Поддерживает она связи и с эсерами и с «освобожденцами», в её квартире находит себе приют и народническая, и эсдековская и просто оппозиционная литература. Со всеми этими организациями Серебрякова стремилась поддерживать дружеские отношения, найти доверие к себе.
И это ей удалось. К ней относились по-разному, но по вопросу о политическом доверии все сходились на одном: не доверять Анне Егоровне нет веских оснований.
Правда, покойный Бауман предупреждал С.И.Мицкевича в 1903 году, рекомендуя ему не ходить к Серебряковой, но это предупреждение он обосновывал тем, что, по его мнению, за домом Серебряковой была усиленная слежка. Кое-какие подозрения были и у А.И.Елизаровой, но и она обвиняла Серебрякову только лишь в излишней болтливости и излишнем любопытстве.
Три эпизода заставляли А.И.Елизарову несколько насторожённо относиться к Серебряковой.
По делу о типографии, в связи с которой были арестованы Карасевы, Лукашевич и другие (1899 г.), жандарм Са-мойленко, руководивший дознанием, усиленно убеждал А.Карасеву выдать подпольную типографию, обещая, как принято обещать в подобных случаях, не трогать людей, а только лишь забрать «технику». АИ.Елизарова в разговоре с Серебряковой возмущалась этим жандармским подходом, тогда как Серебрякова заняла обратную позицию и допускала возможность выдачи типографии. Небезынтересно в связи с этим отметить, что самый арест этой группы (Луначарский, Смидович, Лукашевич и др.) произошёл, как мы покажем в своём месте, благодаря Серебряковой, которая была знакома со всеми участниками группы и знала об их нелегальной работе.
О двух других эпизодах А.И.Елизарова рассказывает следующим образом:
"Когда Крупская весной 1898 года поехала с матерью в Сибирь, к Владимиру Ильичу, которого была невестой, Серебрякова знала, что она поехала в Сибирь, но я ничего не сказала ей о близости Надежды Константиновны к брату. И вот через некоторое время она говорит мне тоном серьёзного упрёка о большой обиде, что я отношусь к ней далеко не так, как она ко мне, что я ей не доверяю: например, не сказала о замужестве Н.К. и что кто-то спросил её про Крупскую: «Как она там с мужем поживает?» Она не знала – с каким мужем? «Да ведь она вышла замуж за В. Ульянова. Как же вы говорите, что близки с Елизаровой, если этого не знаете?» – «Мне так неприятно было», – заключила Серебрякова. Я подняла её насмех, сказала: «Ведь вы не знаете брата». – «Нет». – «Так зачем же вам знать, женился ли он и на ком». Я сочла это бабьей любовью к сплетням и потом дразнила её, все ли она сердится на меня за это, но все же помню, мне странным показалось, я спросила её, что же это за люди, которым это надо знать? Она отшутилась чем-то. «А они меня знают?» – спросила я опять. «Знают», – ответила с кривой улыбкой.
…В 1904 году проездом из Киева в Питер я зашла к ней, и впечатление было очень неприятное: она была очень, расфранчённой, какой-то нахальной, самоуверенной… За чаем я намеренно внезапно сказала: «А мы ещё одного общего знакомого забыли – Гуровича!» – и взглянула на обоих Серебряковых. Он вскочил, схватился руками за стол и весь затрясся, установив глаза в одну точку. Она с тревогой посмотрела на него, подошла и сказала: «Тебе нехорошо, пойди и успокойся» – и увела его в комнату. Оставшись одна, я, почувствовала некоторое угрызение: я слышала от неё часто, что он человек больной, нервный. Ведь и сознание, что принимал у себя провокатора, должно быть тягостно – думала я. И я ждала, что, возвратившись, она упрекнёт меня. Но она просто заговорила о другом, как будто ничего не произошло, и это было мне всего неприятнее".
Но все это лишь отдельные штрихи, которые отнюдь ещё не в состоянии нарисовать портрет провокатора. Подозрения и сомнения не переходили в обвинение. Серебряковой продолжали верить и услугами её продолжали пользоваться.
Серебрякова знала много. А все, что знала она, знало и охранное отделение.
Однако эти качества не делали ещё Серебрякову ценной сотрудницей. Недостаточно сообщать «охранке», надо ещё уметь делать это так, чтобы ни у кого не возникало никаких подозрений.
Этим искусством в совершенстве владела Анна Егоровна. Один из документов охранного отделения, относящийся к более позднему периоду, когда Серебрякова уже вышла из строя агентов «охранки», характеризует её так:
«Туз (Субботина). Работала с Зубатовым. Была очень близка с Медниковым и Румянцевой. Часто бывала запросто у них. Вела себя крайне конспиративно…»
Можно отметить отдельные примеры этой конспиративности. Известно, например, что Серебрякова просила иногда лиц, посещавших её, прекратить на время посещения, так как, говорила она, замечала за собой слежку.
Междупартийное или околопартийное положение Серебряковой, отсутствие у ней организационных связей с какой-либо партией также ставило её в определённо выгодные позиции. Постоянные аресты и разгромы революционных организаций, при которых Серебрякова оставалась вне полицейских репрессий, не могли вызвать ни у кого подозрений: ведь.Серебрякова не состоит ни в какой группе!
Не менее выгодны были её позиции и в смысле концентрирования сведений о намерениях и мероприятиях революционных групп. Мы имеем здесь в виду её работу в Красном кресте, которая расширяла круг её знакомств среди нелегальных или полулегальных элементов, вне зависимости от их партийности. А те сведения, которые не могла узнать она сама непосредственно, она узнавала через своих приятельниц, невольно игравших роль пособниц в её полицейской деятельности. Этими невольными пособниками были В.Н.Цирг и особенно М.Н.Корнатов-ская. Обе они были связаны с различными революционными кругами и все, что узнавала от них Серебрякова, становилось известным «охранке». Доверие и дружбу с этими лицами Серебрякова широко использовала в своих целях.
Виктор Чернов в своих воспоминаниях «Записки социалиста-революционера» даёт такую характеристику Цирг и Корнатовской:
«…Ещё выделялись две девицы, большие приятельницы, Корнатовская и Цирг. Первая – маленькая, в кудряшках, необыкновенно подвижная, вездесущая и всезнающая, слыла за правоверную „народоволку“. Но она пользовалась у нас плохой репутацией: её считали девицей чрезвычайно неосторожной и чересчур суетливой. Говорили, будто охранка нарочно оставляет её на свободе, чтобы пускать за ней по пятам своих филёров и по ней выслеживать всех и вся. Другая, Цирг, впоследствии сделавшаяся женой А.Н.Макси-мова, была гораздо интереснее и серьёзнее».
Эта «плохая репутация» Корнатовской – налог, который платила она за излишнюю откровенность с Серебряковой. И, несомненно, поскольку никто не видел за Корнатовской – Серебрякову, эта дурная её репутация была выгодна «охранке»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
И это ей удалось. К ней относились по-разному, но по вопросу о политическом доверии все сходились на одном: не доверять Анне Егоровне нет веских оснований.
Правда, покойный Бауман предупреждал С.И.Мицкевича в 1903 году, рекомендуя ему не ходить к Серебряковой, но это предупреждение он обосновывал тем, что, по его мнению, за домом Серебряковой была усиленная слежка. Кое-какие подозрения были и у А.И.Елизаровой, но и она обвиняла Серебрякову только лишь в излишней болтливости и излишнем любопытстве.
Три эпизода заставляли А.И.Елизарову несколько насторожённо относиться к Серебряковой.
По делу о типографии, в связи с которой были арестованы Карасевы, Лукашевич и другие (1899 г.), жандарм Са-мойленко, руководивший дознанием, усиленно убеждал А.Карасеву выдать подпольную типографию, обещая, как принято обещать в подобных случаях, не трогать людей, а только лишь забрать «технику». АИ.Елизарова в разговоре с Серебряковой возмущалась этим жандармским подходом, тогда как Серебрякова заняла обратную позицию и допускала возможность выдачи типографии. Небезынтересно в связи с этим отметить, что самый арест этой группы (Луначарский, Смидович, Лукашевич и др.) произошёл, как мы покажем в своём месте, благодаря Серебряковой, которая была знакома со всеми участниками группы и знала об их нелегальной работе.
О двух других эпизодах А.И.Елизарова рассказывает следующим образом:
"Когда Крупская весной 1898 года поехала с матерью в Сибирь, к Владимиру Ильичу, которого была невестой, Серебрякова знала, что она поехала в Сибирь, но я ничего не сказала ей о близости Надежды Константиновны к брату. И вот через некоторое время она говорит мне тоном серьёзного упрёка о большой обиде, что я отношусь к ней далеко не так, как она ко мне, что я ей не доверяю: например, не сказала о замужестве Н.К. и что кто-то спросил её про Крупскую: «Как она там с мужем поживает?» Она не знала – с каким мужем? «Да ведь она вышла замуж за В. Ульянова. Как же вы говорите, что близки с Елизаровой, если этого не знаете?» – «Мне так неприятно было», – заключила Серебрякова. Я подняла её насмех, сказала: «Ведь вы не знаете брата». – «Нет». – «Так зачем же вам знать, женился ли он и на ком». Я сочла это бабьей любовью к сплетням и потом дразнила её, все ли она сердится на меня за это, но все же помню, мне странным показалось, я спросила её, что же это за люди, которым это надо знать? Она отшутилась чем-то. «А они меня знают?» – спросила я опять. «Знают», – ответила с кривой улыбкой.
…В 1904 году проездом из Киева в Питер я зашла к ней, и впечатление было очень неприятное: она была очень, расфранчённой, какой-то нахальной, самоуверенной… За чаем я намеренно внезапно сказала: «А мы ещё одного общего знакомого забыли – Гуровича!» – и взглянула на обоих Серебряковых. Он вскочил, схватился руками за стол и весь затрясся, установив глаза в одну точку. Она с тревогой посмотрела на него, подошла и сказала: «Тебе нехорошо, пойди и успокойся» – и увела его в комнату. Оставшись одна, я, почувствовала некоторое угрызение: я слышала от неё часто, что он человек больной, нервный. Ведь и сознание, что принимал у себя провокатора, должно быть тягостно – думала я. И я ждала, что, возвратившись, она упрекнёт меня. Но она просто заговорила о другом, как будто ничего не произошло, и это было мне всего неприятнее".
Но все это лишь отдельные штрихи, которые отнюдь ещё не в состоянии нарисовать портрет провокатора. Подозрения и сомнения не переходили в обвинение. Серебряковой продолжали верить и услугами её продолжали пользоваться.
Серебрякова знала много. А все, что знала она, знало и охранное отделение.
Однако эти качества не делали ещё Серебрякову ценной сотрудницей. Недостаточно сообщать «охранке», надо ещё уметь делать это так, чтобы ни у кого не возникало никаких подозрений.
Этим искусством в совершенстве владела Анна Егоровна. Один из документов охранного отделения, относящийся к более позднему периоду, когда Серебрякова уже вышла из строя агентов «охранки», характеризует её так:
«Туз (Субботина). Работала с Зубатовым. Была очень близка с Медниковым и Румянцевой. Часто бывала запросто у них. Вела себя крайне конспиративно…»
Можно отметить отдельные примеры этой конспиративности. Известно, например, что Серебрякова просила иногда лиц, посещавших её, прекратить на время посещения, так как, говорила она, замечала за собой слежку.
Междупартийное или околопартийное положение Серебряковой, отсутствие у ней организационных связей с какой-либо партией также ставило её в определённо выгодные позиции. Постоянные аресты и разгромы революционных организаций, при которых Серебрякова оставалась вне полицейских репрессий, не могли вызвать ни у кого подозрений: ведь.Серебрякова не состоит ни в какой группе!
Не менее выгодны были её позиции и в смысле концентрирования сведений о намерениях и мероприятиях революционных групп. Мы имеем здесь в виду её работу в Красном кресте, которая расширяла круг её знакомств среди нелегальных или полулегальных элементов, вне зависимости от их партийности. А те сведения, которые не могла узнать она сама непосредственно, она узнавала через своих приятельниц, невольно игравших роль пособниц в её полицейской деятельности. Этими невольными пособниками были В.Н.Цирг и особенно М.Н.Корнатов-ская. Обе они были связаны с различными революционными кругами и все, что узнавала от них Серебрякова, становилось известным «охранке». Доверие и дружбу с этими лицами Серебрякова широко использовала в своих целях.
Виктор Чернов в своих воспоминаниях «Записки социалиста-революционера» даёт такую характеристику Цирг и Корнатовской:
«…Ещё выделялись две девицы, большие приятельницы, Корнатовская и Цирг. Первая – маленькая, в кудряшках, необыкновенно подвижная, вездесущая и всезнающая, слыла за правоверную „народоволку“. Но она пользовалась у нас плохой репутацией: её считали девицей чрезвычайно неосторожной и чересчур суетливой. Говорили, будто охранка нарочно оставляет её на свободе, чтобы пускать за ней по пятам своих филёров и по ней выслеживать всех и вся. Другая, Цирг, впоследствии сделавшаяся женой А.Н.Макси-мова, была гораздо интереснее и серьёзнее».
Эта «плохая репутация» Корнатовской – налог, который платила она за излишнюю откровенность с Серебряковой. И, несомненно, поскольку никто не видел за Корнатовской – Серебрякову, эта дурная её репутация была выгодна «охранке»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174