Некоторые спрашивали: «Кто это?» – «Да разве не знаете?» – следовал ответ. – Это художник Праотцев. Вы не видели его картины «Голгофа», на которой в виде распятых изображены Желябов и его товарищи?"
Л. П.Меньшиков вспоминает:
«Я лично этой картины не видел, но автора её встречал. В 1902 году я был в Киеве. Зубатов поручил мне повидать жившего в этом городе бывшего секретного сотрудника Московского охранного отделения Праотцева, находившегося в то время „не у дел“. Раза два я встретился с этим сотрудником в квартире старшего филёра Зе-ленова, с которым он вёл сношения. Праотцев в одно из этих свиданий принёс листки местной группы рабоче-знаменцев (Каневец и др.) и даже показал находившуюся в его распоряжении печать киевской организации социалистов-революционеров. В том же году в Киеве было учреждено охранное отделение; Праотцев вошёл в состав его агентуры и, как мы увидим ниже, около двух лет содержал конспиративную квартиру (в Десятинном пер.) Гер-шуни, того Гершуни, на которого он тогда доносил и гроб которого потом сопровождал на Монпарнасское кладбище».
Приключения этого провокатора довольно интересны; о них он поведал в одной своей «слезнице», которую приведём целиком.
"Его высокопревосходительству господину директору Департамента полиции потомственного дворянина города Рязани
Сергея Васильевича Праотцева
Прошение
С двадцатилетнего возраста я состоял сотрудником у разных лиц, ведших борьбу с революционным движением в России.
Отец мой был привлекаем по процессу «Народной воли», и поэтому я был поставлен с ранней молодости в революционную среду.
Сознание долга перед государем и отечеством побудило меня использовать таковое моё положение в видах борьбы с революционным движением. Начал я свою деятельность с Н.С.Бердяевым в Москве, затем продолжал с С.В.Зубатовым.
В 1894 году Зубатов отрекомендовал меня покойному Семякину, и я работал год в Петербурге. Затем отправился на лето в Саратов, где мне пришлось работать с двумя помощниками, командированными Зубатовым из Москвы.
На другой год – в год коронования: государя императора Николая Александровича – продолжал службу в Москве около года и затем, когда революционная среда от меня отошла, я уехал в п. Клинцы, где занял место учителя рисования в тамошнем ремесленном училище…
Года через четыре, когда я уже служил в Киеве в коммерческих училищах, моя родственница, Л.Н.Чернова, ввела меня опять в круг революционеров, и я тотчас же вошёл в сношения с Департаментом полиции, так как в Киеве в то время охранного отделения ещё не существовало.
В 1904 году, после того как я около двух лет держал конспиративную квартиру Гершуни в Десятинном переулке, я до такой степени расстроил своё здоровье постоянным нервным напряжением, что попросил тогдашнего моего начальника, полковника Спиридовича, уволить меня.
Передав свои связи в революционной среде по просьбе полковника Спиридовича одной новой сотруднице, я уехал на Кавказ.
Этим кончилась моя служба в качестве сотрудника.
В 1905 годуя оставил место во Владикавказском кадетском корпусе и уехал в Париж, чтобы отдаться всецело живописи.
В Париже жить мне приходилось исключительно среди русских эмигрантов, в сношение с политическим розыском не входил, так как не интересовался политическими делами и очень тяготился той средой, в которой жил.
Наконец, это привело к тому, что я уехал в Америку, надеясь в Буэнос-Айресе заработать несколько денег и с этими средствами устроиться где-нибудь в глуши, заняться со своими двумя мальчиками земледелием.
Руководился я главным образом желанием спасти детей от растлевающего влияния так называемых идейных течений, всюду быстро распространяющихся.
В Буэнос-Айресе жить мне пришлось среди революционеров, даже в одной комнате с очень видным максималистом Правдиным.
Случилось так, что одного бедного террориста помяло в мастерской машиной и Правдин его вёз в госпиталь. При переезде на извозчике раненый передал Правдину письмо из Парижа о моем разоблачении Меньшиковым, а также о соглашении нескольких русских рабочих убить меня. Правдин все это мне сообщил, но ещё накануне его сообщения в окно кто-то целился в меня из ружья, и я предупредил выстрел только тем, что быстро потушил свечку и закрыл ставни.
Потом некоторое время мне пришлось скрываться каждую ночь, переменяя гостиницу.
Но однажды ночью, когда я посетил Правдина, чтобы взять из чемодана чистое бельё, меня чуть не убили, сделав по мне 4 – 5 выстрелов из револьвера, и я едва спасся бегством.
Наконец настоятель церкви дал мне пристанище при церкви.
Он же помог наскоро мне распродать мои этюды, и таким образом я выручил рублей 800 на то, чтобы уехать.
Со мной поехали в Парагвай Правдин и ещё один беглый моряк… Они притворились не верящими в разоблачения и желающими тоже устроиться на земле. Правдин выхлопотал у администрации 9 гектаров земли. В лесу нам по ночам пришлось дежурить у костра, чтобы отгонять диких зверей и караулить вещи от индейцев. На третий или четвёртый день, когда я лёг после моего дежурства, они, думая, что я сплю, завели разговор о том, что надо покончить со мной и, симулировав при ком-нибудь нечаянный выстрел, убить меня. Я дождался утра и объявил им, как будто проснувшись, что я от них ухожу. Это был психологический момент, они дали мне собраться, очевидно, не веря тому, что я решусь уйти без знания испанского языка и совершенно без денег. И когда я перешёл поляну и скрылся от них за деревьями, они стали мне вдогонку стрелять, но не могли уже причинить мне вреда.
Около б месяцев я блуждал по стране, пока не добрёл до Асунсиона, столицы Парагвая.
Здесь не хватит места рассказывать все перипетии четырех с половиной лет, проведённых мной в Парагвае, скажу только, что я затратил нечеловеческую энергию, чтобы осуществить идею поселения на земле. Взяв у парагвайского правительства в колонии «Новая Италия» 14 гектаров леса, я вырубил один гектар и засадил его, выстроил хижину и все это без копейки денег и без помощников. В продолжении целого года мне не пришлось почти ни разу поесть хлеба, и питался я исключительно тем, что удавалось застрелить. Я съел более полутораста обезьян, так как их было легче убивать. Сломав себе ключицу на правом плече, шесть месяцев я был лишён возможности работать. Наступила революция в Парагвае, и я перебрался опять в Асунсион, где и поступил в качестве практиканта в госпиталь для раненых бесплатным добровольцем. В госпитале я проработал в течение восьми месяцев. Хотя своей работой я заслужил уважение и дружбу докторов, но русские революционеры обнаружили моё пребывание и путём компрометирующих писем и другими путями начали меня преследовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
Л. П.Меньшиков вспоминает:
«Я лично этой картины не видел, но автора её встречал. В 1902 году я был в Киеве. Зубатов поручил мне повидать жившего в этом городе бывшего секретного сотрудника Московского охранного отделения Праотцева, находившегося в то время „не у дел“. Раза два я встретился с этим сотрудником в квартире старшего филёра Зе-ленова, с которым он вёл сношения. Праотцев в одно из этих свиданий принёс листки местной группы рабоче-знаменцев (Каневец и др.) и даже показал находившуюся в его распоряжении печать киевской организации социалистов-революционеров. В том же году в Киеве было учреждено охранное отделение; Праотцев вошёл в состав его агентуры и, как мы увидим ниже, около двух лет содержал конспиративную квартиру (в Десятинном пер.) Гер-шуни, того Гершуни, на которого он тогда доносил и гроб которого потом сопровождал на Монпарнасское кладбище».
Приключения этого провокатора довольно интересны; о них он поведал в одной своей «слезнице», которую приведём целиком.
"Его высокопревосходительству господину директору Департамента полиции потомственного дворянина города Рязани
Сергея Васильевича Праотцева
Прошение
С двадцатилетнего возраста я состоял сотрудником у разных лиц, ведших борьбу с революционным движением в России.
Отец мой был привлекаем по процессу «Народной воли», и поэтому я был поставлен с ранней молодости в революционную среду.
Сознание долга перед государем и отечеством побудило меня использовать таковое моё положение в видах борьбы с революционным движением. Начал я свою деятельность с Н.С.Бердяевым в Москве, затем продолжал с С.В.Зубатовым.
В 1894 году Зубатов отрекомендовал меня покойному Семякину, и я работал год в Петербурге. Затем отправился на лето в Саратов, где мне пришлось работать с двумя помощниками, командированными Зубатовым из Москвы.
На другой год – в год коронования: государя императора Николая Александровича – продолжал службу в Москве около года и затем, когда революционная среда от меня отошла, я уехал в п. Клинцы, где занял место учителя рисования в тамошнем ремесленном училище…
Года через четыре, когда я уже служил в Киеве в коммерческих училищах, моя родственница, Л.Н.Чернова, ввела меня опять в круг революционеров, и я тотчас же вошёл в сношения с Департаментом полиции, так как в Киеве в то время охранного отделения ещё не существовало.
В 1904 году, после того как я около двух лет держал конспиративную квартиру Гершуни в Десятинном переулке, я до такой степени расстроил своё здоровье постоянным нервным напряжением, что попросил тогдашнего моего начальника, полковника Спиридовича, уволить меня.
Передав свои связи в революционной среде по просьбе полковника Спиридовича одной новой сотруднице, я уехал на Кавказ.
Этим кончилась моя служба в качестве сотрудника.
В 1905 годуя оставил место во Владикавказском кадетском корпусе и уехал в Париж, чтобы отдаться всецело живописи.
В Париже жить мне приходилось исключительно среди русских эмигрантов, в сношение с политическим розыском не входил, так как не интересовался политическими делами и очень тяготился той средой, в которой жил.
Наконец, это привело к тому, что я уехал в Америку, надеясь в Буэнос-Айресе заработать несколько денег и с этими средствами устроиться где-нибудь в глуши, заняться со своими двумя мальчиками земледелием.
Руководился я главным образом желанием спасти детей от растлевающего влияния так называемых идейных течений, всюду быстро распространяющихся.
В Буэнос-Айресе жить мне пришлось среди революционеров, даже в одной комнате с очень видным максималистом Правдиным.
Случилось так, что одного бедного террориста помяло в мастерской машиной и Правдин его вёз в госпиталь. При переезде на извозчике раненый передал Правдину письмо из Парижа о моем разоблачении Меньшиковым, а также о соглашении нескольких русских рабочих убить меня. Правдин все это мне сообщил, но ещё накануне его сообщения в окно кто-то целился в меня из ружья, и я предупредил выстрел только тем, что быстро потушил свечку и закрыл ставни.
Потом некоторое время мне пришлось скрываться каждую ночь, переменяя гостиницу.
Но однажды ночью, когда я посетил Правдина, чтобы взять из чемодана чистое бельё, меня чуть не убили, сделав по мне 4 – 5 выстрелов из револьвера, и я едва спасся бегством.
Наконец настоятель церкви дал мне пристанище при церкви.
Он же помог наскоро мне распродать мои этюды, и таким образом я выручил рублей 800 на то, чтобы уехать.
Со мной поехали в Парагвай Правдин и ещё один беглый моряк… Они притворились не верящими в разоблачения и желающими тоже устроиться на земле. Правдин выхлопотал у администрации 9 гектаров земли. В лесу нам по ночам пришлось дежурить у костра, чтобы отгонять диких зверей и караулить вещи от индейцев. На третий или четвёртый день, когда я лёг после моего дежурства, они, думая, что я сплю, завели разговор о том, что надо покончить со мной и, симулировав при ком-нибудь нечаянный выстрел, убить меня. Я дождался утра и объявил им, как будто проснувшись, что я от них ухожу. Это был психологический момент, они дали мне собраться, очевидно, не веря тому, что я решусь уйти без знания испанского языка и совершенно без денег. И когда я перешёл поляну и скрылся от них за деревьями, они стали мне вдогонку стрелять, но не могли уже причинить мне вреда.
Около б месяцев я блуждал по стране, пока не добрёл до Асунсиона, столицы Парагвая.
Здесь не хватит места рассказывать все перипетии четырех с половиной лет, проведённых мной в Парагвае, скажу только, что я затратил нечеловеческую энергию, чтобы осуществить идею поселения на земле. Взяв у парагвайского правительства в колонии «Новая Италия» 14 гектаров леса, я вырубил один гектар и засадил его, выстроил хижину и все это без копейки денег и без помощников. В продолжении целого года мне не пришлось почти ни разу поесть хлеба, и питался я исключительно тем, что удавалось застрелить. Я съел более полутораста обезьян, так как их было легче убивать. Сломав себе ключицу на правом плече, шесть месяцев я был лишён возможности работать. Наступила революция в Парагвае, и я перебрался опять в Асунсион, где и поступил в качестве практиканта в госпиталь для раненых бесплатным добровольцем. В госпитале я проработал в течение восьми месяцев. Хотя своей работой я заслужил уважение и дружбу докторов, но русские революционеры обнаружили моё пребывание и путём компрометирующих писем и другими путями начали меня преследовать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174