С тех пор, как от неё с таким срамом ушёл Фонсимань, она уже была не такой, как прежде, и то, что капитан поселился в гостинице, её здорово взбудоражило. Не говоря уж о том, что Адели всё это порядочно льстило, капитан был рангом повыше, чем Фонсимань, чепуховый судейский писаришка.
Что до капитана, то его игру я видел насквозь. Поначалу, как и все новички в нашем городе, он вертёлся около «Галери божолез». Увидевши, что на этой стороне улицы у него ничего не выйдет, он перешёл на другую. Он уселся перед окошком, – вроде как у него там кабинет, и всё для того, чтобы потешить глаз Аделью и поживее продвинуть свои дела (а какие именно – и так понятно). Этот пришлый прохвост не спускал с неё взгляда. И нас это порядком задевало, потому как Адель была нашей землячкой. Когда клошмерлянка обманывает своего мужика с клошмерлянином, так тут особенно сказать нечего: тут получаются одновременно один рогач и один счастливчик. И если бы какой муж отнёсся к этому делу слишком строго, то как потом ему самому воспользоваться удобным случаем, коли он живёт в городке, где все знают один другого наперечёт! Но когда наша женщина обманывает своего мужа с чужаком – это уже переварить трудно, и если бы мы, клошмерляне, наблюдали сложа руки, как эта стерва колобродит во всю свою прыть, то были бы законченными остолопами.
И всё ж таки, даже видя, как это дело происходит, никто не стал слишком горевать: Артюра у нас не очень-то любили из-за того, что он считал себя умнее самого господа бога, а на других глядел как на дураков, наполняя свою кассу ихними деньжатами. Такая манера людям не шибко нравится. А тут ещё Артюр с год назад прямо у себя в зале заключил пари. Он сказал: «Рогачом делается тот, кто этого сам захочет. А вот я этого не хочу, значит, никогда и не буду». – «А что ты поставишь?» – спросил у него Ларудель. «Да очень даже просто, – ответил ему Артюр, – в тот день, как мне докажут, что я рогач, я открою здесь, посреди зала, винный бочонок и пускай, кто хочет, из него пьёт целую неделю бесплатно».
Согласитесь, сударь, это было дурацкое пари! Все уже знали, что он продул свой спор из-за Фонсиманя, но никто не брался ему про то доложить. Оно конечно, людям хотелось бы выпить бесплатно, но они не желали устраивать неприятности Адели и потому предпочитали в конечном счёте помалкивать.
Раз уж пари нам больше ничего не давало, мы бы позабавились, узнавши, что Артюр во второй раз становится рогачом. Полгода назад этот окаянный Тардиво не имел бы ни малейшего шанса, но, после того как тут прошёл Ипполит Фонсимань, всё сразу переменилось. Двое или трое из нас наблюдали вблизи за ходом событий. Но было не так уж просто обо всём докумекать, потому как Адель не стала трезвонить во все колокола, чтобы нас про это известить. А мы не могли, как говорится, заштопорить её на месте. Потому-то мы и не решались утверждать наверняка, растут ли рога у Артюра Торбайона или ещё не растут.
Как-то раз, после полудня, захожу я в гостиницу, чтобы опрокинуть стаканчик, и замечаю большую перемену. Тардиво, который раньше не отрываясь пялился на Адель, больше на неё не смотрит. Тут я про себя и подумал: «Если ты на неё больше не глядишь, так это потому, что ты её теперь уже знаешь!» А Адель-то, что на него прежде не смотрела, теперь не сводила с него глаз. Тут я себе говорю: «Эге, девка, видать, ты уже готовенькая!» Это я сказал совсем тихо и больше ничего не добавил, но мнение у меня тогда уже сложилось. Вы, должно быть, наблюдали, сударь, что мужчины всегда смотрят на женщину до, а женщины на мужчину после. А потом, через пару деньков, Адель зажаловалась на головную боль, взяла велосипед и отправилась, как она сказала, подышать свежим воздухом – совсем как Жюдит. И на следующий день опять это повторила. А потом Тардиво, который теперь уже пореже бывал в зале, приказал оседлать ему лошадь и отправился, как он сказал, поглядеть на окрестности. Тут я себе и говорю: «Ну, Артюр, тебя нарогатили ещё разок!» И чтобы убедиться в этом наверняка, я отправился в ту же сторону, что и Адель, да так, чтоб меня никто не заметил. А поскольку я сельский полицейский, то знаю все окольные тропки в здешних местах и все тенистые уголки, где наши девки и бабы могут заниматься своими делами вдалеке от любопытных глаз. Когда я увидел, как в чащобе блестит никель велосипеда и неподалёку к дереву привязана лошадь Тардиво, тут уж я окончательно понял, что при этаком разгоне Артюру пришлось бы целый год поить всех задарма, если б только он сдержал слово. Но что меня здорово удивило, так это то, что поблизости бродила наша чёртова желтуха Пюте. А уж она-то пришла сюда не ради собственной надобности, потому как даже в самую темнющую ночь было маловероятно, что на неё набросится здесь какой-нибудь оборотень. Это мне показалось странным. «Не иначе, – подумал я, – как эта падаль тоже увидела здесь лошадь, велосипед и никого около». Словом, пойдём дальше.
* * *
– Ну ладно, вы про всё уже знаете: и про видения Пютешки, и про то, как Туминьон и Никола устроили потасовку посередь церкви, и про то, как святой Рох сверзился на пол, как мёртвый, и про Куафнава, который, как говорили, прозвонил революцию, и про Розу Бивак, которая потеряла свой голубой бант дочери Пресвятой девы, забавляясь через меру со своим Клодиусом Бродекеном, и про то, как монтежурцы измазали наш памятник, и про недовольство Куртебишки. Значит, вы уже знаете и про то, как Сен-Шуля прогнали, обстреляв помидорами, и про Фонсиманя, которого не хватило на двух сладкоежек, и про то, как Ортанс Жиродо сбежала со своим ухажёром, и про то, как Мари Фуйаве общупали эти мерзавцы – папаша и сыночек Жиродо, и про Пуальфара, который спятил, и про Тафарделя, который совсем обалдел от ярости, и про матушку Фуаш с её недержанием речи, и про Бабетту Манапу, у которой язык работал хлеще, чем её стиральный валёк.
Сами понимаете, сударь, что после всех этих дел Клошмерль стал совсем не таким, как прежде. Ничего похожего не мог отыскать даже на самом донышке своей головеёшки папаша Панмоль, самый старый человек в Клошмерле. Ему уже сто три года стукнуло, а он сохранял полную ясность ума: это можно доказать тем, что он запросто опрокидывал стаканчик и по-прежнему глядел на маленьких девочек, играющих в пипи, как делают у нас эти маленькие дурёхи, которым уже начинает чего-то хотеться.
В Клошмерле всё пошло теперь вкривь и вкось: мужчины только и пеклись что о политике и ругались на чём свет стоит, а женщины только и говорили что о заднице соседки да о тех руках, через которые она прошла, и при этом ругались не хуже мужчин, а иногда, пожалуй, и почище. А тут, в дополнение ко всему, является сотня свеженьких молодцов-солдат, которые были готовы пускать пулю за пулей, совсем как их винтовки, и только и думали про то, как бы приступить к делу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Что до капитана, то его игру я видел насквозь. Поначалу, как и все новички в нашем городе, он вертёлся около «Галери божолез». Увидевши, что на этой стороне улицы у него ничего не выйдет, он перешёл на другую. Он уселся перед окошком, – вроде как у него там кабинет, и всё для того, чтобы потешить глаз Аделью и поживее продвинуть свои дела (а какие именно – и так понятно). Этот пришлый прохвост не спускал с неё взгляда. И нас это порядком задевало, потому как Адель была нашей землячкой. Когда клошмерлянка обманывает своего мужика с клошмерлянином, так тут особенно сказать нечего: тут получаются одновременно один рогач и один счастливчик. И если бы какой муж отнёсся к этому делу слишком строго, то как потом ему самому воспользоваться удобным случаем, коли он живёт в городке, где все знают один другого наперечёт! Но когда наша женщина обманывает своего мужа с чужаком – это уже переварить трудно, и если бы мы, клошмерляне, наблюдали сложа руки, как эта стерва колобродит во всю свою прыть, то были бы законченными остолопами.
И всё ж таки, даже видя, как это дело происходит, никто не стал слишком горевать: Артюра у нас не очень-то любили из-за того, что он считал себя умнее самого господа бога, а на других глядел как на дураков, наполняя свою кассу ихними деньжатами. Такая манера людям не шибко нравится. А тут ещё Артюр с год назад прямо у себя в зале заключил пари. Он сказал: «Рогачом делается тот, кто этого сам захочет. А вот я этого не хочу, значит, никогда и не буду». – «А что ты поставишь?» – спросил у него Ларудель. «Да очень даже просто, – ответил ему Артюр, – в тот день, как мне докажут, что я рогач, я открою здесь, посреди зала, винный бочонок и пускай, кто хочет, из него пьёт целую неделю бесплатно».
Согласитесь, сударь, это было дурацкое пари! Все уже знали, что он продул свой спор из-за Фонсиманя, но никто не брался ему про то доложить. Оно конечно, людям хотелось бы выпить бесплатно, но они не желали устраивать неприятности Адели и потому предпочитали в конечном счёте помалкивать.
Раз уж пари нам больше ничего не давало, мы бы позабавились, узнавши, что Артюр во второй раз становится рогачом. Полгода назад этот окаянный Тардиво не имел бы ни малейшего шанса, но, после того как тут прошёл Ипполит Фонсимань, всё сразу переменилось. Двое или трое из нас наблюдали вблизи за ходом событий. Но было не так уж просто обо всём докумекать, потому как Адель не стала трезвонить во все колокола, чтобы нас про это известить. А мы не могли, как говорится, заштопорить её на месте. Потому-то мы и не решались утверждать наверняка, растут ли рога у Артюра Торбайона или ещё не растут.
Как-то раз, после полудня, захожу я в гостиницу, чтобы опрокинуть стаканчик, и замечаю большую перемену. Тардиво, который раньше не отрываясь пялился на Адель, больше на неё не смотрит. Тут я про себя и подумал: «Если ты на неё больше не глядишь, так это потому, что ты её теперь уже знаешь!» А Адель-то, что на него прежде не смотрела, теперь не сводила с него глаз. Тут я себе говорю: «Эге, девка, видать, ты уже готовенькая!» Это я сказал совсем тихо и больше ничего не добавил, но мнение у меня тогда уже сложилось. Вы, должно быть, наблюдали, сударь, что мужчины всегда смотрят на женщину до, а женщины на мужчину после. А потом, через пару деньков, Адель зажаловалась на головную боль, взяла велосипед и отправилась, как она сказала, подышать свежим воздухом – совсем как Жюдит. И на следующий день опять это повторила. А потом Тардиво, который теперь уже пореже бывал в зале, приказал оседлать ему лошадь и отправился, как он сказал, поглядеть на окрестности. Тут я себе и говорю: «Ну, Артюр, тебя нарогатили ещё разок!» И чтобы убедиться в этом наверняка, я отправился в ту же сторону, что и Адель, да так, чтоб меня никто не заметил. А поскольку я сельский полицейский, то знаю все окольные тропки в здешних местах и все тенистые уголки, где наши девки и бабы могут заниматься своими делами вдалеке от любопытных глаз. Когда я увидел, как в чащобе блестит никель велосипеда и неподалёку к дереву привязана лошадь Тардиво, тут уж я окончательно понял, что при этаком разгоне Артюру пришлось бы целый год поить всех задарма, если б только он сдержал слово. Но что меня здорово удивило, так это то, что поблизости бродила наша чёртова желтуха Пюте. А уж она-то пришла сюда не ради собственной надобности, потому как даже в самую темнющую ночь было маловероятно, что на неё набросится здесь какой-нибудь оборотень. Это мне показалось странным. «Не иначе, – подумал я, – как эта падаль тоже увидела здесь лошадь, велосипед и никого около». Словом, пойдём дальше.
* * *
– Ну ладно, вы про всё уже знаете: и про видения Пютешки, и про то, как Туминьон и Никола устроили потасовку посередь церкви, и про то, как святой Рох сверзился на пол, как мёртвый, и про Куафнава, который, как говорили, прозвонил революцию, и про Розу Бивак, которая потеряла свой голубой бант дочери Пресвятой девы, забавляясь через меру со своим Клодиусом Бродекеном, и про то, как монтежурцы измазали наш памятник, и про недовольство Куртебишки. Значит, вы уже знаете и про то, как Сен-Шуля прогнали, обстреляв помидорами, и про Фонсиманя, которого не хватило на двух сладкоежек, и про то, как Ортанс Жиродо сбежала со своим ухажёром, и про то, как Мари Фуйаве общупали эти мерзавцы – папаша и сыночек Жиродо, и про Пуальфара, который спятил, и про Тафарделя, который совсем обалдел от ярости, и про матушку Фуаш с её недержанием речи, и про Бабетту Манапу, у которой язык работал хлеще, чем её стиральный валёк.
Сами понимаете, сударь, что после всех этих дел Клошмерль стал совсем не таким, как прежде. Ничего похожего не мог отыскать даже на самом донышке своей головеёшки папаша Панмоль, самый старый человек в Клошмерле. Ему уже сто три года стукнуло, а он сохранял полную ясность ума: это можно доказать тем, что он запросто опрокидывал стаканчик и по-прежнему глядел на маленьких девочек, играющих в пипи, как делают у нас эти маленькие дурёхи, которым уже начинает чего-то хотеться.
В Клошмерле всё пошло теперь вкривь и вкось: мужчины только и пеклись что о политике и ругались на чём свет стоит, а женщины только и говорили что о заднице соседки да о тех руках, через которые она прошла, и при этом ругались не хуже мужчин, а иногда, пожалуй, и почище. А тут, в дополнение ко всему, является сотня свеженьких молодцов-солдат, которые были готовы пускать пулю за пулей, совсем как их винтовки, и только и думали про то, как бы приступить к делу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97