доктору за визит. Тут Альфред и говорит, что при таких делах добрым христианам негоже скупиться на деньги и что самое время сбегать теперь за врачом.
Вы ведь знаете доктора Мурая, сударь? Он здорово вправляет кости – тут к нему не подкопаешься. Это он вправил ногу Анри Бродекену, когда то свалился с лестницы, сбивая палкой орехи. А как он вправил руку Антуан Патриго, когда его двинуло грузовиком! А вот когда нутро заболит, тут наи доктор Мурай уже не такой мастак, как на переломы да вывихи. Так вот, приходит он к семейству Сови и поднимает одеяло с тётки Сидони. Тут он, конечно, сразу же всё увидел и говорит:
– А на двор она ходит?
Альфред ему и отвечает: «Ничего, мол, не ходит».
Тут доктор общупал её живот – а он уже стал твёрдый, как бочонок, и почти такой же здоровенный – и говорит детям: «Пошли-ка, выйдем поговорим!»
Выходят они во двор. Тут доктор Мурай и говорит:
– Она уже, почитай, наполовину мёртвая.
Альфред его и спрашивает:
– Это что ж, из-за живота? Что там у неё внутри?
– Газы, – отвечает доктор. – Либо они разорвут ей живот, либо удушат. Так или иначе, долго она не протянет.
Сказавши это, он вышел, с видом человека, который в себе уверен. И подумать только, что за такие слова врачам платят по 20 франков, только потому, что они подкатывают на собственном автомобиле. Да ещё когда всё это, как вы сами сейчас убедитесь, сущая брехня.
– Ну что, дело дрянь? – спросила Сидони у Альфреда, когда тот вернулся в комнату.
– Да, дела неважнецкие, – говорит он в ответ.
И по тому, как он ей ответил, она сразу же поняла, что дела её очень плохи и что скоро у неё вообще никаких дел не будет. Тётка Сидони была женщиной набожной. Такой она сделалась с возрастом, раз уж миновали времена, когда ей задирали юбки. Когда она поняла, что скоро отдаст концы, она попросила позвать кюре. (Тогда уже у нас был Поносс, вы с ним наверняка знакомы.)
Уж если в дом зовут кюре, считай, дело пахнет сосной. И вот заявляется кюре Поносс со своими добрыми речами. Он спрашивает, что такое стряслось в доме, и ему рассказывают про живот тётки Сидони, который перестал работать, и про то, что доктор Мурай не дал бы и франка за её шкуру. Тут кюре Поносс просит, чтобы приподняли одеяло и показали ему живот бедной Сидони. Это страшно всех удивило. Но Альфред сразу понял, что дело совсем не в любопытстве, потому как видно было, что старуха дышит на ладан.
И вот кюре Поносс стал щупать живот тётки Сидони, точь-в-точь как это делал доктор Мурай. Но у Поносса всё пошло по-другому.
– Ясно, – сказал он. – Сейчас я устрою так, что её пронесёт, – и попросил постного масла.
Альфред принёс полную бутылку. Кюре Поносс наполнил два больших стакана и дал выпить Сидони. Он посоветовал, сверх того, прочитать столько молитв, сколько она сможет, чтобы боженька тоже участвовал в этом деле и помог ей прочистить брюхо. А потом кюре Поносс преспокойно себе убрался, сказав, что нужно ждать и не переводить кровь на воду. А Сидони так здорово пронесло, что она долго не могла остановиться, и все газы повыходили из неё с таким треском да зловонием, что и представить себе трудно. Такая вонища была на улице, как в те дни, когда чистят выгребные ямы. Это было что-то несусветное, и все с нижнего города говорили: «Это опорожняется живот тётки Сидони». И, в конце концов, он так опорожнился, что через два дня Сидони напялила на себя кофту и, рада-радёшенька, пошла по Клошмерлю рассказывать, как доктор Мурай хотел её угробить, а кюре Поносс, при помощи святого масла, сотворил чудо с её животом. Эта история здорово сыграла на руку господу богу, и с тех пор люди старались дружить с кюре Поноссом, даже когда переставали ходить в церковь. А когда кто в городе заболевал, то частенько кюре вызывали раньше, чем доктора Мурая, и тот остался, можно сказать, в дураках. Вот с тех пор он и осерчал на кюре Поносса, и они стали не ладить, хотя наш кюре и вовсе не виноват. Ведь он славный человек: и нос никогда не дерёт, и в божолезских винах толк знает – мне за это все наши виноделы ручались.
* * *
Аптекарь Пуальфар был человеком странным, худым, бесцветным, с вечно удручённой физиономией. На том самом месте, где священникам выбривают тонзуру, у него была шишка величиной со сливу ренклод. Желая замаскировать эту шишку, он постоянно носил ермолку с кисточкой, что делало его похожим на унылого алхимика. В жизни нашего аптекаря, безусловно, было много печальных моментов, но, кроме того, горе было его призванием. Он был прирождённым меланхоликом, никогда не видел он улыбки на лице матери, не помнил отца, умершего совсем молодым, вероятно, от скуки или от желания избавиться от своей безупречной супруги, один вид которой толкал на безоглядное бегство куда угодно, вплоть до чистилища. В наследство от матери Пуальфар получил способность источать беспросветное уныние, и жизнь, которая никогда не откажет такому дару в возможностях развиваться, очень скоро предоставила Пуальфару повод для бесконечных стенаний. Вот в двух словах история нашего аптекаря.
Ещё до того, как он поселился в Клошмерле, Пуальфар сделал предложение одной сироте – девушке очень красивой и очень бедной. Бедность и советы опекунов, которые давно уже хотели её пристроить, не позволяли ей отмахнуться от такого солидного предложения. Девушка получила у монашек религиозное воспитание. В последнюю минуту она поставила в церкви свечу и разыграла свою судьбу в орлянку: решка – пострижение в монахини, орёл – бракосочетание с Пуальфаром. Оба варианта её в равной степени не устраивали. Но, выслушав угрозы опекунов, она поняла, что другого выхода у неё нет. Монета упала орлом. Девушка узрела в этом волю господа бога и вышла замуж за Пуальфара. Вскоре аптекарь обволок её такой скукой, что она поспешила умереть, оставив Пуальфару похожую на себя дочь. Это сходство, постоянно напоминавшее о покойной, послужило вдовцу темой для нескончаемых причитаний.
После кончины своей супруги Пуальфар принял все меры, чтобы горевать в своё удовольствие. Он определил девочку в пансион и взвалил на плечи помощника всю работу в аптеке, регулярный доход которой обеспечивал доктор Мурай, выписывая за мзду свои бесчисленные рецепты. Располагая свободным временем, Пуальфар мог совершать частые путешествия в Лион, куда его влекли запросы сентиментально-эротического характера. Там его без труда увлекали за собой первые встречные женщины, к которым он обращался с весьма необычной просьбой. Он просил их раздеться донага, закрыть глаза и, завернувшись в простыни, застыть, имитируя трупное окоченение. В руках они должны были сжимать маленькое распятие, которое он всегда носил при себе. Опустившись на колени перед постелью, господин Пуальфар долго плакал навзрыд, а потом, бледный как смерть, покидал воскресших красоток и отправлялся на кладбище, куда его увлекал властный инстинкт коллекционерства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Вы ведь знаете доктора Мурая, сударь? Он здорово вправляет кости – тут к нему не подкопаешься. Это он вправил ногу Анри Бродекену, когда то свалился с лестницы, сбивая палкой орехи. А как он вправил руку Антуан Патриго, когда его двинуло грузовиком! А вот когда нутро заболит, тут наи доктор Мурай уже не такой мастак, как на переломы да вывихи. Так вот, приходит он к семейству Сови и поднимает одеяло с тётки Сидони. Тут он, конечно, сразу же всё увидел и говорит:
– А на двор она ходит?
Альфред ему и отвечает: «Ничего, мол, не ходит».
Тут доктор общупал её живот – а он уже стал твёрдый, как бочонок, и почти такой же здоровенный – и говорит детям: «Пошли-ка, выйдем поговорим!»
Выходят они во двор. Тут доктор Мурай и говорит:
– Она уже, почитай, наполовину мёртвая.
Альфред его и спрашивает:
– Это что ж, из-за живота? Что там у неё внутри?
– Газы, – отвечает доктор. – Либо они разорвут ей живот, либо удушат. Так или иначе, долго она не протянет.
Сказавши это, он вышел, с видом человека, который в себе уверен. И подумать только, что за такие слова врачам платят по 20 франков, только потому, что они подкатывают на собственном автомобиле. Да ещё когда всё это, как вы сами сейчас убедитесь, сущая брехня.
– Ну что, дело дрянь? – спросила Сидони у Альфреда, когда тот вернулся в комнату.
– Да, дела неважнецкие, – говорит он в ответ.
И по тому, как он ей ответил, она сразу же поняла, что дела её очень плохи и что скоро у неё вообще никаких дел не будет. Тётка Сидони была женщиной набожной. Такой она сделалась с возрастом, раз уж миновали времена, когда ей задирали юбки. Когда она поняла, что скоро отдаст концы, она попросила позвать кюре. (Тогда уже у нас был Поносс, вы с ним наверняка знакомы.)
Уж если в дом зовут кюре, считай, дело пахнет сосной. И вот заявляется кюре Поносс со своими добрыми речами. Он спрашивает, что такое стряслось в доме, и ему рассказывают про живот тётки Сидони, который перестал работать, и про то, что доктор Мурай не дал бы и франка за её шкуру. Тут кюре Поносс просит, чтобы приподняли одеяло и показали ему живот бедной Сидони. Это страшно всех удивило. Но Альфред сразу понял, что дело совсем не в любопытстве, потому как видно было, что старуха дышит на ладан.
И вот кюре Поносс стал щупать живот тётки Сидони, точь-в-точь как это делал доктор Мурай. Но у Поносса всё пошло по-другому.
– Ясно, – сказал он. – Сейчас я устрою так, что её пронесёт, – и попросил постного масла.
Альфред принёс полную бутылку. Кюре Поносс наполнил два больших стакана и дал выпить Сидони. Он посоветовал, сверх того, прочитать столько молитв, сколько она сможет, чтобы боженька тоже участвовал в этом деле и помог ей прочистить брюхо. А потом кюре Поносс преспокойно себе убрался, сказав, что нужно ждать и не переводить кровь на воду. А Сидони так здорово пронесло, что она долго не могла остановиться, и все газы повыходили из неё с таким треском да зловонием, что и представить себе трудно. Такая вонища была на улице, как в те дни, когда чистят выгребные ямы. Это было что-то несусветное, и все с нижнего города говорили: «Это опорожняется живот тётки Сидони». И, в конце концов, он так опорожнился, что через два дня Сидони напялила на себя кофту и, рада-радёшенька, пошла по Клошмерлю рассказывать, как доктор Мурай хотел её угробить, а кюре Поносс, при помощи святого масла, сотворил чудо с её животом. Эта история здорово сыграла на руку господу богу, и с тех пор люди старались дружить с кюре Поноссом, даже когда переставали ходить в церковь. А когда кто в городе заболевал, то частенько кюре вызывали раньше, чем доктора Мурая, и тот остался, можно сказать, в дураках. Вот с тех пор он и осерчал на кюре Поносса, и они стали не ладить, хотя наш кюре и вовсе не виноват. Ведь он славный человек: и нос никогда не дерёт, и в божолезских винах толк знает – мне за это все наши виноделы ручались.
* * *
Аптекарь Пуальфар был человеком странным, худым, бесцветным, с вечно удручённой физиономией. На том самом месте, где священникам выбривают тонзуру, у него была шишка величиной со сливу ренклод. Желая замаскировать эту шишку, он постоянно носил ермолку с кисточкой, что делало его похожим на унылого алхимика. В жизни нашего аптекаря, безусловно, было много печальных моментов, но, кроме того, горе было его призванием. Он был прирождённым меланхоликом, никогда не видел он улыбки на лице матери, не помнил отца, умершего совсем молодым, вероятно, от скуки или от желания избавиться от своей безупречной супруги, один вид которой толкал на безоглядное бегство куда угодно, вплоть до чистилища. В наследство от матери Пуальфар получил способность источать беспросветное уныние, и жизнь, которая никогда не откажет такому дару в возможностях развиваться, очень скоро предоставила Пуальфару повод для бесконечных стенаний. Вот в двух словах история нашего аптекаря.
Ещё до того, как он поселился в Клошмерле, Пуальфар сделал предложение одной сироте – девушке очень красивой и очень бедной. Бедность и советы опекунов, которые давно уже хотели её пристроить, не позволяли ей отмахнуться от такого солидного предложения. Девушка получила у монашек религиозное воспитание. В последнюю минуту она поставила в церкви свечу и разыграла свою судьбу в орлянку: решка – пострижение в монахини, орёл – бракосочетание с Пуальфаром. Оба варианта её в равной степени не устраивали. Но, выслушав угрозы опекунов, она поняла, что другого выхода у неё нет. Монета упала орлом. Девушка узрела в этом волю господа бога и вышла замуж за Пуальфара. Вскоре аптекарь обволок её такой скукой, что она поспешила умереть, оставив Пуальфару похожую на себя дочь. Это сходство, постоянно напоминавшее о покойной, послужило вдовцу темой для нескончаемых причитаний.
После кончины своей супруги Пуальфар принял все меры, чтобы горевать в своё удовольствие. Он определил девочку в пансион и взвалил на плечи помощника всю работу в аптеке, регулярный доход которой обеспечивал доктор Мурай, выписывая за мзду свои бесчисленные рецепты. Располагая свободным временем, Пуальфар мог совершать частые путешествия в Лион, куда его влекли запросы сентиментально-эротического характера. Там его без труда увлекали за собой первые встречные женщины, к которым он обращался с весьма необычной просьбой. Он просил их раздеться донага, закрыть глаза и, завернувшись в простыни, застыть, имитируя трупное окоченение. В руках они должны были сжимать маленькое распятие, которое он всегда носил при себе. Опустившись на колени перед постелью, господин Пуальфар долго плакал навзрыд, а потом, бледный как смерть, покидал воскресших красоток и отправлялся на кладбище, куда его увлекал властный инстинкт коллекционерства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97