Зу-батове, но благодаря его искусству, она имела большей частью такой утончённый вид, что оставалась почти незаметной и не принимала такой зачастую явно преступный и даже скандальный характер, как у его учеников и последователей.
Ассортимент провокационных подвигов секретных сотрудников охраны очень богат и разнообразен.
Чтобы не слишком утомлять внимание читателя, более или менее знакомого с этими «бытовыми явлениями» русской жизни, из богатой коллекции казусов этого рода выберем лишь самые поучительные и для наглядности разделим их на категории. Начнём с того типа провокаторов, который, правда, менее зловреден, но зато был очень распространён, – с агентов-пропагандистов,
Прежде всего немного истории, хотя бы и скверной: в 1882 году известный жандарм В.Д.Новицкий производил дознание о 30 рабочих, обвинявшихся в распространении революционных воззваний. Расследованием было выяснено, что прокламациями рабочих снабдил интеллигент, живший по подложному паспорту. С «невероятными усилиями» удалось, наконец, установить и личность самого пропагандиста. Им оказался… агент начальника Московского охранного отделения Скандракова (ученик Новицкого) Пётр Иванович Рачковский.
Прошло 20 лет. Агент успел за эти годы превратиться в действительного статского советника. Рачковскому поручили даже заведовать политической частью Департамента полиции, как раз в это время возникло дело, которое должно было напомнить ему его киевские похождения.
Дело это небольшое, негромкое, но настолько любопытное, что позволим себе остановиться на нем несколько подробнее. А так как чёрствый, тяжёлый язык официальных бумаг бывает в некоторых случаях красноречивее всяких рассуждений, то снова обратимся к одному из таких документов.
В 1905 году начальник Пермского губернского управления донёс Департаменту полиции следующее:
"При производстве дознания о Шнейдер-Колманович и др. относительно рабочего Якова Комиссарова выяснилось следующее:
1) что при косвенном его посредстве Шнейдер-Колманович познакомилась с обвиняемою Сухомесовою;
2) что отобранный у той же Сухомесовой список разных книг, писанный рукою Шнейдер-Колманович, попал к Сухомесовой при посредстве Комиссарова;
3) что, когда расстроилась одна из сходок, бывших в доме обвиняемого Плотникова, Комиссаров последовал за ушедшею с этой сходки Шнейдер-Колманович и привёз её в тот же день на возобновлённую сходку за рекою Камою;
4) что адреса обвиняемых Мухачева, Сухомесовой и Шмониной, оказавшиеся в кармане пальто обвиняемого Стольчевского-Трилисер, писаны рукою Комиссарова. Адреса эти являются для дознания крайне важными, так как только ими одними Трилисер, действовавший в г. Екатеринбурге, связывается с обвиняемыми, действовавшими в Перми. К тому же Трилисер, не оспаривая принадлежности ему всего отобранного у него при обыске, категорически заявил, что адреса эти, написанные на двух клочках бумаги, ему не принадлежат, как попали в его пальто – не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174