– Как жених – невесту?
– Как Ленин – бревно.
– Сравнивать девушку с бревном некрасиво.
– Беру свои слова обратно. Понесу тебя как мешок с картошкой.
– Спасибо за комплимент.
– Это был не комплимент. Вот если бы я сравнил тебя с мешком «баунти», тогда другое дело.
Хват снова раздвинул ветки, вглядываясь в открывшуюся его взору долину. Возможно, когда-то здесь функционировал самопальный нефтезаводик, гнавший желтый вонючий бензин, за который платили пахучими зелеными купюрами. Теперь это раздолье закончилось. Поселок был уничтожен то ли враждующими тейпами чеченцев, то ли российскими войсками, но факт оставался фактом: единственным уцелевшим зданием оставалась приземистая кошара на отшибе, криво прилепившаяся к пригорку. Ее прохудившаяся крыша сулила хоть какое-то укрытие от дождя, первая капля которого упала на щеку. Сам он предпочел бы переночевать под открытым небом, но, еще раз взглянув на Алису, он принял окончательное решение:
– Идем. Впереди нас ждет ужин и кров над головой.
– А двухспальная кровать? – осведомилась Алиса, распрямляясь с грацией столетней старухи. – Хороший секс взбодрил бы меня немного.
– Хороший секс загнал бы тебя в могилу, – сказал Хват, успевший привыкнуть к шуточкам подобного рода.
У каждого своя манера самозащиты. Если Алиса предпочитала изображать из себя женщину-вамп, что ж, это ее право. В тех случаях, когда она была сама собой, ее натура не казалась Хвату ни пошлой, ни вызывающей. В глубине души он был рад, что встретил эту девушку. Куда глубже была запрятана горечь от осознания того факта, что она замужем. Когда Хват вспоминал, что Алиса очутилась в этих диких краях по милости своего законного супруга, он был вынужден считать в уме до тридцати и задерживать дыхание, выпуская воздух мелкими порциями сквозь стиснутые зубы: с-с-с-с.
– Ты не простудился? – участливо поинтересовалась Алиса, идущая следом. – Легкие у тебя свистят, как дырявая гармонь.
– Я в полном порядке, – заверил ее Хват, готовый изрешетить из автомата любой подозрительный предмет, но еще лучше – властителя тинейджерских дум, поп-кумира Никиту Сундукова, который находился далеко отсюда. Возможно, он как раз сочинял какую-то сопливую фирменную тягомотину типа: «Ты далеко, и мне нелегко, и слезы в глазах, а ты приходишь во снах… А-ла-ла-лай-лай, а-ла-ла-лай-лай…»
«За такие штучки убивать надо, – решил Хват. – Не за сами песни. За то, что распевающий их звездострадалец полагает, будто за его собственные грешки всегда должен расплачиваться кто-то другой. В частности, его жена, из последних сил идущая к заброшенной овчарне, в которой ей предстоит провести ночь. В то время как ее муж, этот горластый лоботряс, будет пританцовывать на сцене клуба, гнусавя свои бесконечные «а-ла-ла-лай».
– Когда мы вернемся в Москву, – сказал Хват, – я обязательно наведаюсь в клуб, где выступает твой супруг. Как, кстати, он называется?
– Он называется просто Ник, – откликнулась Алиса. – Фамилия не слишком благозвучная, поэтому ее стараются не упоминать.
– Я спросил, как называется клуб, – поправился Хват.
– По-русски «Башня». По-английски «Тауэр». Когда отправишься туда, обязательно захвати меня.
– Я думал, что ты и так можешь появиться там в любой момент, без провожатых.
– Я тоже так думала, – спокойно сказала Алиса. – Но теперь кое-что изменилось. Пока не все, но очень многое.
Хвата так и подмывало задать пару уточняющих вопросов, и все же он сдержался. Это было бы все равно что делать резкие движения в присутствии птички, доверчиво опустившейся на твое плечо. Вспугнуть легко, вернуть почти невозможно. Лучше делать вид, будто ты ничего не замечаешь.
* * *
Некоторое время они молча шагали по открытому пространству, вздрагивая от попаданий таких холодных и тяжелых капель, словно их отлили из свинца. Серая пелена окутала все видимое пространство, скрыв от путников руины домов. Попадавшиеся на их пути валуны походили на кости и черепа доисторических чудовищ. Было очень тихо, только редкий дождь шуршал по одежде.
Приближающаяся кошара была окружена пространством утоптанной земли, сквозь которую до сих пор не сумела пробиться трава. Но запаха навоза не ощущалось, и овечьего блеяния не было слышно. Здесь царило запустение. Глядеть на крохотные черные окошки кошары было неприятно. Словно в глаза слепому заглядываешь. Нет – в глаза безумцу, прикидывающемуся слепым.
– Не слишком уютный домик, – заметила Алиса, когда они проникли на территорию пустого загона, окруженного полуразвалившейся оградой. – Как могут люди жить в таких лачугах, не понимаю.
Хват хотел сказать, что в заброшенной кошаре когда-то обитали овцы, а не люди, но промолчал. Потому что из дверного проема вышла как раз вполне человеческая фигура. Это была пожилая чеченка, красные веки которой жутковато контрастировали с совершенно черным одеянием.
– Здравствуйте, добрые люди, – произнесла она на почти чистом русском языке.
– Привет, – сказал Хват, снимая автомат с предохранителя.
– Ай, – вскрикнула Алиса, пятясь, как будто перед ней возникло привидение.
– Не бойтесь, я тут одна. – Чеченка обнажила в улыбке вполне здоровые еще зубы. – Заходите, гостями будете.
– Там видно будет, – туманно сказал Хват, пытаясь определить, что за женщина находится перед ним и что она здесь делает.
Она словно прочла его мысли, махнув рукой в сторону ржавых останков «пазика»:
– В нем ехали двое моих сыновей, дочь, мать и отец. И еще много родственников. Солдаты сказали: будем вас эвакуировать. Посадили в автобус и стали стрелять из пушки. – Голос чеченки был совершенно бесстрастным. Словно она тоже сидела в том автобусе, а потом воскресла, но уже начисто лишенная каких-либо эмоций.
– Сочувствую тебе, – сказал Хват, заглядывая в кошару. Ствол одного из его автоматов был направлен вверх, но указательный палец лежал на спусковом крючке.
– Мне твое сочувствие ни к чему, – ответила чеченка. – Мне здесь хорошо. Как приходит лето, прихожу сюда и разговариваю со своими. День, два, неделю. Сколько захочу.
Сумасшедшая? Сообщница бандитов, заманивающая собеседников в западню?
Хвату никогда не доводилось сталкиваться с женщинами-боевиками, но на всякий случай он визуально оценил внешность странной незнакомки, как поступил бы при встрече с любым чеченцем в возрасте от семи до ста лет.
Боевика можно вычислить по нескольким приметам. Материя на его правом плече потерта от постоянного ношения автомата, само плечо опущено ниже левого. Последняя фаланга указательного пальца отмечена мозолью, оставленной спусковым крючком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92