— Верю ли я в чудеса? — Злобная усмешка появилась на физиономии Апра. — Да, конечно, верю. Ведь я добропорядочный католик.
— Стало быть, ты веришь также в раскаяние?
— В это больше, чем во что-либо.
Каларно бросил журнал за спину, и он упал в пыльный угол.
— Правильно, что ты во все это веришь, Апра. Тебе удалось их сотворить, по меньшей мере, два, я имею в виду два чуда: спасти свою шкуру — первое, убить пять человек и выйти сухим из воды, ценой кучи наговоренного дерьма — второе.
— У тебя от злобы пожар в заднице, и ты ничего с этим поделать не можешь, не так ли, Каларно? — Апра хохотнул. — Ты мелкая полицейская вошь, Каларно, вот ты кто. Бессильная, жалкая, дерьмовая полицейская мелочь. Во что ты поверил? Что сможешь остановить меня? Поставить нас… НАС! На колени. Кретин. Иди ты…
Клик!
Холодный металл блеснул в полумраке камеры. Апра запнулся на середине фразы. Зажмурился.
В руке Каларно был нож. Десять сантиметров стального лезвия. Улыбки не было на его лице, похожем на маску с готической фрески.
— Ты словно на амвоне, проповедник хренов. — Каларно медленно стал обходить Апра. — А под ним — несколько идиотов, готовых внимать тебе, открыв рот.
Апра не открывая глаз, пытался бороться с ужасом, леденящим его желудок и спину. Не выдержал, взгляд упал на нож.
— Может, на каких-то идиотов твои проповеди и действуют. — Голос Каларно звучал спокойно. — Но не на меня. Не-на-ме-ня. И когда твое великое, выстраданное раскаяние будет полным, когда ты, наконец, заговоришь, когда все мы узнаем великие выстраданные тайны, которые ты хранишь в мозгу, — Каларно сложил нож, — тогда твое время чудес закончится, Кармине Апра.
— Ничего ты мне не сделаешь, Каларно. Ты — полицейский. Законник.
— Не будь наивным, Кармине. Закон, как и раскаяние: чудо. А в чудеса надо верить. Надо иметь Бога. Но ты и я, оба знаем, что никакого Бога нет. Потому что если бы он существовал, ты и все подобные тебе, не смогли бы существовать.
— Ты не можешь тронуть меня, сволочь! Никто не сможет мне ничего сделать!
— Уверенность — это догма, Кармине. А там, где кончается догма, начинаются сомнения. Тебе дадут другое имя, много денег, хороший дом. Ты станешь вести жизнь добропорядочного гражданина. Какое-то время. А потом начнешь убивать опять. Потому что тебе очень нравится делать это… И ты вновь поверишь, что ты неуловимый, что ты бессмертный. И однажды, все кончится тем, что я окажусь за твоей спиной…
Апра приоткрыл рот, но не сказал ни слова.
— Я не спешу, Кармине. У меня две жизни, чтобы подождать, когда придет этот день. Полная, моя…
Нож исчез в кармане так же стремительно, как и появился.
— … и то, немногое, что останется от твоей.
По лицу Апра на пересохшие губы тек пот.
Не отрывая от него взгляда, не прекращая улыбаться, Каларно отступал в сторону решетки.
— Приготовьте заключенного к транспортировке.
Огромный «мицубиси-паджеро» стоял капотом на тротуаре в самом центре проспекта Лацио. Одна из многих машин в запрещенном для стоянки месте.
Лидия села за руль, доставая ключи из кармана курки. Ветер засыпал лобовое стекло песком и пылью настолько, что ничего не было видно. Двигатель схватился с четвертой попытки. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы заработать в нормальном режиме. «Паджеро» был одним из реликтов развода родителей. Это было время, когда Лидии в голову втемяшилась мысль, что владеть внедорожником — очень прикольно. Очень скоро вождение этого маленького танка ей приелось, и автомобиль стоял целыми неделями подзабытым, оставленный во власть непогоды.
Лидия включила брызгалки и дворники. Две полулунные полосы открылись в серой пелене. Она посмотрела на свое отражение в зеркале заднего обзора. Картинка еще хуже вчерашней. Солнечные очки не скрывали сизого фингала, губы распухли.
Идея поехать в школу на машине ей нравилась столько же, сколько собственная физиономия, но особого выбора у нее не было. Лучше уж продираться сквозь фантастический миланский трафик, лучше мучиться в поисках места для парковки, чем рисковать вновь встретиться с этим подонком Ремо.
Лидия пристегнулась ремнем и осторожно съехала с тротуара. «Паджеро» направился к перекрестку, подняв за собой вихрь кружащихся сухих листьев.
Не было ничего особенного в коридоре четвертого этажа Дворца Правосудия.
Такой же сумрачный туннель с гранитными стенами. Телекамера наружного наблюдения с широкоугольным объективом и автоматическим зуммом была закреплена на высоте четырех метров от пола. Она просматривала весь коридор до самого дальнего его поворота и передавала изображение на один из многочисленных экранов центрального пульта службы безопасности, располагавшемся в мрачной комнате подвального этажа.
Сандро Белотти шел по коридорам с видом человека, хорошо знающего дорогу. На лацкане его пиджака болтался пропуск. Получить его было нелегко. Как нелегко попасть на четвертый этаж. Внутренние помещения здания были разбиты на сектора, разгороженные барьерами. Полицейские и карабинеры, вооруженные до зубов, в бронежилетах и касках стояли у проходов с грозным видом. Другие агенты с металл-детекторами проверяли документы и осматривали всех проходящих. Имело смысл: сегодня был ключевой день одного из самых горячих процессов последних месяцев. Кармине Апра будут заслушивать при закрытых дверях. И если даже одно из десятка обещаний, которые он дал, будут выполнены, его раскаяние могло бы явить миру новый пейзаж, сложившийся в ходе последних эволюций мафиозной власти. С ее разветвлением в сторону Восточной Европы, на Восток, еще, черт знает, куда.
Сандро Белотти был готов на все, даже ценой нарушения правил. Такой уровень информации, такой уровень правды стоили десятикратного риска. Он остановился перед одной из дверей с пластиковой табличкой: Д-411, вставил ключ в скважину и дважды повернул его. Уверенно и спокойно.
Метрах в двадцати от комнаты Д-411 висел стеклянный глаз телекамеры.
Судья Гуидо Ловати, председатель суда присяжных миланского суда, пытался расправить замявшиеся складки строгой черной мантии, которую только что надел. Ничего не получалось, складки не поддавались.
Он стоял перед зеркалом, прикрепленном к внутренней стороне двери старинного шкафа, в котором хранились судейские тоги.
Внимательно оглядел себя в зеркале. Он — лидер, человек, идущий впереди всех с высоко поднятым знаменем юстиции.
Ловати закрыл дверцу.
Капитан карабинеров в безукоризненно сидящем черном мундире быстрыми шагами поднялся по ступеням бокового входа Дворца Правосудия. Три вооруженных карабинера, охранявших вход, отдали ему честь и раздвинулись, давая пройти. Офицер ответил на приветствие и исчез внутри гигантского бункера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60