Это был стальной брус, предназначенный для удерживания в сидячем положении и перемещения при параличе ног. Такой паралич был вполне возможен, если учесть, что в распоряжении медиков был возбудитель полиомиелита. Им, правда, так и не воспользовались по причине его вирусной природы; до поры до времени радиоактивному облучению подвергали бактерии.
Брус был плотно вложен в специальные «уключины», которыми заканчивались стальные стойки, расположенные в головном и ножном концах кровати. Кольца уключин оставались открытыми сверху; брус крепился толстыми болтами, вывернуть которые было нечем.
Рассчитывать на свои силы в попытке выбить эту штуковину было сущим безумием, но у Сережки и Соломона не оставалось выхода.
Все их беседы неизбежно сводились к одному выводу: придется защищаться. Но ничего похожего на оружие у них под руками не было, да и сами они оставались прикованными, хотя длина цепей предоставляла некоторое пространство для маневра.
– Иначе ключей не получим, – рассудил Соломон.
Конкретного плана у них не было, да и быть не могло. Они не знали ни внутреннего устройства корабля, ни того, что могло их ждать снаружи. Вся их затея являлась болезненным бредом от начала и до конца, это была даже не русская рулетка с одним пустым гнездом в барабане. Пули сидели во всех гнездах, и об удаче можно было говорить лишь в случае осечки. Сражаться с мучителями нелепо; каждый из них, даже немощный, но жуткий старикашка, казался в несколько раз сильнее их обоих, вместе взятых.
Но даже обреченная на провал попытка лучше бездействия. В конце концов, если их прикончат при попытке бунта, это тоже явится долгожданным выходом. Они устали. Канонада не внушала серьезных надежд: близок локоть, да не укусишь.
...Брус не поддавался.
– Зубами бы вывернуть эти болты, – проговорил Сережка, тяжело дыша.
Пустые надежды. Зубы их давно не отличались крепостью, теперь же многие вообще шатались, и узники не знали, отчего.
– Нажмем еще, – предложил Красавчик.
Они нажали – и раз, и другой, и третий – бесполезно.
– Ложку бы, – беспомощно сказал Остапенко. – Черенком зацепить.
Ложек им не давали вообще. Они либо хлебали из алюминиевых мисок, либо выбирали пищу руками.
Красавчик посмотрел на свои ногти: коротко острижены. Несмотря на питание вручную, за их гигиеной строго следили. От доктора Лессинг, убиравшей за ними, исходили такие волны ненависти, что Сережке и Соломону становилось физически дурно. Дурнее, чем обычно, – фонового плохого самочувствия они уже не замечали.
Да и смешно было надеяться отвернуть детскими ногтями эту штуковину, завернутую намертво.
– А если краем миски?
– Нет, слишком толстый, – вздохнул Соломон.
Дался им этот брус! Можно накинуть на шею цепь и задушить. Только это было бы еще смешнее.
Подошло бы многое: монета, линейка... крест!
На шее Сережки болтался маленький, дешевый крестильный крест. Можно верить, можно нет, но этот предмет сохранился. Будучи никчемной безделушкой, он никого не заинтересовал в лагере; медики тоже почему-то не придали ему значения. Крест был слишком мал, чтобы им можно было причинить себе вред, проглотив. Вены им тоже не вскроешь, и подкопа не сделаешь. Крест подвергался опасности не только в неволе, но и прежде, хотя и меньшей. Верующих преследовали, и факт ношения креста не подлежал огласке – ведь Сережка состоял в пионерах.
– Смотри сюда, – Сережка положил крест на ладонь и глядел на него через выпяченную губу.
Красавчик взглянул с деланным пренебрежением. Он хоть и не происходил из ортодоксальной иудейской семьи, но был приучен держаться подальше от всего, что связано с христианством.
Однако в такой ситуации и он не мог не возбудиться; его выдержки хватило недолго.
– Дай мне!
– Нет, я сам...
Основание креста легко вошло в бороздку.
– Сломается, – пробормотал Соломон.
Они не разбирались в металлах; латунь, железо, олово – все казалось едино; крест выглядел несерьезным и, казалось, никак не мог совладать со сталью, выплавленной на прославленных заводах Круппа.
...Крест выдержал.
Болт провернулся на пару миллиметров.
Глава восемнадцатая
СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ
Огромный водяной столб взметнулся прямо перед носом «Хюгенау»; второй через секунду вырос справа по борту, и палубу окатило солеными брызгами. Эсминец тяжело завалился на левый бок – немного, но достаточно, чтобы Иоахим фон Месснер потерял равновесие и растянулся, неловко грохнувшись на бок. Фуражка сползла на глаза; под белым черепом с перекрещенными костями оскалились зубы, из горла непроизвольно вырвалось каркающее ругательство.
Два катера сопровождения были объяты пламенем; третий разворачивался с явным намерением дать деру. Краснозвездные бомбардировщики с воем пронеслись над эсминцем, и штурмбанфюрер невольно прикрылся рукой.
...Небольшой караван вышел из порта Пиллау накануне; налет ожидался много раньше. Его все не было, и Месснер уже начал надеяться, что беда каким-нибудь чудом пройдет стороной – увы, не прошла.
А потом всплыла лодка.
Всплыла очень близко, по морским меркам. Море волновалось; еще далеко не шторм, но уже повод обеспокоиться; среди этого волнения из волн вдруг выросла черная рубка, вслед за которой наметилась основная сигара.
Советская лодка.
С нее был отдан приказ стопорить двигатели.
Месснер мгновенно догадался, что это значит. Эсминец представлял ценность для русских, иначе был бы расстрелян без всяких проволочек. Русские либо доподлинно знали, либо подозревали о его секретном предназначении. И в этой ситуации предусматривались именно те действия, о которых штурмбанфюрер умалчивал во время недавней беседы в кают-компании.
Для себя он давно решил, что приказ будет выполнен частично. В той его части, что касалась остальных; в отношении себя самого Месснер думал руководствоваться собственными соображениями.
– Тяните время, – велел он капитану, выцеживая слова сквозь зубы. – Будем сдаваться... но не спешите. Мне нужно закончить дела. Не провоцируйте русских, не давайте им повода к торпедной атаке...
Капитан не без облегчения козырнул. Русский плен – не самая приятная вещь на свете, но он уже проникался лагерной философией «ты умри сегодня, а я завтра».
Месснер поспешил к люку и добежал до него в тот момент, когда встревоженный доктор Моргенкопф наполовину выбрался на палубу. Лицо медика выражало крайнюю степень беспокойства. Штурмбанфюрер не стал дожидаться, пока тот потребует разъяснений, и выстрелил доктору в лицо. Тело Моргенкопфа провалилось вниз и застряло на полпути; Месснер протолкнул его ногой и спустился сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Брус был плотно вложен в специальные «уключины», которыми заканчивались стальные стойки, расположенные в головном и ножном концах кровати. Кольца уключин оставались открытыми сверху; брус крепился толстыми болтами, вывернуть которые было нечем.
Рассчитывать на свои силы в попытке выбить эту штуковину было сущим безумием, но у Сережки и Соломона не оставалось выхода.
Все их беседы неизбежно сводились к одному выводу: придется защищаться. Но ничего похожего на оружие у них под руками не было, да и сами они оставались прикованными, хотя длина цепей предоставляла некоторое пространство для маневра.
– Иначе ключей не получим, – рассудил Соломон.
Конкретного плана у них не было, да и быть не могло. Они не знали ни внутреннего устройства корабля, ни того, что могло их ждать снаружи. Вся их затея являлась болезненным бредом от начала и до конца, это была даже не русская рулетка с одним пустым гнездом в барабане. Пули сидели во всех гнездах, и об удаче можно было говорить лишь в случае осечки. Сражаться с мучителями нелепо; каждый из них, даже немощный, но жуткий старикашка, казался в несколько раз сильнее их обоих, вместе взятых.
Но даже обреченная на провал попытка лучше бездействия. В конце концов, если их прикончат при попытке бунта, это тоже явится долгожданным выходом. Они устали. Канонада не внушала серьезных надежд: близок локоть, да не укусишь.
...Брус не поддавался.
– Зубами бы вывернуть эти болты, – проговорил Сережка, тяжело дыша.
Пустые надежды. Зубы их давно не отличались крепостью, теперь же многие вообще шатались, и узники не знали, отчего.
– Нажмем еще, – предложил Красавчик.
Они нажали – и раз, и другой, и третий – бесполезно.
– Ложку бы, – беспомощно сказал Остапенко. – Черенком зацепить.
Ложек им не давали вообще. Они либо хлебали из алюминиевых мисок, либо выбирали пищу руками.
Красавчик посмотрел на свои ногти: коротко острижены. Несмотря на питание вручную, за их гигиеной строго следили. От доктора Лессинг, убиравшей за ними, исходили такие волны ненависти, что Сережке и Соломону становилось физически дурно. Дурнее, чем обычно, – фонового плохого самочувствия они уже не замечали.
Да и смешно было надеяться отвернуть детскими ногтями эту штуковину, завернутую намертво.
– А если краем миски?
– Нет, слишком толстый, – вздохнул Соломон.
Дался им этот брус! Можно накинуть на шею цепь и задушить. Только это было бы еще смешнее.
Подошло бы многое: монета, линейка... крест!
На шее Сережки болтался маленький, дешевый крестильный крест. Можно верить, можно нет, но этот предмет сохранился. Будучи никчемной безделушкой, он никого не заинтересовал в лагере; медики тоже почему-то не придали ему значения. Крест был слишком мал, чтобы им можно было причинить себе вред, проглотив. Вены им тоже не вскроешь, и подкопа не сделаешь. Крест подвергался опасности не только в неволе, но и прежде, хотя и меньшей. Верующих преследовали, и факт ношения креста не подлежал огласке – ведь Сережка состоял в пионерах.
– Смотри сюда, – Сережка положил крест на ладонь и глядел на него через выпяченную губу.
Красавчик взглянул с деланным пренебрежением. Он хоть и не происходил из ортодоксальной иудейской семьи, но был приучен держаться подальше от всего, что связано с христианством.
Однако в такой ситуации и он не мог не возбудиться; его выдержки хватило недолго.
– Дай мне!
– Нет, я сам...
Основание креста легко вошло в бороздку.
– Сломается, – пробормотал Соломон.
Они не разбирались в металлах; латунь, железо, олово – все казалось едино; крест выглядел несерьезным и, казалось, никак не мог совладать со сталью, выплавленной на прославленных заводах Круппа.
...Крест выдержал.
Болт провернулся на пару миллиметров.
Глава восемнадцатая
СМЕНА ДЕКОРАЦИЙ
Огромный водяной столб взметнулся прямо перед носом «Хюгенау»; второй через секунду вырос справа по борту, и палубу окатило солеными брызгами. Эсминец тяжело завалился на левый бок – немного, но достаточно, чтобы Иоахим фон Месснер потерял равновесие и растянулся, неловко грохнувшись на бок. Фуражка сползла на глаза; под белым черепом с перекрещенными костями оскалились зубы, из горла непроизвольно вырвалось каркающее ругательство.
Два катера сопровождения были объяты пламенем; третий разворачивался с явным намерением дать деру. Краснозвездные бомбардировщики с воем пронеслись над эсминцем, и штурмбанфюрер невольно прикрылся рукой.
...Небольшой караван вышел из порта Пиллау накануне; налет ожидался много раньше. Его все не было, и Месснер уже начал надеяться, что беда каким-нибудь чудом пройдет стороной – увы, не прошла.
А потом всплыла лодка.
Всплыла очень близко, по морским меркам. Море волновалось; еще далеко не шторм, но уже повод обеспокоиться; среди этого волнения из волн вдруг выросла черная рубка, вслед за которой наметилась основная сигара.
Советская лодка.
С нее был отдан приказ стопорить двигатели.
Месснер мгновенно догадался, что это значит. Эсминец представлял ценность для русских, иначе был бы расстрелян без всяких проволочек. Русские либо доподлинно знали, либо подозревали о его секретном предназначении. И в этой ситуации предусматривались именно те действия, о которых штурмбанфюрер умалчивал во время недавней беседы в кают-компании.
Для себя он давно решил, что приказ будет выполнен частично. В той его части, что касалась остальных; в отношении себя самого Месснер думал руководствоваться собственными соображениями.
– Тяните время, – велел он капитану, выцеживая слова сквозь зубы. – Будем сдаваться... но не спешите. Мне нужно закончить дела. Не провоцируйте русских, не давайте им повода к торпедной атаке...
Капитан не без облегчения козырнул. Русский плен – не самая приятная вещь на свете, но он уже проникался лагерной философией «ты умри сегодня, а я завтра».
Месснер поспешил к люку и добежал до него в тот момент, когда встревоженный доктор Моргенкопф наполовину выбрался на палубу. Лицо медика выражало крайнюю степень беспокойства. Штурмбанфюрер не стал дожидаться, пока тот потребует разъяснений, и выстрелил доктору в лицо. Тело Моргенкопфа провалилось вниз и застряло на полпути; Месснер протолкнул его ногой и спустился сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62