Привезите ведерко вишни. Там, знаете, как зайдешь на рынок… справа…
Она – знает. Знает, где продают, и сколько сейчас это стоит, и как лучше доехать, и как сохранить, и договаривается, кому оставить, чтоб это ведерко передали ей, ведь рейс приходит ночью…
Зачем-то я вернулся в медпункт десятью минутами позже, что-то там забыл. Слышу аналогичный диалог и инструктаж, уже с другим летчиком:
– Там, в Ташкенте, на Госпитальном рынке, не на Алайском, а на Госпитальном – там лучше и дешевле, и добираться легче… Там Ахмеда спросите – его все знают… Там…
Меня – не просят. Я санчасти не боюсь, не грешен. Поэтому мне бросают мельком: «Распишитесь» – и все, свободен. Даже пульс не щупают. А тем ребятам – щупают. И тех ребят просят: ведь нетрудно прихватить ведерко… И прут те ребята на себе коробки, пакеты и ведра – куда денешься.
Эх, ей бы в тот Ташкент… А, в принципе, зачем? Она – «на крантике». Ее дело – провести предполетный медосмотр экипажа… ну и, раз от нее зависят, вычислить и оседлать человека… слаб ведь человек-то… А уж конъюнктуру, цены, маршруты она изучила.
У нее муж тоже летчик, он летает на местных линиях и тащит домой: рыбу, ягоду, оленину с Севера… Северяне ведь тоже к нам летают и санчасть проходят. «Крантик» действует исправно.
Стартовый медпункт существует для того, чтобы не допустить до полета летчика, состояние здоровья которого может сказаться на безопасности полета. Врач определяет степень этого состояния. И вот парадокс: я, старый летчик, летя в тот Ростов или Ташкент, не знаю, где что там добыть для семьи, как это, добытое, протащить через проходную на самолет (ясное дело, дав взятку начальнику шлагбаума), во сколько мне это обойдется… Врач, именно эта личность, знает все. Дома у нее есть все по сезону: первая клубника и первая черешня, и малосольный омулек, и брусника, и стол ломится… Зачем летать.
Я с трудом выпрошу ту Анапу или Краснодар, раз или два за все лето, ну, привезу пару коробок, больше ведь не подниму и не дотащу. Зато иные летчики везут побольше моего: натаскается, бедный, весь мокрый, этих корзин и коробок, потом перед вылетом в краснодарской санчасти извивается перед доктором, объясняет, почему пульс частит.
Попробуй не привези.
А то сиживал у нас в медпункте дедушка-немец. Огромный аэропорт, куча рейсов, массовый разлет утром, а доктор не спеша исполняет ритуал:
– Как ви сепя чуфстфуете?
Он измеряет пульс целую минуту. Потом не спеша пишет в журнал. Потом берет штамп…
Ставит печать в задание. Расписывается. Тщательно.
Если у кого пульс учащенный, старичок долго глядит подозреваемому в глаза и проникновенно спрашивает:
– Ви фчера фипифали? Нет? Ну, поситите стесь… потоштем.
Очередь в зале ожидания у дверей медпункта растет: летчики, бортпроводницы, аэродромные шофера… переминаются, «штут»…
– Опять этот… вредитель… времени нет, готовиться же надо… – Матерки висят над толпой. После медпункта экипажи бегут, все в мыле, готовиться к вылету. Состояние их здоровья проверено, оно – соответствует. Может быть, потом, в беготне, кто-нибудь и забудет что-то важное, влияющее на безопасность… но при чем тут дедушка-врач? Он «телает фсе как полошено».
Потом его таки убрали – и сразу выросла регулярность полетов, прекратились задержки.
Во Владивостоке как-то один из наших экипажей целую ночь не смог уснуть из-за комаров в комнате гостиницы. Одно то, что жара за тридцать, койки провисли до пола, вонь из туалета без воды, но это дело привычное… А вот комар, даже один, когда зудит в комнате, не даст ведь уснуть. Да там их – полчища! И не уснули, не сомкнули глаз. Уж как материли командование и руководство, уж какие проклятья сыпали на головы кого-то… тех, кто загнал их сюда, с этим собачьим отдыхом… И под утро, когда искусанный и исчесавшийся экипаж подняли на вылет, у кого-то в медпункте не выдержали нервы:
– Да провались оно все! Отказываюсь лететь! Дайте нормальный предполетный отдых, как положено! Спать хочу!
Ну и все. Доктор, как и положено, отстранила экипаж. Оформили задержку. Отправили спать в ту же комнату гостиницы. Десять часов экипаж еще там промучился. Тетя-врач сменилась; другой тете уже не жаловались… выбраться бы скорее из этого комариного ада!… Улетели. А новый экипаж, пригнавший им самолет, отправился отдыхать комарам на съедение.
Какое дело доктору на предполетном медосмотре, что в гостинице нет условий для отдыха?
Ташкент. Сорок один градус жары. Мы гуртом только что оттащили все свои сумки, коробки и корзины на дальнюю стоянку, за километр, вернулись, приплелись к санчасти и отдыхаем в тенечке у фонтанчика, обсыхаем. Как пульс успокоится, пойдем к доктору. Рубашки мокрые… девчата, бедные, в колготках…
Ладно, пошли. Летчик протягивает руку, тетя-доктор, поджав губы, щупает пульс. Расписываются. Последним протягиваю руку я, на глубоком вдохе затаив дыхание. Когда так вот затаишь, то первые двадцать секунд пульс вроде как замедленный, укладывается в норму 80 ударов в минуту. Пока доктор записывает, потихоньку можно выдохнуть… и сердце, как будто освободившись, начинает снова колотиться.
– Так, девушки, – представительница самой гуманной профессии оглядывает влажные лица бортпроводниц, – а вот где ваши медицинские книжки?
Во. Нигде эти книжки не спрашивают, это формальность, ведь все знают, что дома проверялись по полной программе, а здесь что – только домой долететь… пощупать пульс для порядку…
Девчата начинают сбивчиво объяснять. Книжки остались в сумках на самолете, кто ж знал… жарища… на каблуках… вы уж поверьте, у всех все в порядке… нигде же не проверяют… отпустите так… пожалуйста!
У тети губы сжимаются куриной жопкой.
– Вы! – мне! – тут будете указывать! Где-то не проверяют, а у нас – проверяют! Идите, и пока не принесете книжки, я – вас – не пропущу!
Я начинаю уговаривать. Но чем красноречивее я распинаюсь, чем больше давлю на жалость, что все мы люди, что зачем же гонять по жаре девчонок, на каблуках – вон на них асфальт горячий аж налип, что нам же еще лететь с посадкой в Алма-Ате, что им же в салоне на ногах… – губы у доктора только сильнее сжимаются, этаким сфинктером. Это уже получается не доктор, а, скорее, начальник ворот, правда, с высшим гуманитарным образованием.
Девчата, красные, растерянные, возмущенные, выходят, я выбегаю вслед за ними… Бессильная злость.
– Подождите пока, не ходите вы за теми книжками… – я лихорадочно думаю, что же предпринять. Жара донимает, я захожу в АДП, там кондиционер.
– Ну что, командир, готовимся? – молодая разбитная женщина, диспетчер, что должна нас выпустить в полет, приветливо улыбается.
После куриной гузки нормальная улыбка располагает к откровенности, и я со всей пролетарской ненавистью расписываю ей инцидент в санчасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Она – знает. Знает, где продают, и сколько сейчас это стоит, и как лучше доехать, и как сохранить, и договаривается, кому оставить, чтоб это ведерко передали ей, ведь рейс приходит ночью…
Зачем-то я вернулся в медпункт десятью минутами позже, что-то там забыл. Слышу аналогичный диалог и инструктаж, уже с другим летчиком:
– Там, в Ташкенте, на Госпитальном рынке, не на Алайском, а на Госпитальном – там лучше и дешевле, и добираться легче… Там Ахмеда спросите – его все знают… Там…
Меня – не просят. Я санчасти не боюсь, не грешен. Поэтому мне бросают мельком: «Распишитесь» – и все, свободен. Даже пульс не щупают. А тем ребятам – щупают. И тех ребят просят: ведь нетрудно прихватить ведерко… И прут те ребята на себе коробки, пакеты и ведра – куда денешься.
Эх, ей бы в тот Ташкент… А, в принципе, зачем? Она – «на крантике». Ее дело – провести предполетный медосмотр экипажа… ну и, раз от нее зависят, вычислить и оседлать человека… слаб ведь человек-то… А уж конъюнктуру, цены, маршруты она изучила.
У нее муж тоже летчик, он летает на местных линиях и тащит домой: рыбу, ягоду, оленину с Севера… Северяне ведь тоже к нам летают и санчасть проходят. «Крантик» действует исправно.
Стартовый медпункт существует для того, чтобы не допустить до полета летчика, состояние здоровья которого может сказаться на безопасности полета. Врач определяет степень этого состояния. И вот парадокс: я, старый летчик, летя в тот Ростов или Ташкент, не знаю, где что там добыть для семьи, как это, добытое, протащить через проходную на самолет (ясное дело, дав взятку начальнику шлагбаума), во сколько мне это обойдется… Врач, именно эта личность, знает все. Дома у нее есть все по сезону: первая клубника и первая черешня, и малосольный омулек, и брусника, и стол ломится… Зачем летать.
Я с трудом выпрошу ту Анапу или Краснодар, раз или два за все лето, ну, привезу пару коробок, больше ведь не подниму и не дотащу. Зато иные летчики везут побольше моего: натаскается, бедный, весь мокрый, этих корзин и коробок, потом перед вылетом в краснодарской санчасти извивается перед доктором, объясняет, почему пульс частит.
Попробуй не привези.
А то сиживал у нас в медпункте дедушка-немец. Огромный аэропорт, куча рейсов, массовый разлет утром, а доктор не спеша исполняет ритуал:
– Как ви сепя чуфстфуете?
Он измеряет пульс целую минуту. Потом не спеша пишет в журнал. Потом берет штамп…
Ставит печать в задание. Расписывается. Тщательно.
Если у кого пульс учащенный, старичок долго глядит подозреваемому в глаза и проникновенно спрашивает:
– Ви фчера фипифали? Нет? Ну, поситите стесь… потоштем.
Очередь в зале ожидания у дверей медпункта растет: летчики, бортпроводницы, аэродромные шофера… переминаются, «штут»…
– Опять этот… вредитель… времени нет, готовиться же надо… – Матерки висят над толпой. После медпункта экипажи бегут, все в мыле, готовиться к вылету. Состояние их здоровья проверено, оно – соответствует. Может быть, потом, в беготне, кто-нибудь и забудет что-то важное, влияющее на безопасность… но при чем тут дедушка-врач? Он «телает фсе как полошено».
Потом его таки убрали – и сразу выросла регулярность полетов, прекратились задержки.
Во Владивостоке как-то один из наших экипажей целую ночь не смог уснуть из-за комаров в комнате гостиницы. Одно то, что жара за тридцать, койки провисли до пола, вонь из туалета без воды, но это дело привычное… А вот комар, даже один, когда зудит в комнате, не даст ведь уснуть. Да там их – полчища! И не уснули, не сомкнули глаз. Уж как материли командование и руководство, уж какие проклятья сыпали на головы кого-то… тех, кто загнал их сюда, с этим собачьим отдыхом… И под утро, когда искусанный и исчесавшийся экипаж подняли на вылет, у кого-то в медпункте не выдержали нервы:
– Да провались оно все! Отказываюсь лететь! Дайте нормальный предполетный отдых, как положено! Спать хочу!
Ну и все. Доктор, как и положено, отстранила экипаж. Оформили задержку. Отправили спать в ту же комнату гостиницы. Десять часов экипаж еще там промучился. Тетя-врач сменилась; другой тете уже не жаловались… выбраться бы скорее из этого комариного ада!… Улетели. А новый экипаж, пригнавший им самолет, отправился отдыхать комарам на съедение.
Какое дело доктору на предполетном медосмотре, что в гостинице нет условий для отдыха?
Ташкент. Сорок один градус жары. Мы гуртом только что оттащили все свои сумки, коробки и корзины на дальнюю стоянку, за километр, вернулись, приплелись к санчасти и отдыхаем в тенечке у фонтанчика, обсыхаем. Как пульс успокоится, пойдем к доктору. Рубашки мокрые… девчата, бедные, в колготках…
Ладно, пошли. Летчик протягивает руку, тетя-доктор, поджав губы, щупает пульс. Расписываются. Последним протягиваю руку я, на глубоком вдохе затаив дыхание. Когда так вот затаишь, то первые двадцать секунд пульс вроде как замедленный, укладывается в норму 80 ударов в минуту. Пока доктор записывает, потихоньку можно выдохнуть… и сердце, как будто освободившись, начинает снова колотиться.
– Так, девушки, – представительница самой гуманной профессии оглядывает влажные лица бортпроводниц, – а вот где ваши медицинские книжки?
Во. Нигде эти книжки не спрашивают, это формальность, ведь все знают, что дома проверялись по полной программе, а здесь что – только домой долететь… пощупать пульс для порядку…
Девчата начинают сбивчиво объяснять. Книжки остались в сумках на самолете, кто ж знал… жарища… на каблуках… вы уж поверьте, у всех все в порядке… нигде же не проверяют… отпустите так… пожалуйста!
У тети губы сжимаются куриной жопкой.
– Вы! – мне! – тут будете указывать! Где-то не проверяют, а у нас – проверяют! Идите, и пока не принесете книжки, я – вас – не пропущу!
Я начинаю уговаривать. Но чем красноречивее я распинаюсь, чем больше давлю на жалость, что все мы люди, что зачем же гонять по жаре девчонок, на каблуках – вон на них асфальт горячий аж налип, что нам же еще лететь с посадкой в Алма-Ате, что им же в салоне на ногах… – губы у доктора только сильнее сжимаются, этаким сфинктером. Это уже получается не доктор, а, скорее, начальник ворот, правда, с высшим гуманитарным образованием.
Девчата, красные, растерянные, возмущенные, выходят, я выбегаю вслед за ними… Бессильная злость.
– Подождите пока, не ходите вы за теми книжками… – я лихорадочно думаю, что же предпринять. Жара донимает, я захожу в АДП, там кондиционер.
– Ну что, командир, готовимся? – молодая разбитная женщина, диспетчер, что должна нас выпустить в полет, приветливо улыбается.
После куриной гузки нормальная улыбка располагает к откровенности, и я со всей пролетарской ненавистью расписываю ей инцидент в санчасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89