Вообще не мое дело, но я догадываюсь, что это больше по части госбезопасности и Минобороны. И мне будет странно сюда встревать.
Чуть позже он отловил себя на мысли: ведь он не послал этого гада куда подальше, не сдал его в ФСБ, не запер в обезьянник, не начистил морду. Он сразу повел себя так, будто в принципе был не против, просто задача, судя по всему, оказалась не по уму и рангу.
Хлыщ снисходительно улыбнулся: какие мелочи, капитан. Все, что вам предстоит, вполне укладывается в вашу компетенцию. Кое-что доставить, кое-кого задержать до выяснения да приступить к расследованию обычного лиходейства, каких в его округе творятся сотни.
Лиходейство и задержание не вызвали в Гладилине протеста, но вот доставка неизвестного груза сильно обеспокоила. Нельзя ли это проделать без него?
Можно, последовал ответ, но это рискованно. В виду предстоящих работ остров будут прочесывать, и не однажды. Разумнее доставить все необходимое непосредственно перед акцией. Хотя это и опаснее, что спорить. Ну так не за красивые же глаза ему заплатят.
А глаза у Гладилина были и в самом деле красивые.
Он еще немного поупирался для вида, интересуясь, почему для такого опасного и ответственного дела выбрали именно его кандидатуру. А больше и некого, ответили ему, недоуменно пожав плечами.
И действительно: случись на острове что необычное, Гладилин и так прибыл бы туда первым по долгу службы. Ему оставалось лишь совместить этот долг с некоторыми дополнительными задачами.
...Запродав душу неизвестному дьяволу, капитан уже не мог пойти на попятный. Но чем лучше вырисовывались предстоявшие задачи, тем яснее он постигал, во что ввязался. До него доходили слухи о необычности операции по подъему эсминца; как всякие слухи, они были весьма диковинного содержания. Сплетники не удовлетворялись радиацией, для них это было слишком мелко. В своих гипотезах они доходили до пришельцев; Гладилин в последних не очень верил, но понимал, что с эсминцем нехорошо. Это было ясно и так, по тому же интересу иностранных работодателей, но ему все больше казалось, что дела обстоят намного хуже, чем он предполагал.
Он, кстати, и сам не знал, каким чутьем распознал в новых хозяевах иностранцев. Их русский был безупречен, и одевались они как самые обычные граждане, но что-то в них чувствовалось чужое, забугорное. Выражение лиц, пожалуй... Нечто неуловимое, продезинфицированное. А немцы в нем сызмальства ассоциировались с нечеловеческой тягой к стерильности в сочетании со столь же нечеловеческими зверствами. И готовность к последним он безошибочно угадывал в глазах вербовщиков.
Но распознал ее не сразу, только позднее. А к тому времени у него самого уже появилось в глазах нечто подобное – вернее, оно таилось там всегда и лишь ждало случая вырваться на поверхность.
Что сейчас и произошло.
Сдавленно рыча от бешенства, Гладилин изловчился и дотянулся до кармана сержантовых брюк. Улегшись на спину и орудуя крайне неуклюже, он, моля Бога об удаче, все же нащупал зажигалку. По ходу действий он безуспешно пытался достучаться до милиционера, негромко звал его: «Снетков! Снетков!..» Ему не хотелось привлекать внимание посторонних. Пока еще ничто не разъяснилось, пока следует соблюдать осторожность.
Ничто?
Он жестоко заблуждается.
Он вдруг вспомнил бормотание Сажина, услышанное сквозь ватную пелену. Тот называл его иудой и любопытствовал насчет стоимости его, гладилинских, услуг.
...Снетков не отзывался.
Обжигая руки, капитан развязался с путами. Выдернул изо рта платок. Дальнейшее заняло у него не более минуты. Вскоре он стоял, мрачно взирая на неподвижного сержанта. Тот оставался связанным, и Гладилин не знал, как с ним поступить. Развязывать верного помощника он не спешил.
С собой не возьмешь. И так вот запросто не оставишь: этот придурок ни о чем не знал и мог, придя в сознание, начудить всякой всячины.
Гладилин еще никогда не убивал вот так запросто, ради собственной выгоды. Но надо же когда-то начинать и говорить Б, если сказал А. Немцы не ошиблись, выбрав его кандидатуру. Они были тертые калачи и угадали в нем наличие чего-то важного, что позволяет человеку отважиться на поступок с большой буквы.
А что потом?
Не думает же он вступить с единоборство целым отрядом оперативников, кем бы они ни были?
Нет, разумеется.
Но он тщательно изучит ситуацию и постарается извлечь из нее максимум пользы для хозяев – и для себя, понятно. Если из нее еще можно что-то извлечь. Потому что эти мерзавцы наверняка сейчас заняты тем, что срывают хозяйские планы, и ему конец.
Капитан склонился над милиционером, потянул кляп. Вытянул платок изо рта, накрыл им лицо, придавил широкой ладонью так, чтобы захватить нос и рот. Снетков захрипел, но никакого сопротивления не оказал. Гладилин терпеливо подождал, пока тот перестанет дышать, затем затолкал платок обратно в рот. Все будет выглядеть так, будто сержант задохнулся. И виновата в этом, естественно, та самая сволочь по фамилии Сажин, наверняка, кстати, выдуманной.
Гладилин не пошел в вестибюль.
Он, как и «Сирены», воспользовался окном, но прежде проверил, как обстоят дела со вторым милиционером.
Тот уже приходил в себя, но ничего не сумел сделать, когда капитан затянул на его шее шнур.
Часть пятая
РАЗГРОМ
Глава семнадцатая
ВАРИАНТЫ ПОБЕГА ДЛЯ СИЛЬНЫХ И СЛАБЫХ
Грохот канонады проникал даже в надежно изолированный трюм.
Сережка Остапенко и Соломон Красавчик – единственные из узников, кто остался в живых, – не получали никаких сведений из внешнего мира. Но не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о значении далеких раскатов.
То, что выжили именно эти двое, казалось чудом – им самим даже в меньшей степени, чем их экспериментаторам. Двоих ребят подвергали воздействию микрофлоры, которая по всем статьям должна была оказаться значительно агрессивнее обычной. Об этом свидетельствовали данные, предоставленные берлинской лабораторией, где уже были ранее получены опытные образцы, которые, однако, до сих пор не проходили испытания на людях.
Но то ли флора оказалась мягче – возможно, в силу иного режима облучения, то ли Красавчик и Остапенко действительно были уникумами, но факт оставался фактом: они до сих пор жили.
Медики пришли в растерянность и временно приостановили опыты.
В Берлин были отправлены отчеты, но распоряжения запаздывали. Руководству явно сделалось не до научных экспериментов. Настало время решать проблемы сугубо практического свойства, не имевшие никакого отношения к военной микробиологии и радиологии. Гамбург уже давно лежал в руинах, Дрезден практически стерли с лица земли, а теперь наступала очередь Кенигсберга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Чуть позже он отловил себя на мысли: ведь он не послал этого гада куда подальше, не сдал его в ФСБ, не запер в обезьянник, не начистил морду. Он сразу повел себя так, будто в принципе был не против, просто задача, судя по всему, оказалась не по уму и рангу.
Хлыщ снисходительно улыбнулся: какие мелочи, капитан. Все, что вам предстоит, вполне укладывается в вашу компетенцию. Кое-что доставить, кое-кого задержать до выяснения да приступить к расследованию обычного лиходейства, каких в его округе творятся сотни.
Лиходейство и задержание не вызвали в Гладилине протеста, но вот доставка неизвестного груза сильно обеспокоила. Нельзя ли это проделать без него?
Можно, последовал ответ, но это рискованно. В виду предстоящих работ остров будут прочесывать, и не однажды. Разумнее доставить все необходимое непосредственно перед акцией. Хотя это и опаснее, что спорить. Ну так не за красивые же глаза ему заплатят.
А глаза у Гладилина были и в самом деле красивые.
Он еще немного поупирался для вида, интересуясь, почему для такого опасного и ответственного дела выбрали именно его кандидатуру. А больше и некого, ответили ему, недоуменно пожав плечами.
И действительно: случись на острове что необычное, Гладилин и так прибыл бы туда первым по долгу службы. Ему оставалось лишь совместить этот долг с некоторыми дополнительными задачами.
...Запродав душу неизвестному дьяволу, капитан уже не мог пойти на попятный. Но чем лучше вырисовывались предстоявшие задачи, тем яснее он постигал, во что ввязался. До него доходили слухи о необычности операции по подъему эсминца; как всякие слухи, они были весьма диковинного содержания. Сплетники не удовлетворялись радиацией, для них это было слишком мелко. В своих гипотезах они доходили до пришельцев; Гладилин в последних не очень верил, но понимал, что с эсминцем нехорошо. Это было ясно и так, по тому же интересу иностранных работодателей, но ему все больше казалось, что дела обстоят намного хуже, чем он предполагал.
Он, кстати, и сам не знал, каким чутьем распознал в новых хозяевах иностранцев. Их русский был безупречен, и одевались они как самые обычные граждане, но что-то в них чувствовалось чужое, забугорное. Выражение лиц, пожалуй... Нечто неуловимое, продезинфицированное. А немцы в нем сызмальства ассоциировались с нечеловеческой тягой к стерильности в сочетании со столь же нечеловеческими зверствами. И готовность к последним он безошибочно угадывал в глазах вербовщиков.
Но распознал ее не сразу, только позднее. А к тому времени у него самого уже появилось в глазах нечто подобное – вернее, оно таилось там всегда и лишь ждало случая вырваться на поверхность.
Что сейчас и произошло.
Сдавленно рыча от бешенства, Гладилин изловчился и дотянулся до кармана сержантовых брюк. Улегшись на спину и орудуя крайне неуклюже, он, моля Бога об удаче, все же нащупал зажигалку. По ходу действий он безуспешно пытался достучаться до милиционера, негромко звал его: «Снетков! Снетков!..» Ему не хотелось привлекать внимание посторонних. Пока еще ничто не разъяснилось, пока следует соблюдать осторожность.
Ничто?
Он жестоко заблуждается.
Он вдруг вспомнил бормотание Сажина, услышанное сквозь ватную пелену. Тот называл его иудой и любопытствовал насчет стоимости его, гладилинских, услуг.
...Снетков не отзывался.
Обжигая руки, капитан развязался с путами. Выдернул изо рта платок. Дальнейшее заняло у него не более минуты. Вскоре он стоял, мрачно взирая на неподвижного сержанта. Тот оставался связанным, и Гладилин не знал, как с ним поступить. Развязывать верного помощника он не спешил.
С собой не возьмешь. И так вот запросто не оставишь: этот придурок ни о чем не знал и мог, придя в сознание, начудить всякой всячины.
Гладилин еще никогда не убивал вот так запросто, ради собственной выгоды. Но надо же когда-то начинать и говорить Б, если сказал А. Немцы не ошиблись, выбрав его кандидатуру. Они были тертые калачи и угадали в нем наличие чего-то важного, что позволяет человеку отважиться на поступок с большой буквы.
А что потом?
Не думает же он вступить с единоборство целым отрядом оперативников, кем бы они ни были?
Нет, разумеется.
Но он тщательно изучит ситуацию и постарается извлечь из нее максимум пользы для хозяев – и для себя, понятно. Если из нее еще можно что-то извлечь. Потому что эти мерзавцы наверняка сейчас заняты тем, что срывают хозяйские планы, и ему конец.
Капитан склонился над милиционером, потянул кляп. Вытянул платок изо рта, накрыл им лицо, придавил широкой ладонью так, чтобы захватить нос и рот. Снетков захрипел, но никакого сопротивления не оказал. Гладилин терпеливо подождал, пока тот перестанет дышать, затем затолкал платок обратно в рот. Все будет выглядеть так, будто сержант задохнулся. И виновата в этом, естественно, та самая сволочь по фамилии Сажин, наверняка, кстати, выдуманной.
Гладилин не пошел в вестибюль.
Он, как и «Сирены», воспользовался окном, но прежде проверил, как обстоят дела со вторым милиционером.
Тот уже приходил в себя, но ничего не сумел сделать, когда капитан затянул на его шее шнур.
Часть пятая
РАЗГРОМ
Глава семнадцатая
ВАРИАНТЫ ПОБЕГА ДЛЯ СИЛЬНЫХ И СЛАБЫХ
Грохот канонады проникал даже в надежно изолированный трюм.
Сережка Остапенко и Соломон Красавчик – единственные из узников, кто остался в живых, – не получали никаких сведений из внешнего мира. Но не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о значении далеких раскатов.
То, что выжили именно эти двое, казалось чудом – им самим даже в меньшей степени, чем их экспериментаторам. Двоих ребят подвергали воздействию микрофлоры, которая по всем статьям должна была оказаться значительно агрессивнее обычной. Об этом свидетельствовали данные, предоставленные берлинской лабораторией, где уже были ранее получены опытные образцы, которые, однако, до сих пор не проходили испытания на людях.
Но то ли флора оказалась мягче – возможно, в силу иного режима облучения, то ли Красавчик и Остапенко действительно были уникумами, но факт оставался фактом: они до сих пор жили.
Медики пришли в растерянность и временно приостановили опыты.
В Берлин были отправлены отчеты, но распоряжения запаздывали. Руководству явно сделалось не до научных экспериментов. Настало время решать проблемы сугубо практического свойства, не имевшие никакого отношения к военной микробиологии и радиологии. Гамбург уже давно лежал в руинах, Дрезден практически стерли с лица земли, а теперь наступала очередь Кенигсберга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62