Это был условный сигнал, предписывавший не приближаться к дверям.
Но Анна Манн, конечно, этого не знала.
Не знали и остальные семеро.
Поэтому юный Алоиз Кестнер, распахнувший дверь настежь, умер сразу: очередь, выпущенная из автомата База, прошила его аккуратно поперек, с боку на бок, едва не срезав торс начисто. Из-за падающего Алоиза, из темноты, брызнула струя нервно-паралитического газа, но израильтянин был начеку, успел увернуться и послал в черный коридор новую очередь. Одновременно Намер одну за другой метнул в квартиру две гранаты, швырнул связанного Гладилина на пол, перешагнул и вошел в прихожую, поливая огнем что ни попадя.
– Держите акустика! – Из дальней комнаты донесся необычно слабый голос Цефы.
Цефа пришла в себя уже полчаса тому назад, но старательно не подавала признаков жизни. Когда началась вакханалия, ее сил хватило лишь на нейтрализацию своего альтер эго. Вскинув ноги, она ловко захватила шею Анны Манн в «ножницы» и свернула единым движением.
Герхард Розенштейн одним движением сорвал наушники, отшвырнул их и, пригибаясь, поспешил к выходу.
Баз пошел вслед за Намером, не думая о пленнике, – тому некуда было деваться.
– Цефа! – заорал Намер. – Ты цела?
– Не светись! – крикнула в ответ Цефа, и вовремя: пуля свистнула совсем рядом, чиркнув База по уху – Их восемь, Намер!
– Шесть! – возразил Намер и возобновил пальбу – Пять, Цефа!
– Четыре тогда, – поправилась та, глядя на Анну.
Розенштейн, воспользовавшись этим диалогом, юркнул в коридор и на полусогнутых бросился к выходу, где сразу наткнулся на Гладилина, отчаянно пытавшегося освободиться.
За спиной его раздался громовой голос Фридриха фон Кирстова:
– Прекратить стрельбу! Это разведка Федеративной Республики Германия!
– Ну и что с того? – отозвался Намер, однако автомат опустил. – Хоть марсиане! Связались с Моссадом – пеняйте на себя!
К его ногам с грохотом упал пистолет. В темноте нарисовалась кряжистая фигура с поднятыми руками.
– Отставить, я сказал! Смотрите лучше за Валентино!
Баз и Намер переглянулись.
– Цефа! – позвал Баз, и Цефа, пошатываясь, выступила из темноты.
– Держи на мушке этого кадра. Дернется – пристрели. Мы сейчас вернемся.
– Не надо больше стрелять, – миролюбиво произнес фон Кирстов. – Я приказал моим людям прекратить огонь. Вы и так положили много наших.
– Помолчи. Не надо было лезть сюда, не спросившись.
Критически посмотрев на Цефу, Баз велел Намеру остаться тоже, и тот согласился – спорить было некогда и незачем.
Баз вылетел на площадку – с тем чтобы убедиться, что там никого нет.
* * *
...Герхард Розенштейн знал, что в докторе Валентино – его последняя надежда.
Ему никогда не простят того, что он не сумел изыскать возможность предупредить особняк о готовящейся атаке с воздуха. Он все время находился под пристальным наблюдением сотрудников BND, в ряды которых внедрился несколько лет тому назад.
Если он предъявит хозяевам доктора, живого и невредимого, то этим, возможно, заслужит снисхождение.
Розенштейн понятия не имел, как в действительности распорядились судьбой доктора пресловутые хозяева. И потому, наткнувшись на Гладилина, он волоком, со сверхъестественной скоростью стащил его вниз и затолкал в первую попавшуюся машину – тот самый, по иронии судьбы, «Шевроле», в котором капитана доставили на конспиративную квартиру.
Глава двадцать седьмая
НЕ У ДЕЛ
Ситуаций, в которых командир Первой боевой группы мог бы вспотеть, было немного.
Но пред очами Клюнтина он вдруг вспотел – от беспомощной ярости. Его, как и Никиту Владимировича, тоже пригласили в официальной манере, и Маэстро надел мундир, который остро ненавидел. Погон с него не срывали, но разговор получился еще тот.
Клюнтин начал с ожидаемого нагоняя за беспредел в центре Питера. В этом он был отчасти справедлив, и Маэстро в известной степени терзали угрызения совести.
– Это не Чикаго! – кричал генерал-майор и грозил пальцем.
Маэстро подумал про себя, что у Клюнтина несколько отсталые воззрения на заокеанскую действительность и что современный Чикаго может несколько отличаться от традиционных о нем представлений.
– Ладно бы этот хирург, – не унимался Клюнтин. – Но прохожие! Ни в чем не повинные люди! Как вы допустили?
Объяснять, что в любой операции возможны накладки, было бессмысленно.
– Виноват, – лаконично отвечал командир. – Готов понести...
Все развивалось в границах разумного, но вдруг акценты сместились. Генерал-майор забыл о ни в чем не повинных людях и перешел к реально виноватым.
Здесь его недовольство утроилось:
– Кто дал вам право допрашивать задержанного? Маэстро чертыхнулся про себя.
Он никак не ожидал, что расколовшийся Мещеряков вздумает предъявлять претензии. Олег Васильевич замарался по уши, все его показания были записаны, и ему следовало бы держаться тише воды и ниже травы. Но он предпочел не то что занять оборону, а, пожалуй, даже перейти в наступление. Неужели он настолько наивен, что рассчитывает отказаться от своих слов? Он угодил в лапы к структуре, которой наплевать на процедурные вопросы. Закон здесь – понятие относительное, гибкое. Все решают интересы дела, и это негласно признается всеми же. И генерал-майор никак не должен пенять Маэстро за незаконные действия.
– Как вы посмели превышать служебные полномочия?
– Момент истины, товарищ генерал-майор. Я принял решение расколоть его, когда он находился в деморализованном состоянии.
– Не вешайте мне лапшу! Какое, к чертовой матери, деморализованное состояние, когда вам пришлось вводить ему спецпрепарат!
Генерал-майор в бешенстве рванул на себе ворот:
– Вы понимаете, что я в любую секунду могу отдать вас под суд за разглашение государственной тайны?
– Я ничего не разглашал, товарищ генерал-майор.
Маэстро догадывался, что никакого суда не будет.
Здесь какой-то личный интерес, а суд – всегда огласка. Если его и упекут за решетку, то совершенно по другому поводу. Повод же найти, конечно, нетрудно...
Больше всего он беспокоился за свой отряд.
И еще очень хотел увидеться с Каретниковым.
Это желание они испытывали синхронно: между ними установилась неосознанная телепатическая связь. Каждый знал что-то, чего не знал второй; сложить мозаику они могли только вместе.
Маэстро набрался храбрости, иначе говоря – наглости.
– В показаниях Кауфмана не содержится никакой государственной тайны. Он сообщил о существовании глубоко законспирированной неонацистской организации, пустившей корни по всему миру. И также поведал о стремлении этих людей завладеть биологическим оружием, до недавнего времени находившимся на затопленном эсминце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Но Анна Манн, конечно, этого не знала.
Не знали и остальные семеро.
Поэтому юный Алоиз Кестнер, распахнувший дверь настежь, умер сразу: очередь, выпущенная из автомата База, прошила его аккуратно поперек, с боку на бок, едва не срезав торс начисто. Из-за падающего Алоиза, из темноты, брызнула струя нервно-паралитического газа, но израильтянин был начеку, успел увернуться и послал в черный коридор новую очередь. Одновременно Намер одну за другой метнул в квартиру две гранаты, швырнул связанного Гладилина на пол, перешагнул и вошел в прихожую, поливая огнем что ни попадя.
– Держите акустика! – Из дальней комнаты донесся необычно слабый голос Цефы.
Цефа пришла в себя уже полчаса тому назад, но старательно не подавала признаков жизни. Когда началась вакханалия, ее сил хватило лишь на нейтрализацию своего альтер эго. Вскинув ноги, она ловко захватила шею Анны Манн в «ножницы» и свернула единым движением.
Герхард Розенштейн одним движением сорвал наушники, отшвырнул их и, пригибаясь, поспешил к выходу.
Баз пошел вслед за Намером, не думая о пленнике, – тому некуда было деваться.
– Цефа! – заорал Намер. – Ты цела?
– Не светись! – крикнула в ответ Цефа, и вовремя: пуля свистнула совсем рядом, чиркнув База по уху – Их восемь, Намер!
– Шесть! – возразил Намер и возобновил пальбу – Пять, Цефа!
– Четыре тогда, – поправилась та, глядя на Анну.
Розенштейн, воспользовавшись этим диалогом, юркнул в коридор и на полусогнутых бросился к выходу, где сразу наткнулся на Гладилина, отчаянно пытавшегося освободиться.
За спиной его раздался громовой голос Фридриха фон Кирстова:
– Прекратить стрельбу! Это разведка Федеративной Республики Германия!
– Ну и что с того? – отозвался Намер, однако автомат опустил. – Хоть марсиане! Связались с Моссадом – пеняйте на себя!
К его ногам с грохотом упал пистолет. В темноте нарисовалась кряжистая фигура с поднятыми руками.
– Отставить, я сказал! Смотрите лучше за Валентино!
Баз и Намер переглянулись.
– Цефа! – позвал Баз, и Цефа, пошатываясь, выступила из темноты.
– Держи на мушке этого кадра. Дернется – пристрели. Мы сейчас вернемся.
– Не надо больше стрелять, – миролюбиво произнес фон Кирстов. – Я приказал моим людям прекратить огонь. Вы и так положили много наших.
– Помолчи. Не надо было лезть сюда, не спросившись.
Критически посмотрев на Цефу, Баз велел Намеру остаться тоже, и тот согласился – спорить было некогда и незачем.
Баз вылетел на площадку – с тем чтобы убедиться, что там никого нет.
* * *
...Герхард Розенштейн знал, что в докторе Валентино – его последняя надежда.
Ему никогда не простят того, что он не сумел изыскать возможность предупредить особняк о готовящейся атаке с воздуха. Он все время находился под пристальным наблюдением сотрудников BND, в ряды которых внедрился несколько лет тому назад.
Если он предъявит хозяевам доктора, живого и невредимого, то этим, возможно, заслужит снисхождение.
Розенштейн понятия не имел, как в действительности распорядились судьбой доктора пресловутые хозяева. И потому, наткнувшись на Гладилина, он волоком, со сверхъестественной скоростью стащил его вниз и затолкал в первую попавшуюся машину – тот самый, по иронии судьбы, «Шевроле», в котором капитана доставили на конспиративную квартиру.
Глава двадцать седьмая
НЕ У ДЕЛ
Ситуаций, в которых командир Первой боевой группы мог бы вспотеть, было немного.
Но пред очами Клюнтина он вдруг вспотел – от беспомощной ярости. Его, как и Никиту Владимировича, тоже пригласили в официальной манере, и Маэстро надел мундир, который остро ненавидел. Погон с него не срывали, но разговор получился еще тот.
Клюнтин начал с ожидаемого нагоняя за беспредел в центре Питера. В этом он был отчасти справедлив, и Маэстро в известной степени терзали угрызения совести.
– Это не Чикаго! – кричал генерал-майор и грозил пальцем.
Маэстро подумал про себя, что у Клюнтина несколько отсталые воззрения на заокеанскую действительность и что современный Чикаго может несколько отличаться от традиционных о нем представлений.
– Ладно бы этот хирург, – не унимался Клюнтин. – Но прохожие! Ни в чем не повинные люди! Как вы допустили?
Объяснять, что в любой операции возможны накладки, было бессмысленно.
– Виноват, – лаконично отвечал командир. – Готов понести...
Все развивалось в границах разумного, но вдруг акценты сместились. Генерал-майор забыл о ни в чем не повинных людях и перешел к реально виноватым.
Здесь его недовольство утроилось:
– Кто дал вам право допрашивать задержанного? Маэстро чертыхнулся про себя.
Он никак не ожидал, что расколовшийся Мещеряков вздумает предъявлять претензии. Олег Васильевич замарался по уши, все его показания были записаны, и ему следовало бы держаться тише воды и ниже травы. Но он предпочел не то что занять оборону, а, пожалуй, даже перейти в наступление. Неужели он настолько наивен, что рассчитывает отказаться от своих слов? Он угодил в лапы к структуре, которой наплевать на процедурные вопросы. Закон здесь – понятие относительное, гибкое. Все решают интересы дела, и это негласно признается всеми же. И генерал-майор никак не должен пенять Маэстро за незаконные действия.
– Как вы посмели превышать служебные полномочия?
– Момент истины, товарищ генерал-майор. Я принял решение расколоть его, когда он находился в деморализованном состоянии.
– Не вешайте мне лапшу! Какое, к чертовой матери, деморализованное состояние, когда вам пришлось вводить ему спецпрепарат!
Генерал-майор в бешенстве рванул на себе ворот:
– Вы понимаете, что я в любую секунду могу отдать вас под суд за разглашение государственной тайны?
– Я ничего не разглашал, товарищ генерал-майор.
Маэстро догадывался, что никакого суда не будет.
Здесь какой-то личный интерес, а суд – всегда огласка. Если его и упекут за решетку, то совершенно по другому поводу. Повод же найти, конечно, нетрудно...
Больше всего он беспокоился за свой отряд.
И еще очень хотел увидеться с Каретниковым.
Это желание они испытывали синхронно: между ними установилась неосознанная телепатическая связь. Каждый знал что-то, чего не знал второй; сложить мозаику они могли только вместе.
Маэстро набрался храбрости, иначе говоря – наглости.
– В показаниях Кауфмана не содержится никакой государственной тайны. Он сообщил о существовании глубоко законспирированной неонацистской организации, пустившей корни по всему миру. И также поведал о стремлении этих людей завладеть биологическим оружием, до недавнего времени находившимся на затопленном эсминце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60