Он аккуратно отмечает баллы, ибо титула «Бездонной глотки» добиваются многие. Самой знаменитой «Бездонной глоткой» за всю историю Клошмерля был некто Писташе, который однажды в течение четырёх дней выпил триста двадцать один стакан вина. Этот подвиг, совершённый в 1887 году, эксперты считают недосягаемым. Впрочем, к тому моменту, когда был установлен сей рекорд, Писташе исполнилось тридцать лет, он был на высшем пределе своей вместимости, и хотя сохранял этот титул ещё более десяти лет подряд, его талант неудержимо клонился к закату. Он умер в возрасте сорока четырёх лет от цирроза, зашедшего так далеко, что его печень, превратившись в сплошной нарыв, в конце концов лопнула. Но имя его будет жить в веках.
В 1923 году титул «Бездонной глотки» уже три года как принадлежал почтальону Блазо. Это был хорошо тренированный человек: в ту пору, когда приходилось защищать свою репутацию, он умел доходить до шестидесяти стаканов в день. В повседневной жизни его обычный уровень не превышал тридцати стаканов. Но Блазо прямёхонько шёл по пути к циррозу и уже начинал слабеть, и Франсуа Туминьон спал и видел, как бы отнять у него почётный титул.
Итак, часть ночи прошла в питье и танцах. Пили так, как умеют пить в Клошмерле – то есть чрезвычайно много. Плясали так, как пляшут во всех французских деревнях – то есть лихо подскакивали и сильно прижимали к себе (не слишком заботясь о том, чтобы попасть в такт, и без излишней манерности) крепких девиц и славных матрон, которые не носят пустопорожних корсажей и не отличаются противоестественной худобой, каковая, должно быть, делает тоскливыми ночи горожан, имеющих модных жёнушек. Надо отметить, что главные удовольствия ночного бала можно было получить вне пространства, освещённого фонарями. Многочисленные тени удалялись парами далеко за пределы городка и проскальзывали в виноградники. Призраки роились и в глубоком сумраке за живыми изгородями. Трудно сказать, были ли эти сплетённые и необычайно безмолвные тени супругами, но прохожие тактично делали вид, что они в это верят, хотя налицо было одно обстоятельство, ставившее под сомнение супружество незнакомцев: никто не замечал, чтобы тени вступали между собой в споры или обменивались кисло-сладкими словечками, обычными для людей, долгое время живущих вместе. Столь необычайное явление можно было бы приписать действию благоприятной температуры и доброго вина. (Ведь иначе мы будем вынуждены объяснить это милое согласие развращённостью местных нравов.) Самое большее, что могло случиться – некоторая путаница, в результате которой отдельные клошмерляне, занявшись жёнами соседей, забывали о своих собственных, а те, в свою очередь, не желали оставаться среди праздника не при деле, как какие-нибудь никудышницы. К счастью, все клошмерляне, отделённые от своих половин, занимались чужими жёнами, так что в итоге всё объединялось попарно, проявляя при этом некоторую долю фантазии, но с точки зрения симметрии всё обстояло безупречно. Поскольку всё это происходило между клошмерлянами, серьёзных последствий быть не могло. Санитарное состояние городка было превосходным, если не считать рецидивов болезни нотариуса Жиродо, но господин нотариус не смешивался с толпой и не преподносил «тайных пожертвований» в пределах Клошмерля.
К тому же эти маленькие отклонения имели причины, делавшие их вполне извинительными. Живя друг подле друга, супруги, в конце концов, слишком хорошо узнают один другого, и чем дальше заходит процесс взаимопознания, тем меньше остаётся возможностей для открытий, тем труднее супругам удовлетворить свою жажду идеала. Эти поиски идеала приходится переносить в другое место, мужчины переключаются на жену соседа, в которой они находят нечто такое, чего недостаёт их собственной. В игру вмешивается воображение. Образ чужой жены полонит рассудок, мужчины переживают неописуемые треволнения, иногда даже хворают, и голова у них решительно идёт кругом. Само собой разумеется, что, если бы им отдали жену соседа взамен их собственной, вскорости произошло бы то же самое, и они заново принялись бы поглядывать по сторонам. А жёны тоже настраиваются на супруга соседки, потому что он глядит на них с большим желанием и любопытством, чем их собственный муженёк, натурально, не обращающий на них ни малейшего внимания. Они не в состоянии уразуметь, что мужья перестают на них глядеть, потому что знают их до малейшей подробности, и что супруг соседки, который так смущает их своими ухватками, потеряет к ним всякий интерес, как только обшарит их вдоль и поперёк. Эти противоречия, к сожалению, присущи человеческой природе. Они усложняют жизнь и внушают людям вечную неудовлетворённость.
Таким образом, ежегодный праздник позволял воплощать в жизнь мечты, месяцами волновавшие горожан. Выйдя из своих домов и смешавшись друг с другом, люди не упускали возможностей, зная, что праздничные вольности отнюдь не долговечны. Эти маленькие шалости отчасти полезны: они играют роль некоего клапана, выпускающего излишки злости, которая могла бы вконец отравить умы некоторым обитателям городка. Впрочем, следует заметить, что недовольные не составляли большинства. В Клошмерле подавляющая часть мужчин довольствовалась собственными жёнами, а большинство жён обходилось своими мужьями. До взаимного обожания дело не доходило, но в большей части семейств мужья и жёны друг друга вполне переносили. Для супругов и это неплохо.
Итак, в том году ночь с 15-го на 16 августа прошла в развлечениях, как и во все предыдущие годы. Около трёх часов ночи люди, один за другим, начали расходиться по домам. На площади остались лишь доблестные и несокрушимые «Глотки», зашедшие слишком далеко в своих возлияниях, и отзвуки их громких речей казались странными в тишине возникающего дня. Эта какофония была настолько невыносимой, что возмущённые птицы перенесли свои сладкозвучные песнопения в соседние деревушки, оставив Клошмерль во власти пьяного гула.
* * *
Шестнадцатого августа в десять часов утра зазвонили к большой мессе. Все женщины Клошмерля отправились в церковь, расфуфырившись в пух и прах столько же из традиционного благочестия, сколько из желания выставить напоказ наиболее удачные свои наряды, которые каждая из них давно уже втихомолку обдумала, стремясь к тому, чтобы тело её выглядело как можно более соблазнительным и произвело бы неотразимое впечатление в тот день, когда его облекут сии одежды. Это были сплошь розовые, нежно-голубые, бледно-зелёные, лимонно-жёлтые и оранжевые платья, короткие и облегающие крестец в соответствии с модами того времени, что позволяло увидеть упругие ноги этих бедовых бабёнок. Если кто-нибудь из них наклонялся, чтобы завязать ботинок или застегнуть штаны своему малышу, можно было увидеть поверх чулка ослепительную белую полоску толстой ляжки (поистине здесь было чем потешиться муженьку).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
В 1923 году титул «Бездонной глотки» уже три года как принадлежал почтальону Блазо. Это был хорошо тренированный человек: в ту пору, когда приходилось защищать свою репутацию, он умел доходить до шестидесяти стаканов в день. В повседневной жизни его обычный уровень не превышал тридцати стаканов. Но Блазо прямёхонько шёл по пути к циррозу и уже начинал слабеть, и Франсуа Туминьон спал и видел, как бы отнять у него почётный титул.
Итак, часть ночи прошла в питье и танцах. Пили так, как умеют пить в Клошмерле – то есть чрезвычайно много. Плясали так, как пляшут во всех французских деревнях – то есть лихо подскакивали и сильно прижимали к себе (не слишком заботясь о том, чтобы попасть в такт, и без излишней манерности) крепких девиц и славных матрон, которые не носят пустопорожних корсажей и не отличаются противоестественной худобой, каковая, должно быть, делает тоскливыми ночи горожан, имеющих модных жёнушек. Надо отметить, что главные удовольствия ночного бала можно было получить вне пространства, освещённого фонарями. Многочисленные тени удалялись парами далеко за пределы городка и проскальзывали в виноградники. Призраки роились и в глубоком сумраке за живыми изгородями. Трудно сказать, были ли эти сплетённые и необычайно безмолвные тени супругами, но прохожие тактично делали вид, что они в это верят, хотя налицо было одно обстоятельство, ставившее под сомнение супружество незнакомцев: никто не замечал, чтобы тени вступали между собой в споры или обменивались кисло-сладкими словечками, обычными для людей, долгое время живущих вместе. Столь необычайное явление можно было бы приписать действию благоприятной температуры и доброго вина. (Ведь иначе мы будем вынуждены объяснить это милое согласие развращённостью местных нравов.) Самое большее, что могло случиться – некоторая путаница, в результате которой отдельные клошмерляне, занявшись жёнами соседей, забывали о своих собственных, а те, в свою очередь, не желали оставаться среди праздника не при деле, как какие-нибудь никудышницы. К счастью, все клошмерляне, отделённые от своих половин, занимались чужими жёнами, так что в итоге всё объединялось попарно, проявляя при этом некоторую долю фантазии, но с точки зрения симметрии всё обстояло безупречно. Поскольку всё это происходило между клошмерлянами, серьёзных последствий быть не могло. Санитарное состояние городка было превосходным, если не считать рецидивов болезни нотариуса Жиродо, но господин нотариус не смешивался с толпой и не преподносил «тайных пожертвований» в пределах Клошмерля.
К тому же эти маленькие отклонения имели причины, делавшие их вполне извинительными. Живя друг подле друга, супруги, в конце концов, слишком хорошо узнают один другого, и чем дальше заходит процесс взаимопознания, тем меньше остаётся возможностей для открытий, тем труднее супругам удовлетворить свою жажду идеала. Эти поиски идеала приходится переносить в другое место, мужчины переключаются на жену соседа, в которой они находят нечто такое, чего недостаёт их собственной. В игру вмешивается воображение. Образ чужой жены полонит рассудок, мужчины переживают неописуемые треволнения, иногда даже хворают, и голова у них решительно идёт кругом. Само собой разумеется, что, если бы им отдали жену соседа взамен их собственной, вскорости произошло бы то же самое, и они заново принялись бы поглядывать по сторонам. А жёны тоже настраиваются на супруга соседки, потому что он глядит на них с большим желанием и любопытством, чем их собственный муженёк, натурально, не обращающий на них ни малейшего внимания. Они не в состоянии уразуметь, что мужья перестают на них глядеть, потому что знают их до малейшей подробности, и что супруг соседки, который так смущает их своими ухватками, потеряет к ним всякий интерес, как только обшарит их вдоль и поперёк. Эти противоречия, к сожалению, присущи человеческой природе. Они усложняют жизнь и внушают людям вечную неудовлетворённость.
Таким образом, ежегодный праздник позволял воплощать в жизнь мечты, месяцами волновавшие горожан. Выйдя из своих домов и смешавшись друг с другом, люди не упускали возможностей, зная, что праздничные вольности отнюдь не долговечны. Эти маленькие шалости отчасти полезны: они играют роль некоего клапана, выпускающего излишки злости, которая могла бы вконец отравить умы некоторым обитателям городка. Впрочем, следует заметить, что недовольные не составляли большинства. В Клошмерле подавляющая часть мужчин довольствовалась собственными жёнами, а большинство жён обходилось своими мужьями. До взаимного обожания дело не доходило, но в большей части семейств мужья и жёны друг друга вполне переносили. Для супругов и это неплохо.
Итак, в том году ночь с 15-го на 16 августа прошла в развлечениях, как и во все предыдущие годы. Около трёх часов ночи люди, один за другим, начали расходиться по домам. На площади остались лишь доблестные и несокрушимые «Глотки», зашедшие слишком далеко в своих возлияниях, и отзвуки их громких речей казались странными в тишине возникающего дня. Эта какофония была настолько невыносимой, что возмущённые птицы перенесли свои сладкозвучные песнопения в соседние деревушки, оставив Клошмерль во власти пьяного гула.
* * *
Шестнадцатого августа в десять часов утра зазвонили к большой мессе. Все женщины Клошмерля отправились в церковь, расфуфырившись в пух и прах столько же из традиционного благочестия, сколько из желания выставить напоказ наиболее удачные свои наряды, которые каждая из них давно уже втихомолку обдумала, стремясь к тому, чтобы тело её выглядело как можно более соблазнительным и произвело бы неотразимое впечатление в тот день, когда его облекут сии одежды. Это были сплошь розовые, нежно-голубые, бледно-зелёные, лимонно-жёлтые и оранжевые платья, короткие и облегающие крестец в соответствии с модами того времени, что позволяло увидеть упругие ноги этих бедовых бабёнок. Если кто-нибудь из них наклонялся, чтобы завязать ботинок или застегнуть штаны своему малышу, можно было увидеть поверх чулка ослепительную белую полоску толстой ляжки (поистине здесь было чем потешиться муженьку).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97