При этом он продолжал выполнять ту работу, которую делал раньше, и условия его «заключения» были вполне приличными — примерно такие, как в одноместном номере стандартной провинциальной российской гостиницы: телевизор, холодильник, санузел с ванной, радиоточка, трехразовое питание в столовой и возможность приобретать дополнительные продукты и личные вещи в небольшом магазинчике. Хочешь подышать свежим воздухом — выходи на зарешеченный балкончик и дыши сколько душе угодно. Опять же на четвертый режим можно было угодить и не в порядке наказания, а исключительно по соображениям особых мер безопасности.
Настоящей тюрягой был пятый режим. Его вводили исключительно для тех, кто уже был уличен в преступлении против ЦТМО и нуждался либо в исправлении, либо в ликвидации. Естественно, что ни к какой работе такого злодея уже не допускали. Наконец, именно на пятом режиме содержали тех, кто попадал в объятия Центра, так сказать, со стороны и против своей воли. То есть как Егор Рысаков, например.
На самом нижнем подземном этаже имелся коридор с десятью камерами-одиночками без окон, дырами в полу вместо унитазов, умывальником с холодной водой и вцементированной в пол кроватью, сваренной из стальных трубок и арматурных прутьев. Поверх решетки укладывался тюфяк, выдавалась также подушка без наволочки и байковое одеяло. Утром и вечером давали чай цвета детской мочи, два ломтя черного хлеба, два куска сахара. Разница между завтраком и ужином состояла в том, что на завтрак к хлебу выдавали двадцатиграммовую таблетку масла (то ли маргарина, то ли комбижира), а на ужин — кусок жареной селедки. В обед жрали нечто среднее между первым и вторым — капуста, макароны, лапша или рис в неком подобии бульона (один кубик «Gallina blanka» на ведро воды), иногда подкрашенный томатной пастой, три ломтя хлеба и кружку чуть подслащенного иного крахмала желтоватого цвета, заменявшего кисель.
Легко догадаться, что, еще не увидев и не попробовав здешней пищи, Рысаков почувствовал себя несчастным человеком. Хотя если б он знал, что здесь имеется еще и шестой режим, то, возможно, счел бы себя везунчиком.
Шестой режим означал либо быстрое и бесследное уничтожение либо превращение в подопытного спецсубъекта — что лучше, неизвестно.
Впрочем, Егор ни о каких режимах не знал, но в общем и целом понял, что его кто-то и за что-то посадил.
Кто — Рысакова не очень волновало. А вот за что — очень и очень. Когда он наконец вспомнил, что и как происходило в последнее время, то сообразил, будто его могли заподозрить в том что он помогал этим типам со «Скорой». В том, что они убили Степана, бабку Антонину и собаку Альму, у него никаких сомнений не было. И в том, что они Машу Климкову с ребенком похитили, Егор тоже не сомневался. Правда, тогда получалось, будто Ольга спокойно позволила убить свою мать. Впрочем, Егор догадался: никакая она не мать, а просто бомжиха приблудная. Небось порадовалась, что Ольга ее в квартиру устроила, а та ее и держала только для того, чтоб можно было под ее маркой вытащить из квартиры Климкову. Ну, а потом, чтоб не болтала — пришили. Марью усыпили, ребенка небось в сумке вытащили. Ясно ведь, что до смерти убивать не стали — наверняка захотят с Гриши выкуп содрать. Как же, блин, он, Егор, не сумел заметить, что баба под простыней дышит? Ведь наверняка она дышала! Правда, эти «санитары» ее здорово загораживали — спины у них ого-го, не уже, чем у самого Рысакова. Но главное — он тогда уж очень переживал, что из-за его буквоедства бабка померла. Не об том мысли были! А вот как это ментам объяснить, чтоб поверили… Точно, будут колоть на соучастие!
Лязгнул замок стальной двери, и в камеру вошли люди в какой-то необычной, серо-голубой униформе, не похожей ни на ментовскую, ни на гуиновскою. К тому же на всех троих были маски с прорезями, как у собровцев. Ни слова не говоря, они завернули Егору руки за спину и защелкнули браслетки, а на голову надели мешок из черной ткани — ни фига не видно. Двое взяли его под локти, повели куда-то. Егору пришлось шаркать — шнурки из ботинок, вынули. И брюки тоже еле держались без ремня, а подтянуть нечем — руки скованы.
***
Егор, конечно, и упираться, и даже бормотать чего-либо даже не пытался.
Ему уже стало ясно, что он не в обычную ментовку загремел и даже не в СИЗО, а в какую-то контору покруче. Причем, очень даже возможно, что эта контора какая-нибудь бандитская, нелегальная. Например, та, которая является «крышей» для бизнесмена Климкова и, в отличие от многих других, не просто деньги от него получает, но и реальные услуги оказывает по защите его, Климкова, интересов.
Вот она и начала свое «следствие». Ясно, что этим парням никакой закон не писан, и если заподозрили всерьез, то ему, Егору, придется экзамен на великомученика сдавать. Странно, но Рысакову сейчас очень хотелось бы оказаться настоящим пособником похитителей. Сказал бы все, что знал, по-быстрому, и его после этого так же по-быстрому замочили. Но ведь ему и сказать, по сути, нечего! Но кто из бандюков в это поверит? Начнут трясти так, что мало не покажется. Это с ментами в несознанку играть можно, у них время поджимает, прокуратура на них висит, и шибко долго клиента не подержишь. Или предъявляй доказательства, или отпускай. Опять же ментам все-таки погоны и управление собственной безопасности не позволяют излишне мудохать задержанного.
Правда, конвойные вели себя довольно сдержанно. То есть не пинали Рысакова и даже не материли. Просто волокли куда-то по некоему извилистому маршруту, а потом посадили в лифт и стали куда-то поднимать. Ехали вверх довольно долго. Егору показалось, будто этажей пять, а то и семь миновали.
Потом его вывели из лифта и еще несколько минут водили по каким-то коридорам.
Не исключено, что при этом несколько раз по одному месту проходили — чтоб с толку сбить.
Наконец скрипнула какая-то дверь, и Егора втянули в некое помещение.
Наручники расстегнули, но освободили только левую руку, а правую оставили в браслетке и прищелкнули к чему-то, вроде трубы отопления. Потом левую руку уложили на некую горизонтальную поверхность. Затем Рысаков почувствовал, как ему закатывают левый рукав и фиксируют руку в двух местах эластичными ремешками. После этого к коже прикоснулась игла, и Егор понял, что ему что-то вкалывают в вену. Наркоту что ли, ширнули? Или какую-нибудь «сыворотку правды», о которой Егор где-то слышал.
Через минуту после укола или даже быстрее консьерж почувствовал что слабеет. Наверно, если б сопровождающие не усадили его на стул, он попросту свалился бы. Голова все больше затуманивалась, Рысаков уже с трудом понимал, что с ним происходит. Кажется, ему и руки освободили, и мешок с головы сняли, но ни руками пошевелить, ни разглядеть что-либо вокруг себя Егор уже не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Настоящей тюрягой был пятый режим. Его вводили исключительно для тех, кто уже был уличен в преступлении против ЦТМО и нуждался либо в исправлении, либо в ликвидации. Естественно, что ни к какой работе такого злодея уже не допускали. Наконец, именно на пятом режиме содержали тех, кто попадал в объятия Центра, так сказать, со стороны и против своей воли. То есть как Егор Рысаков, например.
На самом нижнем подземном этаже имелся коридор с десятью камерами-одиночками без окон, дырами в полу вместо унитазов, умывальником с холодной водой и вцементированной в пол кроватью, сваренной из стальных трубок и арматурных прутьев. Поверх решетки укладывался тюфяк, выдавалась также подушка без наволочки и байковое одеяло. Утром и вечером давали чай цвета детской мочи, два ломтя черного хлеба, два куска сахара. Разница между завтраком и ужином состояла в том, что на завтрак к хлебу выдавали двадцатиграммовую таблетку масла (то ли маргарина, то ли комбижира), а на ужин — кусок жареной селедки. В обед жрали нечто среднее между первым и вторым — капуста, макароны, лапша или рис в неком подобии бульона (один кубик «Gallina blanka» на ведро воды), иногда подкрашенный томатной пастой, три ломтя хлеба и кружку чуть подслащенного иного крахмала желтоватого цвета, заменявшего кисель.
Легко догадаться, что, еще не увидев и не попробовав здешней пищи, Рысаков почувствовал себя несчастным человеком. Хотя если б он знал, что здесь имеется еще и шестой режим, то, возможно, счел бы себя везунчиком.
Шестой режим означал либо быстрое и бесследное уничтожение либо превращение в подопытного спецсубъекта — что лучше, неизвестно.
Впрочем, Егор ни о каких режимах не знал, но в общем и целом понял, что его кто-то и за что-то посадил.
Кто — Рысакова не очень волновало. А вот за что — очень и очень. Когда он наконец вспомнил, что и как происходило в последнее время, то сообразил, будто его могли заподозрить в том что он помогал этим типам со «Скорой». В том, что они убили Степана, бабку Антонину и собаку Альму, у него никаких сомнений не было. И в том, что они Машу Климкову с ребенком похитили, Егор тоже не сомневался. Правда, тогда получалось, будто Ольга спокойно позволила убить свою мать. Впрочем, Егор догадался: никакая она не мать, а просто бомжиха приблудная. Небось порадовалась, что Ольга ее в квартиру устроила, а та ее и держала только для того, чтоб можно было под ее маркой вытащить из квартиры Климкову. Ну, а потом, чтоб не болтала — пришили. Марью усыпили, ребенка небось в сумке вытащили. Ясно ведь, что до смерти убивать не стали — наверняка захотят с Гриши выкуп содрать. Как же, блин, он, Егор, не сумел заметить, что баба под простыней дышит? Ведь наверняка она дышала! Правда, эти «санитары» ее здорово загораживали — спины у них ого-го, не уже, чем у самого Рысакова. Но главное — он тогда уж очень переживал, что из-за его буквоедства бабка померла. Не об том мысли были! А вот как это ментам объяснить, чтоб поверили… Точно, будут колоть на соучастие!
Лязгнул замок стальной двери, и в камеру вошли люди в какой-то необычной, серо-голубой униформе, не похожей ни на ментовскую, ни на гуиновскою. К тому же на всех троих были маски с прорезями, как у собровцев. Ни слова не говоря, они завернули Егору руки за спину и защелкнули браслетки, а на голову надели мешок из черной ткани — ни фига не видно. Двое взяли его под локти, повели куда-то. Егору пришлось шаркать — шнурки из ботинок, вынули. И брюки тоже еле держались без ремня, а подтянуть нечем — руки скованы.
***
Егор, конечно, и упираться, и даже бормотать чего-либо даже не пытался.
Ему уже стало ясно, что он не в обычную ментовку загремел и даже не в СИЗО, а в какую-то контору покруче. Причем, очень даже возможно, что эта контора какая-нибудь бандитская, нелегальная. Например, та, которая является «крышей» для бизнесмена Климкова и, в отличие от многих других, не просто деньги от него получает, но и реальные услуги оказывает по защите его, Климкова, интересов.
Вот она и начала свое «следствие». Ясно, что этим парням никакой закон не писан, и если заподозрили всерьез, то ему, Егору, придется экзамен на великомученика сдавать. Странно, но Рысакову сейчас очень хотелось бы оказаться настоящим пособником похитителей. Сказал бы все, что знал, по-быстрому, и его после этого так же по-быстрому замочили. Но ведь ему и сказать, по сути, нечего! Но кто из бандюков в это поверит? Начнут трясти так, что мало не покажется. Это с ментами в несознанку играть можно, у них время поджимает, прокуратура на них висит, и шибко долго клиента не подержишь. Или предъявляй доказательства, или отпускай. Опять же ментам все-таки погоны и управление собственной безопасности не позволяют излишне мудохать задержанного.
Правда, конвойные вели себя довольно сдержанно. То есть не пинали Рысакова и даже не материли. Просто волокли куда-то по некоему извилистому маршруту, а потом посадили в лифт и стали куда-то поднимать. Ехали вверх довольно долго. Егору показалось, будто этажей пять, а то и семь миновали.
Потом его вывели из лифта и еще несколько минут водили по каким-то коридорам.
Не исключено, что при этом несколько раз по одному месту проходили — чтоб с толку сбить.
Наконец скрипнула какая-то дверь, и Егора втянули в некое помещение.
Наручники расстегнули, но освободили только левую руку, а правую оставили в браслетке и прищелкнули к чему-то, вроде трубы отопления. Потом левую руку уложили на некую горизонтальную поверхность. Затем Рысаков почувствовал, как ему закатывают левый рукав и фиксируют руку в двух местах эластичными ремешками. После этого к коже прикоснулась игла, и Егор понял, что ему что-то вкалывают в вену. Наркоту что ли, ширнули? Или какую-нибудь «сыворотку правды», о которой Егор где-то слышал.
Через минуту после укола или даже быстрее консьерж почувствовал что слабеет. Наверно, если б сопровождающие не усадили его на стул, он попросту свалился бы. Голова все больше затуманивалась, Рысаков уже с трудом понимал, что с ним происходит. Кажется, ему и руки освободили, и мешок с головы сняли, но ни руками пошевелить, ни разглядеть что-либо вокруг себя Егор уже не мог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127