И все иное, что Дроздов тебе сказал, — брехня есть.
— Дроздов — это капитан, да?
— Полковник он, а капитаном машкерадно нарядился… Сказывал он мне, что у безопасности государства нашего врагов и иных супротивных немало, кои мнят вдругорядь Смутное время на Руси устроить. Хотят-де Советы свергнуть, а заместо того Империализм посадить. Я его парсуну видал: жирный, одежа черна, на главе ведро черное, а под седалище мешки со златом подгреб. И для того оные супротивные, о воскрешении моем проведав, могут народишко подбить на бунт, яко бы ради праведного и законного царенья моего… А от сего сотворится междоусобие, смута и самосуд; державе нашей, яко при треклятом Гришке Отрепьеве, может быть разорение и погибель. Сказывали, что и когда мы с Ванькой царствовали, таковое быть могло, да Господь оборонил… Мне-то трона все одно не видать, а иноземцы, империалистами рекомые, державу нашу умалят, а то и вовсе попленят, аки при Батые поганом. От сего и велели мне персоны своей нигде и никому не открывать, окромя тебя. А коли буду сего держаться, то обещали и в комсомол принять…
— А жил-то ты где? — поинтересовался я.
— В потаенном месте, — посуровел Петька, — его такоже открывать не велели. Добро жил. Учили наукам: писать, как ныне уставлено, цыфири, пиитике российской, географии, гистории малую толику. На велосипеде учили ездить, после — на мотоцикле, а дале и на автомобиле, токмо прав не дали. Я этот самоход-то зело возлюбил! Все внутре изучил и сам уж ездил не единожды. По городу ездил и правила добро знаю: кому куда первому ехать надлежит, каковы знаки на дороге бывают и что оные показывают… Сказывали, будто и в первое житие я тож до наук был переимчив…
— А кормили как, ничего?
— Добро кормили, вина токмо не давали, да ныне я его и сам пить не стану. Кофей заморский, чай аж из самой Индеи, взвары из груш да винограда сушеного… Так-то я и в царском обличье не питался! Я уж просил их, чтоб не утруждали себя, а то что ни постный день, так все рыбы заморские, я таких-то и не слыхивал: макрурус, нототения… Щуку бы купили, али осетра, али белужины… Да я и снетку был бы рад. Сами же сказывали, чтоб я себя от царского житья отучал, а кормят тем, что простому человеку и не снится поди… Картофель да помидоры — их ведь у нас и не росло отродясь?
— Теперь растут, — сказал я.
— Это я ведаю, — вздохнул Петька, — только вот сказывали, будто я и повелел эту картофель в Русь привезти, а я не помню…
— Это ты позже, когда в Европу съездил… А кормили тебя вполне по-советски. Мяса-то давали?
— В скоромные дни давали, но сказывали, что ныне посты не блюдут, ибо сие суеверие суть. Тут-то, я гляжу, постного больше, хоть ныне, яко по-старопрежнему писано, — разрешение вина и елея…
— Вина тут не дадут… — сказал я. — А елей — это что?
— Масло коровье. Утром-то сколь его было дадено на каждого?
— Как положено — двадцать граммов… Каждому!
— Мудро сие! — сказал Петька. — Так и Бог велел… Я гляжу: и впрямь вы к Царству Христову идете… Живете во монашестве, без баб, поститесь в меру, службу воинскую несете, строением занимаетесь. Эдак-то и не молясь в Царство Божие внидем…
Я, конечно, промолчал. Из антирелигиозных соображений. Кроме того, меня занимал один вопрос, далеко отстоявший от темы разговора. Вчерашний дежурный по роте карантина, сдавая мне дежурство, сообщил, что прошлой ночью в
казарму наведывались «дедушки», которые тихо и без лишних слов заменили успящих «сынков» кое-какое новое обмундирование на старое. Тот дежурный был, как и я, свеженький, из учебки, и спорить с «дедушками» не стал. Докладывать, конечно, ему тоже не захотелось — кто же себе ищет приключений? Те, кого «переодели», узнали об этом только утром, поворчали, но, так как были уже морально подготовлены, умылись и стали спокойно донашивать стоптанные сапоги и тертые ремни. Мне очень не хотелось, чтобы «дедушки» повторили визит нынешней ночью, но они этого не знали и пришли.
— Привет, молодежь! — сказал «основной» из четырех вошедших, держа руки в карманах штанов. — Как служба?
— Нормально, — ответил я.
— А чего не приветствуем? Или уже службу поняли? Нехорошо… Ну, на первый раз прощается… Вот что, мужики: у меня дело есть. Дайте ключ от каптерки! У вас тут, говорят, парадку свежую привезли, померить хотим.
Я один на один этого «основного» не испугался бы. Честное слово! Но их четверо… А нас двое. И я, как-то сам того не желая, сунул руку в карман… Наверно, я навсегда погиб бы в глазах Петьки, если бы вынул руку с ключом. Но я ее не успел вынуть, потому что Петька, сойдя с тумбочки, встал рядом со мной и со щелчком выдернул из ножен свой штык-нож. После этого он вдруг совершенно не своим голосом, сугубо приблатненно, почти как Рюха из нашего двора, сказал:
— Вы что, фраера позорные, давно перья не глотали? Или забыли, как бычки в глазах шипят?
«Дедушки» поглядели на Петьку с его двумя метрами и ножом, на меня с рукой в кармане — хрен знает, что у меня там: ключи или финка? Поглядели и подумали — лучше не надо. К тому же шум, разбудишь народ, а со сна «молодые», не разобрав, кто есть кто, и навалять могут…
— Значит, не поняли нас… — разочарованно сказал «основной». — Придется вас наказать… Но сейчас поздно, «дедушкам» спать пора.
И они гордо, но явно обескуражено удалились. Только после того, как их подковки уцокали куда-то вниз, я подумал, что все-таки Петька — жулик, а никакой не царь регенерированный. Блатные — они тебе и сыном министра, и внуком Брежнева представятся, и такого наговорят про себя, что ты и уши развесишь. А если еще и начитанные, то и старинным языком говорить научатся, и про Петра, и про Софью наболтают. Но спрашивать у Петьки, с чего это он так резко из царя на урку переквалифицировался, не стал… Человек он, судя по всему, тертый, даже если и не из семнадцатого века. Ткнет штыком, за забор и — в бега. Если этот капитан-полковник говорил правду, бегать ему не привыкать стать. И все же один вопрос я задал:
— Ты их и правда мог бы пырнуть?
— Вразумил их Господь, — сказал Петька обычным для себя образом, — а то и пырнул бы…
РАБОЧИЕ БУДНИ
«Старики», к своему счастью, больше нас не посещали и облаву на нас с Петькой не устраивали. Все они демобилизовались, а их места в штатных отделениях заняли молодые воины. Я принял второе отделение первого взвода первой роты. Здесь было пять человек, прослуживших дольше меня, двое прослужили столько же и трое с Петькиного призыва. Самым уважаемым человеком в отделении, да, наверное, и во всей роте, был «великий и мудрый» ефрейтор Зиянутдин Ахмедгараев. Он прослужил полтора года, и вся общественность без принуждения проводила вечерний намаз в честь славного сына татарского народа, озарившего светом своих идей весь Восток, Запад, Юг и Север.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
— Дроздов — это капитан, да?
— Полковник он, а капитаном машкерадно нарядился… Сказывал он мне, что у безопасности государства нашего врагов и иных супротивных немало, кои мнят вдругорядь Смутное время на Руси устроить. Хотят-де Советы свергнуть, а заместо того Империализм посадить. Я его парсуну видал: жирный, одежа черна, на главе ведро черное, а под седалище мешки со златом подгреб. И для того оные супротивные, о воскрешении моем проведав, могут народишко подбить на бунт, яко бы ради праведного и законного царенья моего… А от сего сотворится междоусобие, смута и самосуд; державе нашей, яко при треклятом Гришке Отрепьеве, может быть разорение и погибель. Сказывали, что и когда мы с Ванькой царствовали, таковое быть могло, да Господь оборонил… Мне-то трона все одно не видать, а иноземцы, империалистами рекомые, державу нашу умалят, а то и вовсе попленят, аки при Батые поганом. От сего и велели мне персоны своей нигде и никому не открывать, окромя тебя. А коли буду сего держаться, то обещали и в комсомол принять…
— А жил-то ты где? — поинтересовался я.
— В потаенном месте, — посуровел Петька, — его такоже открывать не велели. Добро жил. Учили наукам: писать, как ныне уставлено, цыфири, пиитике российской, географии, гистории малую толику. На велосипеде учили ездить, после — на мотоцикле, а дале и на автомобиле, токмо прав не дали. Я этот самоход-то зело возлюбил! Все внутре изучил и сам уж ездил не единожды. По городу ездил и правила добро знаю: кому куда первому ехать надлежит, каковы знаки на дороге бывают и что оные показывают… Сказывали, будто и в первое житие я тож до наук был переимчив…
— А кормили как, ничего?
— Добро кормили, вина токмо не давали, да ныне я его и сам пить не стану. Кофей заморский, чай аж из самой Индеи, взвары из груш да винограда сушеного… Так-то я и в царском обличье не питался! Я уж просил их, чтоб не утруждали себя, а то что ни постный день, так все рыбы заморские, я таких-то и не слыхивал: макрурус, нототения… Щуку бы купили, али осетра, али белужины… Да я и снетку был бы рад. Сами же сказывали, чтоб я себя от царского житья отучал, а кормят тем, что простому человеку и не снится поди… Картофель да помидоры — их ведь у нас и не росло отродясь?
— Теперь растут, — сказал я.
— Это я ведаю, — вздохнул Петька, — только вот сказывали, будто я и повелел эту картофель в Русь привезти, а я не помню…
— Это ты позже, когда в Европу съездил… А кормили тебя вполне по-советски. Мяса-то давали?
— В скоромные дни давали, но сказывали, что ныне посты не блюдут, ибо сие суеверие суть. Тут-то, я гляжу, постного больше, хоть ныне, яко по-старопрежнему писано, — разрешение вина и елея…
— Вина тут не дадут… — сказал я. — А елей — это что?
— Масло коровье. Утром-то сколь его было дадено на каждого?
— Как положено — двадцать граммов… Каждому!
— Мудро сие! — сказал Петька. — Так и Бог велел… Я гляжу: и впрямь вы к Царству Христову идете… Живете во монашестве, без баб, поститесь в меру, службу воинскую несете, строением занимаетесь. Эдак-то и не молясь в Царство Божие внидем…
Я, конечно, промолчал. Из антирелигиозных соображений. Кроме того, меня занимал один вопрос, далеко отстоявший от темы разговора. Вчерашний дежурный по роте карантина, сдавая мне дежурство, сообщил, что прошлой ночью в
казарму наведывались «дедушки», которые тихо и без лишних слов заменили успящих «сынков» кое-какое новое обмундирование на старое. Тот дежурный был, как и я, свеженький, из учебки, и спорить с «дедушками» не стал. Докладывать, конечно, ему тоже не захотелось — кто же себе ищет приключений? Те, кого «переодели», узнали об этом только утром, поворчали, но, так как были уже морально подготовлены, умылись и стали спокойно донашивать стоптанные сапоги и тертые ремни. Мне очень не хотелось, чтобы «дедушки» повторили визит нынешней ночью, но они этого не знали и пришли.
— Привет, молодежь! — сказал «основной» из четырех вошедших, держа руки в карманах штанов. — Как служба?
— Нормально, — ответил я.
— А чего не приветствуем? Или уже службу поняли? Нехорошо… Ну, на первый раз прощается… Вот что, мужики: у меня дело есть. Дайте ключ от каптерки! У вас тут, говорят, парадку свежую привезли, померить хотим.
Я один на один этого «основного» не испугался бы. Честное слово! Но их четверо… А нас двое. И я, как-то сам того не желая, сунул руку в карман… Наверно, я навсегда погиб бы в глазах Петьки, если бы вынул руку с ключом. Но я ее не успел вынуть, потому что Петька, сойдя с тумбочки, встал рядом со мной и со щелчком выдернул из ножен свой штык-нож. После этого он вдруг совершенно не своим голосом, сугубо приблатненно, почти как Рюха из нашего двора, сказал:
— Вы что, фраера позорные, давно перья не глотали? Или забыли, как бычки в глазах шипят?
«Дедушки» поглядели на Петьку с его двумя метрами и ножом, на меня с рукой в кармане — хрен знает, что у меня там: ключи или финка? Поглядели и подумали — лучше не надо. К тому же шум, разбудишь народ, а со сна «молодые», не разобрав, кто есть кто, и навалять могут…
— Значит, не поняли нас… — разочарованно сказал «основной». — Придется вас наказать… Но сейчас поздно, «дедушкам» спать пора.
И они гордо, но явно обескуражено удалились. Только после того, как их подковки уцокали куда-то вниз, я подумал, что все-таки Петька — жулик, а никакой не царь регенерированный. Блатные — они тебе и сыном министра, и внуком Брежнева представятся, и такого наговорят про себя, что ты и уши развесишь. А если еще и начитанные, то и старинным языком говорить научатся, и про Петра, и про Софью наболтают. Но спрашивать у Петьки, с чего это он так резко из царя на урку переквалифицировался, не стал… Человек он, судя по всему, тертый, даже если и не из семнадцатого века. Ткнет штыком, за забор и — в бега. Если этот капитан-полковник говорил правду, бегать ему не привыкать стать. И все же один вопрос я задал:
— Ты их и правда мог бы пырнуть?
— Вразумил их Господь, — сказал Петька обычным для себя образом, — а то и пырнул бы…
РАБОЧИЕ БУДНИ
«Старики», к своему счастью, больше нас не посещали и облаву на нас с Петькой не устраивали. Все они демобилизовались, а их места в штатных отделениях заняли молодые воины. Я принял второе отделение первого взвода первой роты. Здесь было пять человек, прослуживших дольше меня, двое прослужили столько же и трое с Петькиного призыва. Самым уважаемым человеком в отделении, да, наверное, и во всей роте, был «великий и мудрый» ефрейтор Зиянутдин Ахмедгараев. Он прослужил полтора года, и вся общественность без принуждения проводила вечерний намаз в честь славного сына татарского народа, озарившего светом своих идей весь Восток, Запад, Юг и Север.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148