А вот теперь ответь мне, товарищ подполковник, зачем в самый разгар войны в нейтральной стране появляется опытный вояка, которому самое место в кабине самолета, а не на дипломатических раутах, и который в тонкостях мировой политики ни уха ни рыла не смыслит?
– Не знаю, Филипп Ильич, – растерялся Штейн.
– А я вот очень хочу это знать, – с нажимом сказал Головин. – И очень хочу, чтобы ты мне ответил на этот вопрос в самое ближайшее время. Для этого я тебе эту командировку и нарисовал. А чтобы ты понял, почему этот самый оберст-лейтенант меня интересует, я добавлю, что очень уж странные знакомства заводит наш друг в славном городе Стокгольме – пацифисты, клерикалы… Необычный интерес для офицера самой агрессивной армии мира. Уловил?
– Улавливаю.
– И последний штрих к портрету. Есть основания полагать, что оберст-лейтенант действует от имени и в интересах адмирала Канариса. Во всяком случае, должность военного атташе в немецком посольстве в Швеции традиционно использовалась как крыша для абвера. Вопрос, – Головин сделал паузу. – Не с аналогичными ли целями прибыл этот фон Гетц в Швецию? Не нас ли с тобой он там ищет и ждет?
– Филипп Ильич, это было бы невероятно. Такое совпадение…
– Совпадение? Может быть. Тогда ответь мне, для чего ему нужно было устанавливать самые тесные отношения с Международным Красным Крестом? А с волонтером этого Красного Креста Валленштейном фон Гетц вообще подружился. Они чуть ли не в обнимку по Стокгольму разгуливают.
– С Раулем? – не удержался Штейн.
– Вы знакомы?!! – изумился Головин.
– Конечно. По работе в Стокгольме. Рауль Валленштейн – прекрасный журналист и образованнейший человек. Через этот канал я получил немало ценной и достоверной информации. Мы с ним в хороших отношениях.
– Тогда тебе и карты в руки. Завтра жду тебя с планом действий, а первого марта ты уже должен разгуливать по Стокгольму в компании твоего друга Валленштейна.
– Ясно. Разрешите идти?
– Разрешаю.
Когда Штейн был уже у дверей, Головин окликнул его:
– Олег Николаевич.
Штейн обернулся.
– Поздравляю тебя с нашим праздником – Днем Красной армии.
– Спасибо, товарищ генерал.
– И в честь праздника разрешаю тебе двести сорок минут сна. Ложись в моей комнате отдыха. Там тебя никто беспокоить не будет. А то выглядишь ты как-то… устало.
– Спасибо, Филипп Ильич.
– И последнее. Если ребята из СМЕРШа узнают об этом нашем с тобой разговоре, то нас возьмут в такой оборот, что о смерти мы будем только мечтать как об избавлении от невыносимых мук и страданий. Нам даже повеситься до приведения приговора в исполнение не дадут. Уловил?
Дневник: 25 марта 1942 года.
О потерях – один командир говорил мне, что в его дивизии осталось всего 5 человек из старого состава. Слухи о мире упорны. Когда-то я логически вычислил войну. Теперь я вычисляю мир. Оправдаются ли мои вычисления? Но в дальнейшей борьбе нашей с Германией нет смысла. Ни для нас, ни для нее. Победа любой стороны будет куплена ценой ее истощения, выгодного лишь Англии. Выйдя из войны, мы стравим немцев с Англией и лишим" ее преимуществ того, кто приходит последним. А немцы, в сущности, сделали то, что им было надо: вывели нас из игры, предельно ослабив. А мир, судя по приказу Сталина, прост: очищение наших земель. Украина же будет совсем свободной. Это будет мудрым актом, довершающим сталинскую национальную политику.
Говорят, что наши генералы заявили Сталину, что надо кончать: армия дальше не выдержит. Сомневаюсь в этом: армия выдержит еще. Дело в тыле, который явно ослаб: разруха идет crescendo.
30 марта
Заходил Изместьев. Он был в Таллине. Уезжал на пароходе рядом с «Кировым» под бомбами. У него на глазах взорвался наш миноносец, перехвативший торпеду, предназначенную для «Кирова». Тогда же утонул В.П.Бочкарев. Очень интересный человек. Я помню его по поездке в Киев в 1937 году. Он далеко пошел бы, жаль его. Все говорят о речи Майского в Лондоне. Для меня она симптом грядущего поворота к миру, вероятнее всего «похабному», как говорили в 1918 году. Впрочем, есть слух, что переговоры уже были, но «сам» их отклонил, так как немцы требовали Украину, Крым и нефть на каких-то особых началах.
XXXVI
У этого романа не было и не могло быть будущего. Он – советский человек, советский офицер, советский агент наконец, а она – простая шведская девушка из провинциального городка, приехавшая в столицу в поисках заработка и счастья. Их разделяла бездонная пропасть, по обеим сторонам которой стояли многомиллионные армии с тысячами танков и самолетов и сотнями боевых кораблей и подводных лодок. И все-таки Анна вызывала в Коле чувство, несовместимое с чувством долга. Будучи не в силах побороть свое влечение, он пытался хитрить с самим собой, стараясь примирить чувство и разум.
«Ну и пусть она не русская, – рассуждал он про себя. – Пусть она родилась не в Советском Союзе. Так и я тоже не русский, а мордвин. Она просто не знает, какая замечательная страна – СССР! Страна, в которой все равны, в которой нет богатых и бедных, хозяев и холопов».
Коля так увлекался, рисуя идиллические картины жизни в Стране Советов, что упускал из виду то обстоятельство, что и чудесного какао, и восхитительных пирожных, и маленьких уютных кафешек, к которым он успел привыкнуть, в Советском Союзе тоже нет. Да и как признаться ей во всем? Прямо так и заявить: «Я – русский шпион»?
Колины размышления прервал знакомый, до боли родной голос:
– Это у вас продается славянский шкаф?
На пороге стоял высокий мужчина в модном пальто. Он наклонил голову, будто рассматривал свои ботинки, и поля шляпы мешали разглядеть его лицо.
– Шкаф давно продан, – пролепетал в ответ Коля. – Могу предложить никелированную кровать.
– С тумбочкой? – уточнил гость.
– С тумбочкой, – подтвердил Коля.
Наконец гость поднял голову и приподнял пальцем край шляпы.
– Олег Николаевич!.. – выдохнул Коля.
– Я, – подтвердил Штейн.
Коля знал о приезде Штейна. Головин заблаговременно информировал его об этом и ориентировал на оказание всесторонней помощи. На время пребывания Штейна в Швеции Коля переходил в полное его подчинение. И все равно появление учителя и наставника оказалось неожиданным.
– Олег Николаевич, вы как тут? – задал Коля очередной глупый вопрос.
– Я-то? – улыбнулся Штейн, стягивая перчатки. – Я проездом. В Конотоп.
Он прошелся широким шагом по Колиным хоромам.
– Ничего устроился, – одобрил он Колино жилище. – Со вкусом.
– Олег Николаевич, вы есть будете?
– Молодец! – отметил Штейн. – Растешь и взрослеешь. Буду. Сказать по чести, я проголодался, как волк.
Через десять минут на столе стояла яичница, был нарезан ломтями вкуснейший сыр, а в больших чашках ароматно дымился настоящий бразильский кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
– Не знаю, Филипп Ильич, – растерялся Штейн.
– А я вот очень хочу это знать, – с нажимом сказал Головин. – И очень хочу, чтобы ты мне ответил на этот вопрос в самое ближайшее время. Для этого я тебе эту командировку и нарисовал. А чтобы ты понял, почему этот самый оберст-лейтенант меня интересует, я добавлю, что очень уж странные знакомства заводит наш друг в славном городе Стокгольме – пацифисты, клерикалы… Необычный интерес для офицера самой агрессивной армии мира. Уловил?
– Улавливаю.
– И последний штрих к портрету. Есть основания полагать, что оберст-лейтенант действует от имени и в интересах адмирала Канариса. Во всяком случае, должность военного атташе в немецком посольстве в Швеции традиционно использовалась как крыша для абвера. Вопрос, – Головин сделал паузу. – Не с аналогичными ли целями прибыл этот фон Гетц в Швецию? Не нас ли с тобой он там ищет и ждет?
– Филипп Ильич, это было бы невероятно. Такое совпадение…
– Совпадение? Может быть. Тогда ответь мне, для чего ему нужно было устанавливать самые тесные отношения с Международным Красным Крестом? А с волонтером этого Красного Креста Валленштейном фон Гетц вообще подружился. Они чуть ли не в обнимку по Стокгольму разгуливают.
– С Раулем? – не удержался Штейн.
– Вы знакомы?!! – изумился Головин.
– Конечно. По работе в Стокгольме. Рауль Валленштейн – прекрасный журналист и образованнейший человек. Через этот канал я получил немало ценной и достоверной информации. Мы с ним в хороших отношениях.
– Тогда тебе и карты в руки. Завтра жду тебя с планом действий, а первого марта ты уже должен разгуливать по Стокгольму в компании твоего друга Валленштейна.
– Ясно. Разрешите идти?
– Разрешаю.
Когда Штейн был уже у дверей, Головин окликнул его:
– Олег Николаевич.
Штейн обернулся.
– Поздравляю тебя с нашим праздником – Днем Красной армии.
– Спасибо, товарищ генерал.
– И в честь праздника разрешаю тебе двести сорок минут сна. Ложись в моей комнате отдыха. Там тебя никто беспокоить не будет. А то выглядишь ты как-то… устало.
– Спасибо, Филипп Ильич.
– И последнее. Если ребята из СМЕРШа узнают об этом нашем с тобой разговоре, то нас возьмут в такой оборот, что о смерти мы будем только мечтать как об избавлении от невыносимых мук и страданий. Нам даже повеситься до приведения приговора в исполнение не дадут. Уловил?
Дневник: 25 марта 1942 года.
О потерях – один командир говорил мне, что в его дивизии осталось всего 5 человек из старого состава. Слухи о мире упорны. Когда-то я логически вычислил войну. Теперь я вычисляю мир. Оправдаются ли мои вычисления? Но в дальнейшей борьбе нашей с Германией нет смысла. Ни для нас, ни для нее. Победа любой стороны будет куплена ценой ее истощения, выгодного лишь Англии. Выйдя из войны, мы стравим немцев с Англией и лишим" ее преимуществ того, кто приходит последним. А немцы, в сущности, сделали то, что им было надо: вывели нас из игры, предельно ослабив. А мир, судя по приказу Сталина, прост: очищение наших земель. Украина же будет совсем свободной. Это будет мудрым актом, довершающим сталинскую национальную политику.
Говорят, что наши генералы заявили Сталину, что надо кончать: армия дальше не выдержит. Сомневаюсь в этом: армия выдержит еще. Дело в тыле, который явно ослаб: разруха идет crescendo.
30 марта
Заходил Изместьев. Он был в Таллине. Уезжал на пароходе рядом с «Кировым» под бомбами. У него на глазах взорвался наш миноносец, перехвативший торпеду, предназначенную для «Кирова». Тогда же утонул В.П.Бочкарев. Очень интересный человек. Я помню его по поездке в Киев в 1937 году. Он далеко пошел бы, жаль его. Все говорят о речи Майского в Лондоне. Для меня она симптом грядущего поворота к миру, вероятнее всего «похабному», как говорили в 1918 году. Впрочем, есть слух, что переговоры уже были, но «сам» их отклонил, так как немцы требовали Украину, Крым и нефть на каких-то особых началах.
XXXVI
У этого романа не было и не могло быть будущего. Он – советский человек, советский офицер, советский агент наконец, а она – простая шведская девушка из провинциального городка, приехавшая в столицу в поисках заработка и счастья. Их разделяла бездонная пропасть, по обеим сторонам которой стояли многомиллионные армии с тысячами танков и самолетов и сотнями боевых кораблей и подводных лодок. И все-таки Анна вызывала в Коле чувство, несовместимое с чувством долга. Будучи не в силах побороть свое влечение, он пытался хитрить с самим собой, стараясь примирить чувство и разум.
«Ну и пусть она не русская, – рассуждал он про себя. – Пусть она родилась не в Советском Союзе. Так и я тоже не русский, а мордвин. Она просто не знает, какая замечательная страна – СССР! Страна, в которой все равны, в которой нет богатых и бедных, хозяев и холопов».
Коля так увлекался, рисуя идиллические картины жизни в Стране Советов, что упускал из виду то обстоятельство, что и чудесного какао, и восхитительных пирожных, и маленьких уютных кафешек, к которым он успел привыкнуть, в Советском Союзе тоже нет. Да и как признаться ей во всем? Прямо так и заявить: «Я – русский шпион»?
Колины размышления прервал знакомый, до боли родной голос:
– Это у вас продается славянский шкаф?
На пороге стоял высокий мужчина в модном пальто. Он наклонил голову, будто рассматривал свои ботинки, и поля шляпы мешали разглядеть его лицо.
– Шкаф давно продан, – пролепетал в ответ Коля. – Могу предложить никелированную кровать.
– С тумбочкой? – уточнил гость.
– С тумбочкой, – подтвердил Коля.
Наконец гость поднял голову и приподнял пальцем край шляпы.
– Олег Николаевич!.. – выдохнул Коля.
– Я, – подтвердил Штейн.
Коля знал о приезде Штейна. Головин заблаговременно информировал его об этом и ориентировал на оказание всесторонней помощи. На время пребывания Штейна в Швеции Коля переходил в полное его подчинение. И все равно появление учителя и наставника оказалось неожиданным.
– Олег Николаевич, вы как тут? – задал Коля очередной глупый вопрос.
– Я-то? – улыбнулся Штейн, стягивая перчатки. – Я проездом. В Конотоп.
Он прошелся широким шагом по Колиным хоромам.
– Ничего устроился, – одобрил он Колино жилище. – Со вкусом.
– Олег Николаевич, вы есть будете?
– Молодец! – отметил Штейн. – Растешь и взрослеешь. Буду. Сказать по чести, я проголодался, как волк.
Через десять минут на столе стояла яичница, был нарезан ломтями вкуснейший сыр, а в больших чашках ароматно дымился настоящий бразильский кофе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108