Нет. Ничего удивительного, что Дункан не думает о том, чтобы изменить свою толмоору.
Я сдвинул брови – кое-что все-таки оставалось мне непонятным:
– Ты хочешь сказать, что даже один воин, отказавшийся от своей толмооры, может нарушить равновесие судеб мира?
Дункан тоже помрачнел. Впервые он с трудом подыскивал слова, словно понимая, что хомэйнский никогда не сможет передать того, что я хотел узнать. Но Древний Язык не мог помочь ему: его слишком плохо знал я. А то, что знал, было мне известно от Финна: он же никогда не говорил о столь личных для Чэйсули вещах.
Наконец, Дункан вздохнул:
– Фермер отправляется в Мухаару сегодня вместо того, чтобы сделать это завтра. Его сын падает в колодец. Сын умирает, – он сделал знакомый жест: ладонь вверх, пальцы веером. – Толмоора. Но если бы фермер ушел завтра, а не сегодня, остался бы его сын жить? Я не могу сказать. Служит ли смерть какой-то высшей цели? Быть может. Если бы он выжил, уничтожило бы это узор судьбы?
Возможно. Я не могу сказать, – он пожал плечами, – Я не могу знать, чего хотят боги.
– Но ты служишь им настолько слепо…
– Нет. С открытыми глазами, – он не улыбался. – Они дали нам Пророчество, чтобы мы знали, чего добиваемся. Мы знаем, что потеряем, если не будем продолжать служить ему. Моя вера такова: если изменить определенные события, они могут повлиять на другие события и, в свою очередь, изменить их. Если изменений, пусть и незначительных, будет достаточно, они могут изменить что-то большее. Быть может, даже Пророчество Перворожденного.
– Итак, вы всю жизнь живете в цепях, – я не мог понять глубину его преданности Пророчеству. Не мог понять смысла подобной преданности.
Губы Дункана тронула легкая улыбка:
– Ты носишь венец, господин мой Мухаар. Ты, конечно же, знаешь его тяжесть.
– Это другое…
– Да? Даже теперь перед тобой стоит задача найти наследника. И, чтобы возвести принца на трон Хомейны, ты готов забрать у меня сына.
Я уставился на него, чувствуя пустоту внутри больного тела:
– У меня нет выбора.
– У меня тоже, господин мой Мухаар, – Дункан неожиданно показался мне страшно усталым. – Но жизнь моего сына будет полна тягостей.
– Он будет принцем Хомейны, – мне казалось, что высокий сан должен перевесить все тягости. Он снова стал серьезен:
– Когда-то этот титул был твоим. И ты едва не погиб из-за него. Не пытайся преуменьшать опасность, связанную с высоким саном.
– Донал – Чэйсули, – мгновение я не мог придумать, что сказать еще. В этот момент я понял, что даже я сам служил богам. Дункан не раз говорил, что это трон Чэйсули, и что однажды на него вместо хомэйнского Мухаара сядет Мухаар-Чэйсули. А теперь я всего несколькими словами превратил предсказание в реальность.
Или люди всегда так слепы в том, что касается богов, даже когда служат им?
– Чэйсули, – откликнулся Дункан, – и новое звено отковано.
Я посмотрел на Кая. Я вспомнил о соколе и волке Донала – два лиир вместо одного. Времена менялись, время шло, и иногда слишком быстро.
Я вздохнул и потер колени.
– Хомэйны не примут его. По крайней мере, не так легко. Он Чэйсули до мозга костей, несмотря на свою хомэйнскую кровь.
– Верно, – согласился Дункан, – ты начинаешь осознавать опасность.
– Я могу уменьшить ее. Могу уничтожить этот выбор. Могу сделать так, что хомэйны наверное примут его.
Дункан покачал головой:
– Меньше, чем восемь лет назад, по твоей воле окончилась кумаалин Шейна.
Слишком недавно. Такие вещи просто не делаются.
– Нет. Но я могу упростить это.
– Каким образом?
– Женив его на Айслинн. Дункан резко поднялся:
– Но ведь они еще дети!
– Сейчас – да, но дети становятся взрослыми, – мне вовсе не хотелось увидеть ошеломление и гнев на его лице, но выхода не было. – Раннее венчание, Дункан, как это принято в королевских домах. Через пятнадцать лет Доналу будет – двадцать три, так? Айслинн – шестнадцать, достаточно, чтобы сыграть свадьбу.
Тогда я назначу его своим наследником.
Дункан закрыл глаза. Я увидел, как его правая рука приподнялась в привычном жесте:
– Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, – в его голосе была беспомощность, которая, я видел, точила его душу. Дункан был не из тех, кто пытается приукрасить свои истинные чувства.
Я вздохнул и с приличествующим выражением лица сделал жест, означавший пожелание мира Чэйсули: Чэйсули и-хэлла шансу.
– Мир! – слово было произнесено с горечью: снова нечто новое для Дункана.
– Мой сын этого не узнает.
Я снова почувствовал ломоту в костях и поплотнее завернулся в свое одеяние:
– Думаю, я тоже этого не знал. А ты?
– О нет, знал, – тут же откликнулся он с горечью. – Более, чем ты, Кэриллон. Ведь Аликс пришла ко мне.
Удар достиг цели. Я поморщился, вспомнив об Электре, я знал, что мне придется во всем этом разобраться, и чем скорее, тем лучше. Видят боги, Тинстар и так отнял у меня достаточно времени.
– Я пошлю за Аликс, – сказал я наконец. Холод пробирал меня до костей меня, но не Дункана, похоже, он его не чувствовал. – И за Доналом. Я объясню им обоим. Можно было бы послать Кая, но у меня есть другое поручение для тебя.
Я ожидал отказа, но Дункан не сказал ничего. В его позе чувствовалась безмерная усталость, почти покорность, а в глазах – горькое понимание. Он всегда и во всем был на шаг впереди меня.
– Дункан… прости меня. Я не хотел отнимать у тебя сына.
– Не проси прощения за то, чего хотели боги, – он поднял руку, и ястреб опустился на нее. Никогда я не мог понять, как Дункану удается держать его на руке: все же Кай – тяжеленная птица.
– Что же до твоего дела – я исполню его. Оно даст мне возможность выбраться из этих стен…
Он передернул плечами, словно повторяя мой жест – только причина была другой.
– Они давят… – сказал он наконец. – Как они давят… как сковывают душу Чэйсули…
– Но разве не Чэйсули возвели эти стены? – я был удивлен тем, какой страстью звучал его голос.
– Мы построили их и мы оставили их, – он покачал головой. – Я оставляю их.
Моему сыну, не мне придется учиться жить в этой клетке. Я слишком стар для того, чтобы менять свои привычки.
– Так же, как и я, – с горечью откликнулся я. – И таким меня сделал Тинстар.
– Тинстар изменил твое тело, но не душу, – ответил Дункан. – Не позволяй плоти властвовать над сердцем.
На мгновение по его лицу скользнула тень улыбки – и он покинул комнату.
Я вошел в покои Электры и увидел ее сидящей у створчатого окна. Свет солнца, заставлявший сиять ее волосы, не позволял ей видеть меня – она повернула ко мне голову только когда хлопнула закрывающаяся дверь.
Она не встала – сидела на скамье, кутаясь в черный плащ, словно то был колдовской покров, сотканный Тинстаром. Капюшон плаща лежал у нее на плечах, и две мерцающих бледно-золотых косы, перевитых серебром, сбегали по спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Я сдвинул брови – кое-что все-таки оставалось мне непонятным:
– Ты хочешь сказать, что даже один воин, отказавшийся от своей толмооры, может нарушить равновесие судеб мира?
Дункан тоже помрачнел. Впервые он с трудом подыскивал слова, словно понимая, что хомэйнский никогда не сможет передать того, что я хотел узнать. Но Древний Язык не мог помочь ему: его слишком плохо знал я. А то, что знал, было мне известно от Финна: он же никогда не говорил о столь личных для Чэйсули вещах.
Наконец, Дункан вздохнул:
– Фермер отправляется в Мухаару сегодня вместо того, чтобы сделать это завтра. Его сын падает в колодец. Сын умирает, – он сделал знакомый жест: ладонь вверх, пальцы веером. – Толмоора. Но если бы фермер ушел завтра, а не сегодня, остался бы его сын жить? Я не могу сказать. Служит ли смерть какой-то высшей цели? Быть может. Если бы он выжил, уничтожило бы это узор судьбы?
Возможно. Я не могу сказать, – он пожал плечами, – Я не могу знать, чего хотят боги.
– Но ты служишь им настолько слепо…
– Нет. С открытыми глазами, – он не улыбался. – Они дали нам Пророчество, чтобы мы знали, чего добиваемся. Мы знаем, что потеряем, если не будем продолжать служить ему. Моя вера такова: если изменить определенные события, они могут повлиять на другие события и, в свою очередь, изменить их. Если изменений, пусть и незначительных, будет достаточно, они могут изменить что-то большее. Быть может, даже Пророчество Перворожденного.
– Итак, вы всю жизнь живете в цепях, – я не мог понять глубину его преданности Пророчеству. Не мог понять смысла подобной преданности.
Губы Дункана тронула легкая улыбка:
– Ты носишь венец, господин мой Мухаар. Ты, конечно же, знаешь его тяжесть.
– Это другое…
– Да? Даже теперь перед тобой стоит задача найти наследника. И, чтобы возвести принца на трон Хомейны, ты готов забрать у меня сына.
Я уставился на него, чувствуя пустоту внутри больного тела:
– У меня нет выбора.
– У меня тоже, господин мой Мухаар, – Дункан неожиданно показался мне страшно усталым. – Но жизнь моего сына будет полна тягостей.
– Он будет принцем Хомейны, – мне казалось, что высокий сан должен перевесить все тягости. Он снова стал серьезен:
– Когда-то этот титул был твоим. И ты едва не погиб из-за него. Не пытайся преуменьшать опасность, связанную с высоким саном.
– Донал – Чэйсули, – мгновение я не мог придумать, что сказать еще. В этот момент я понял, что даже я сам служил богам. Дункан не раз говорил, что это трон Чэйсули, и что однажды на него вместо хомэйнского Мухаара сядет Мухаар-Чэйсули. А теперь я всего несколькими словами превратил предсказание в реальность.
Или люди всегда так слепы в том, что касается богов, даже когда служат им?
– Чэйсули, – откликнулся Дункан, – и новое звено отковано.
Я посмотрел на Кая. Я вспомнил о соколе и волке Донала – два лиир вместо одного. Времена менялись, время шло, и иногда слишком быстро.
Я вздохнул и потер колени.
– Хомэйны не примут его. По крайней мере, не так легко. Он Чэйсули до мозга костей, несмотря на свою хомэйнскую кровь.
– Верно, – согласился Дункан, – ты начинаешь осознавать опасность.
– Я могу уменьшить ее. Могу уничтожить этот выбор. Могу сделать так, что хомэйны наверное примут его.
Дункан покачал головой:
– Меньше, чем восемь лет назад, по твоей воле окончилась кумаалин Шейна.
Слишком недавно. Такие вещи просто не делаются.
– Нет. Но я могу упростить это.
– Каким образом?
– Женив его на Айслинн. Дункан резко поднялся:
– Но ведь они еще дети!
– Сейчас – да, но дети становятся взрослыми, – мне вовсе не хотелось увидеть ошеломление и гнев на его лице, но выхода не было. – Раннее венчание, Дункан, как это принято в королевских домах. Через пятнадцать лет Доналу будет – двадцать три, так? Айслинн – шестнадцать, достаточно, чтобы сыграть свадьбу.
Тогда я назначу его своим наследником.
Дункан закрыл глаза. Я увидел, как его правая рука приподнялась в привычном жесте:
– Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, – в его голосе была беспомощность, которая, я видел, точила его душу. Дункан был не из тех, кто пытается приукрасить свои истинные чувства.
Я вздохнул и с приличествующим выражением лица сделал жест, означавший пожелание мира Чэйсули: Чэйсули и-хэлла шансу.
– Мир! – слово было произнесено с горечью: снова нечто новое для Дункана.
– Мой сын этого не узнает.
Я снова почувствовал ломоту в костях и поплотнее завернулся в свое одеяние:
– Думаю, я тоже этого не знал. А ты?
– О нет, знал, – тут же откликнулся он с горечью. – Более, чем ты, Кэриллон. Ведь Аликс пришла ко мне.
Удар достиг цели. Я поморщился, вспомнив об Электре, я знал, что мне придется во всем этом разобраться, и чем скорее, тем лучше. Видят боги, Тинстар и так отнял у меня достаточно времени.
– Я пошлю за Аликс, – сказал я наконец. Холод пробирал меня до костей меня, но не Дункана, похоже, он его не чувствовал. – И за Доналом. Я объясню им обоим. Можно было бы послать Кая, но у меня есть другое поручение для тебя.
Я ожидал отказа, но Дункан не сказал ничего. В его позе чувствовалась безмерная усталость, почти покорность, а в глазах – горькое понимание. Он всегда и во всем был на шаг впереди меня.
– Дункан… прости меня. Я не хотел отнимать у тебя сына.
– Не проси прощения за то, чего хотели боги, – он поднял руку, и ястреб опустился на нее. Никогда я не мог понять, как Дункану удается держать его на руке: все же Кай – тяжеленная птица.
– Что же до твоего дела – я исполню его. Оно даст мне возможность выбраться из этих стен…
Он передернул плечами, словно повторяя мой жест – только причина была другой.
– Они давят… – сказал он наконец. – Как они давят… как сковывают душу Чэйсули…
– Но разве не Чэйсули возвели эти стены? – я был удивлен тем, какой страстью звучал его голос.
– Мы построили их и мы оставили их, – он покачал головой. – Я оставляю их.
Моему сыну, не мне придется учиться жить в этой клетке. Я слишком стар для того, чтобы менять свои привычки.
– Так же, как и я, – с горечью откликнулся я. – И таким меня сделал Тинстар.
– Тинстар изменил твое тело, но не душу, – ответил Дункан. – Не позволяй плоти властвовать над сердцем.
На мгновение по его лицу скользнула тень улыбки – и он покинул комнату.
Я вошел в покои Электры и увидел ее сидящей у створчатого окна. Свет солнца, заставлявший сиять ее волосы, не позволял ей видеть меня – она повернула ко мне голову только когда хлопнула закрывающаяся дверь.
Она не встала – сидела на скамье, кутаясь в черный плащ, словно то был колдовской покров, сотканный Тинстаром. Капюшон плаща лежал у нее на плечах, и две мерцающих бледно-золотых косы, перевитых серебром, сбегали по спине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100