– Слушай, старшина, ты что? Зачем берешь на себя такую обузу? Только собаки здесь не хватало! Очень подходящий момент с собакой забавляться… А между прочим, ты ведь солдат из бывалых, не первого года службы. Так скажи мне, милый мой, где, в каком таком уставе ты вычитал, что на переднем крае можно держать такую животину?
Михась взглянул на Самохина из-под густых рыжеватых бровей:
– Ну, а в каком таком уставе сказано, что я под страшным огнем должен таскать эти термосы со жратвой, ползать под градом пуль и осколков, подносить вам сюда патроны и гранаты? Мало чего в уставах не упомянуто. Разве эта война похожа на прежние войны?
– Так что же, старшина, житуху на кон поставишь, чтобы таскать на передовую жратву для такой твари? Не лучше ли ее прогнать – и делу конец? Меньше мороки… – настаивал на своем тот, но не отважился приказать прогнать Джульку. Он понял, что все ребята стоят на том, чтобы ее оставить.
Михась Зинкевич на минутку задумался.
Ситуация была не из легких. Прижавшись к стенке траншеи, закурив толстую цигарку, он сказал неуверенным голосом:
– Что мне ответить, товарищ лейтенант? По годам я тебе в отцы гожусь, а вот по занимаемой должности ты – старшой. Твое слово – слово командира. Оно и есть для всех нас закон. Прикажешь – хлопнем каблуками, руку к козырьку – есть! И это будет точно по уставу. Но есть еще одна важная штука, кроме устава, который не может все предвидеть, ибо рассчитан на людей умных – не на автоматов. Так я, значит, говорю, что есть что-то такое, что должно идти рядом с уставом – человечность, доброта, жалость и товарищество. Весь взвод, вижу, стоит на том, чтобы Джульку оставить. Чтобы, значит, не прогнать ее. Неужели ты останешься один против всего нашего доброго общества? Что же тогда получится – начальник идет в ногу, а взвод наоборот? И это будет порядок?…
Заметив, что взводный скрыл наплывшую было улыбку, смягчился малость, старшина налил в консервную банку борща, взял еще одну большую кость и поднес Джульке, которая все время глядела на него голодными и молящими глазами. Взглянув на взводного, старшина добавил:
– От меня ничего не убудет, если я принесу ей чего-нибудь. Не специально ведь для нее рискую каждый раз жизнью… Ей-богу, нехай останется с нами, товарищ взводный! Няй останется. Поглядим, как она себя вести будет. Прогнать завсегда успеем. Наука не сложная…
– Она себя, как видите, отлично ведет… Привыкает к нашей окопной жизни, товарищ взводный, – вмешался Васо Доладзе, – и службу уже несет вместе с нами. Видите, как все время ведет наблюдение за фрицами. И огня не боится, лежит у бруствера, как штык. Пользу приносит…
Старшина несколько успокоился, глядя, с каким аппетитом ребята уплетают еду, как Джулька обгладывает кость, затянулся терпким дымом цигарки и продолжал:
– Понимаешь, товарищ командир, эта красавица, потеряв своих хозяев, оставшись бездомной, не подалась во второй эшелон, в медсанбат, где обитают красоточки наши – сестрички и докторши, которые встретили бы Джульку с превеликим удовольствием и радостью, кормили бы, купали, гладили. И жила бы там Джулька припеваючи и в полнейшем спокойствии и безопасности. Так что же заставило Джульку прибежать сюда, в наш ад? О чем все это говорит? А о том, что это не паинька-собачка, а боевой друг и не трус какой-нибудь… И никакой мороки, кажется мне, с ней не будет. И жратвы ей хватит у нас, не пожалеем. Подумаешь, сколько ей надо… Правду говорю, ребятки-гвардейцы?
– Правду, чистую правду, старшина!…
– Толково говоришь, Михась! – послышались отовсюду дружные голоса.
– А вообще-то, кажется, Джулька сможет раненых вытаскивать с поля боя… – вставил Ашот. – Она обучена. Отбилась от своей части. Все может быть… Да?
А тем временем Джулька догрызла кость, опорожнила посудину, облизалась и совсем преобразилась, глядя благодарными глазами на усача, который так ее порадовал. Она глядела на него такими очами, словно поняла, что он ее выручил.
Старшина посмотрел на затянутое тучами небо, минутку вслушивался в отдаленный гул самолетов, быстро стал собирать свое немудреное хозяйство, надвинул на лоб каску, пожелал ребятам доброй ночи и чтобы они крепко держались и не забывали Джульку, не обижали ее, ловко выбрался из траншеи, кубарем скатился вниз, в лощинку, и, вытянувшись во всю длину, пополз по-пластунски в тыл.
Мы следили за старшиной, за этим неутомимым, добродушным с виду, но суровым человеком, смотрели на него с благодарностью, а наш Профессор философски сказал, вытирая пучком соломы свой опорожненный котелок:
– Да, это человек!
3.
– За короткое время наша Джулька почувствовала себя не только смелее и увереннее, но подружилась со всеми нами.
Она лежала, прижавшись к брустверу, всматриваясь внимательно в ту сторону, где засели немцы. Глядела, словно что-нибудь понимала в этом деле. Мы то и дело пытались согнать нашу гостью вниз, боясь, что ее заденет осколок, но та не слушалась, не желая уйти с насиженного места, прижималась к нам, тыча в лицо свой влажный нос. И ребята шутили, мол, видали, Джулька незыблемо стоит на посту, старается…
Прошло еще какое-то время, и Джулька так привыкла к непрерывной стрельбе, свисту пуль и осколков, ко всей нашей сложной и опасной солдатской жизни и быту, что нам стало казаться – она уже бог весть сколько времени живет в этой траншее и не испытывает никакого страха, наоборот, видно, ей у нас очень нравится.
Она уже знала, когда, при каком огне может спокойно лежать, прижавшись к брустверу, а когда ей лучше всего прыгнуть вниз, на дно траншеи и прилечь на плащ-палатке, которую кто-то из наших бойцов для нее расстелил.
Джулька отлично знала, кто из нас ее любит, а кто относится равнодушно, не проявляет никакой заботы.
Казалось, больше всего обрадовалась, почувствовав, как нежно стал к ней относиться суровый и немногословный комвзвода Самохин. Видимо, слова старшины на него подействовали. Каждый раз, проходя мимо Джульки, на минутку задерживался возле нее, гладил, щекотал под лапами, а то и совал кусочек хлеба.
Джулька приучилась не просить еды или воды, уже не смотрела просящими глазами, чтобы что-нибудь подбросили, а терпеливо ожидала прихода старшины, чтобы тот ей выдал, как и нам, паек. Не просила у нас еды, словно понимала, что съестных запасов у солдат нет, и нужно ждать, пока заявится дяденька с длинными усами и принесет еду. И она заодно полакомится чем-нибудь.
Она также привыкла к своему ложу на плащ-палатке и время от времени, когда ей надоедало лежать у бруствера и глядеть на другую сторону балки, откуда доносились выстрелы, соскакивала вниз, вытягивалась на плащ-палатке. Подремав немного, возвращалась на свой пост.
Это вызывало у каждого из нас добрые шутки, смех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36