Единственный его опыт в этом роде – постылая связь с Онориной – пробудил в нём жажду перемен, игру воображения, стремление к дерзким экспериментам. Эти грехи дремали где-то в отдалённом уголке его сознания, куда он редко заглядывал. Если он хотел насладиться ими, то прибегал к одной уловке. Он говорил себе: «Предположим, что я на небе, и мне всё позволено». И небеса тотчас же наполнялись необыкновенно нежными округлостями, в которых можно было различать отдельные части тел самых привлекательных прихожанок. Созерцаемые сквозь лупу вечного воздержания, они казались увеличенными во сто крат силой волшебного миража. Обезопасив себя подобным образом, он наслаждался своими видениями, уже не думая о грехе. Они были столь пленительны, что погружали его в состояние некоего отвлечённого блаженства, которому он не находил никаких соответствий среди знакомых ему земных наслаждений. И поэтому, когда к шестидесяти годам возможности его требника подошли к концу, он стал потихоньку лелеять эти райские фантасмагории. Впрочем, Поносс не слишком злоупотреблял своими грёзами, ибо после них страдал от слабости и тягостного сознания того, сколь предосудительные стремления могут гнездиться в благочестивом мозгу.
И вот, с тех пор, как кюре Поносс начал регулярно посещать баронессу де Куртебиш, его представление о небесах стало более возвышенным. В его воображении они были обставлены и украшены так же, как покои замка де Куртебиш, самого роскошного жилища, какое он когда-либо видел. Радости вечной жизни оставались там теми же, но их сладость преумножалась красотой обстановки, благовоспитанным обществом, бесчисленной ангельской челядью, которая в безмолвии помогала избранникам вкушать восторги. Что касается обольстительных небесных дев, то они уже были не простолюдинками, а маркизами, принцессами и другими высокородными особами, которые умели с утончённой грацией перемежать духовные беседы плотскими утехами, с ангельской непорочностью беря всю инициативу на себя, так что праведникам не приходилось краснеть от стыда и умерять свой любовный пыл. В реальной жизни кюре Поносс никогда не мог полностью предаться своеволию чувства – этому препятствовали его щепетильность и унылые прелести его единственного предмета, от которого больше пахло мастикой, чем ароматами будуаров.
Таков был физический и духовный облик умудрённого летами кюре Поносса к концу 1922 года. Его рост, который на призывном осмотре исчислялся в сто шестьдесят восемь сантиметров, уменьшился под бременем годов до ста шестидесяти двух. В то же время обхват талии почти утроился. Он чувствовал себя недурно, если не считать одышки, кровотечений из носа, приступов ревматизма зимой и во все времена года – острых покалываний в области печени. Добрый кюре терпеливо переносил свои недуги, считая их карой за грехи, и мирно старился под сенью своей безупречной репутации, ни разу не омрачённой скандалом.
* * *
Однако продолжим нашу прогулку и, выйдя из церкви, повернём направо. Мы сразу же увидим угловой дом, стоящий у входа в «Тупик монахов». Это «Галери божолез», самый большой и самый посещаемый магазин Клошмерля. Здесь можно найти модные изделия, ткани, шляпы, готовое платье, галантерейные товары, изысканные бакалейные продукты, марочные ликёры, игрушки, домашнюю утварь. Тут можно заказать такие вещи, которые не встретишь в местных лавочках. Своей популярностью и процветанием этот великолепный магазин был обязан лишь одной особе.
На пороге «Галери божолез» стояла огненнокудрая Жюдит Туминьон. Руно её волос сверкало огнями, словно похищенными у небесных светил, и вся она, казалось, вышла из пламени. Профаны, имеющие глупое обыкновение всё упрощать, считали, что она рыжая, и неприязненно называли «рыжухой». Дело обстояло не так просто. Рыжие волосы бывают тусклыми, бывают кирпичного цвета, они могут иметь неприятный грязновато-серый оттенок и казаться пропитанными насквозь едким овечьим жиром. Но волосы Жюдит Туминьон напоминали красное золото и отливали желтизной мирабели, созревшей на солнце. Эта очаровательная женщина, с медовым пушком под мышками, была, по существу, блондинкой, но белокурый цвет её волос достиг своего апогея, ослепительного апофеоза самых тёплых тонов. Она была настоящей «венецианской блондинкой». Пылающий багрянцем тяжёлый узел волос украшал её голову, мягко ниспадая к затылку. От этих волос невозможно было оторвать взгляда. И пленённые взоры неизбежно останавливались на Жюдит, озирали её с головы до пят и повсюду находили пищу для восхищения. Увлечённые тайным смакованием, мужчины не всегда умели утаить его от своих жён, которым интуиция прозорливо указывала на преступную узурпаторшу.
Природа иногда любит делать чудеса – назло обстоятельствам, рангам, воспитанию и богатству. Она помещает создание своей божественной фантазии всюду, где ей только заблагорассудится, здесь она сотворит пастушку, там циркачку и, бросая людям своеобразный вызов, придаёт новую силу социальным переменам, готовит новые брожения, смешение сословий, новые торги между требованиями плоти и корыстью. Жюдит Туминьон являла собой одно из таких чудес, которые редко встречаются в столь абсолютной завершённости. Коварная судьба поместила её в центр Клошмерля и сделала приветливой коммерсанткой. Впрочем, это было лишь обманчивой видимостью, ибо её главная роль, таинственная и в то же время совершенно земная, сводилась к возбуждению плотских желаний. Хотя она была женщиной энергичной и темпераментной, её доля в общей сумме городских адюльтеров была ничтожной по сравнению с ролью возбудительницы страстей во всей округе. Эта лучезарная и пламенеющая весталка, подающая горожанам пример, поддерживала в Клошмерле огонь продолжения рода, выполняя предначертания неведомого языческого божества.
Жюдит Туминьон, бесспорно, была в своём роде шедевром. Обворожительные волны волос обрамляли широковатое, но красиво очерченное лицо. У неё были сочные и всегда влажные губы, развитые челюсти и безупречные зубы женщины, отнюдь не страдающей отсутствием аппетита. Чёрные глаза подчёркивали белизну лица. Трудно описать всю прелесть этого пьянящего тела. Его изгибы были рассчитаны на непогрешимую изощрённость глаза. Казалось, оно было создано содружеством Фидия, Рафаэля и Рубенса, ибо его формы были вылеплены с таким мастерством, которое совершенно исключало самую возможность изъянов и искусно подчёркивало завершённость творения, указуя верный путь Желанию. Груди круглились, как два прелестных холма, и взгляду повсюду открывались возвышенности, горки, заманчивые устья и сладостные лужайки, где охотно остановились бы в набожном благоговении пилигримы, чтобы утолить свою жажду у свежих источников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97