Тот, разумеется, счел сделку невыгодной и возжелал ее расторгнуть, однако нарвался на стрелу.
Старая Шкура не осмелился после этого явиться к Горелой Дороге и на долгие годы удалился вместе со своей семьей в прерию. К тому времени, как я попал в племя, им уже было позволено участвовать в общих сборах всех шайенов, но только когда последние проходили не в лагере семьи Горелой Дороги. Они так и остались Стыдливыми.
Однако теперь, после того как жирная девица вышла замуж за последнего холостого воина, шайенам Старой Шкуры стало угрожать прямое кровосмешение, поскольку их ряды давно уже не пополнялись, если не считать, конечно, Желтого Орла, но он погиб, оставив двух вдов и полнуй палатку ребятишек, которых пришлось усыновить Мелькающей Тени.
Поэтому я не думаю, что решение Старой Шкуры двинуться по весне на юг осуждалось, хотя оно и противоречило его собственному желанию держаться подальше от бледнолицых. Нам необходим был приток свежей крови, а большинство остальных шайенов обитало внизу, за плато. В окрестностях Пыльной реки стояло немало лагерей сиу, наших верных военных союзников, но, едва дело касалось семейной чести, Старая Шкура вел себя как последний сноб. Он и впрямь верил в историю своего племени, согласно которой шайены пользовались лошадьми уже тогда, когда все прочие ездили на собаках, и считал сиу недостойными подобных брачных уз, хотя никогда и не говорил об этом вслух.
Таким образом, женщины начали сворачивать лагерь: разбирали палатки, складывали шкуры и прочий скарб, привязывая все к спинам самым сильных собак. Вскоре пестрый караван двинулся в путь: кто ехал верхом, кто шел пешком, а с флангов нас охраняли воины. За караваном на юг тянулся длинный след лошадиного помета, обглоданных костей и золы многочисленных костров.
Для меня эта дорога стала началом возвращения в мир белых людей, хотя сам я тогда об этом и не подозревал.
Мы добрались до развилки Соломона у реки Канзас, сейчас это северная часть штата того же названия, и увидели огромный лагерь площадью больше мили, где обитали сотни семей шайенов, зимовавших, в отличие от нас, вместе. До сих пор мне не доводилось видеть столь грандиозного зрелища: около тысячи палаток образовывали гигантское кольцо, причем жилища каждой семьи стояли вокруг своего главного типи, в котором обитал вождь или шаман. Здесь были все семьи, о которых я до сих пор знал только понаслышке, не говоря уже о большом отряде воинов, именовавших себя Псами и выполнявших функции полиции.
Когда мы въезжали в лагерь, Старая Шкура чувствовал себя весьма неуютно. Я без труда читал это у него на лице, ведь лица индейцев, когда те находятся среди своих, столь же выразительны, как и лица всех прочих. Но никто не пытался нас остановить, никто не подошел и не спросил: «Куда это вы едете? Что вам здесь надо?» — как наверняка поступили бы с чужаками, и вскоре я заметил, что старый вождь явно вздохнул с облегчением.
Едва мы оказались внутри лагеря, к нему навстречу вышли вожди Горелой Дороги и приветствовали его как брата, приглашая поставить свои палатки рядом с их. Старое преступление было забыто. Все шло просто прекрасно, в честь нашего приезда забили недавно пойманного огромного бизона, и мне досталось несколько кусков великолепного сочного мяса, что было весьма кстати после долгого пути. Все вокруг наперебой приглашали нас в свои палатки, где оказывали всяческие знаки внимания… короче говоря, наше прибытие превратилось в национальный праздник.
Ораторы произносили речи, сказители распевали легенды, хееманех, к которым присоединился и Маленький Конь, исполнили благодарственную пляску, очень грациозную и тепло принятую. Среди зрителей шла оживленная беседа, Мелькающая Тень травил анекдоты из охотничьей жизни, кто-то жаловался на деспотизм шамана, кто-то сетовал на скудость припасов и скуку зимовки… Говорили о внезапной агрессивности бледнолицых, о том, как пострадал от них вождь Большая Голова, о том, что придет время, когда шайены поставят всех на место и восстановят справедливость. После этих слов выступили два шамана, Лед и Тьма, и заявили, что дадут воинам могучее заклинание, которое заставит пули бледнолицых ложиться на землю вокруг них, не причиняя им ни малейшего вреда.
Короче говоря, шайены, казалось, не имели ничего против того, чтобы разом уничтожить всех бледнолицых в долинах, — задача не из легких, но вполне выполнимая, если учесть размеры лагеря. Даже я загорелся этой идеей, ведь мы теперь могли выставить конницу в полторы тысячи воинов! Кроме того, на юге нас бы поддержали кайова и команчи, а на севере — арапахо и сиу. Я рассуждал как индеец, не думая о возможных потерях моей собственной расы. Возможно потому, что индейцы сделали для меня куда как больше, чем мои белые соплеменники, а потом никто и не собирался нападать, скажем, на Сент-Луис, Чикаго или Эвансвиль…
Я часто подкарауливал Ничто у тропинки, ведущей к реке, и, когда она проходила мимо, залезал ей под юбку и легонько Щипал за зад. Единственным ответом на столь повышенное внимание к ее особе было то, что ухаживаниям Койота она придавала не больше значения, чем моим. Мы с ним добивались ее расположения на равных, строго поделив участки военных действий: я, как уже отметил выше, ждал ее у тропинки, а он пытался обворожить в прерии, когда она собирала бизоний помет для костра. Ни о какой вражде или ревности и речи не шло, мы с Койотом были в совершенно нормальных отношениях. Но не больше. Вы знаете, как это бывает: у вас уже есть друзья, у вас уже есть враги, но нет ни малейшего желания заводить новых. Так же и у индейцев.
Кроме того, я не выказывал особого нетерпения: шайен обычно ухаживает за своей пассией лет пять, мне стукнуло пятнадцать, так что у меня была еще куча времени в запасе. Готов побиться об заклад, вы и не подозревали, что краснокожие столь медлительны в этом. Но шайены — воины и, пока совсем не припекло, предпочитают свободу. Когда целый день сражаешься, ночью хочется просто спать, и ничего больше…
Что ж, сэр, время в этом большом лагере летело быстро, и вскоре подошел черед солнечной пляски, затеваемой лишь для того, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, превосходство Людей над прочими племенами. Едва дело доходило до самоистязания, Маленький Медведь всегда оказывался на высоте. И на этот раз он обвешался неимоверным количеством шипов и шакальих черепов и слонялся по лагерю кровоточащей тенью. На следующий день все его тело являло сплошную рану, но он ходил с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая полное презрение к боли и страданиям.
Вам может показаться, что последующее поведение шайенов вообще типично для них: после стольких разговоров о том, как вышвырнуть всех бледнолицых со своих земель, и после разного рода церемоний, должных укрепить их в этом решении, они начали сворачивать лагерь и готовиться к походу… назад, дабы держаться подальше от неприятностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Старая Шкура не осмелился после этого явиться к Горелой Дороге и на долгие годы удалился вместе со своей семьей в прерию. К тому времени, как я попал в племя, им уже было позволено участвовать в общих сборах всех шайенов, но только когда последние проходили не в лагере семьи Горелой Дороги. Они так и остались Стыдливыми.
Однако теперь, после того как жирная девица вышла замуж за последнего холостого воина, шайенам Старой Шкуры стало угрожать прямое кровосмешение, поскольку их ряды давно уже не пополнялись, если не считать, конечно, Желтого Орла, но он погиб, оставив двух вдов и полнуй палатку ребятишек, которых пришлось усыновить Мелькающей Тени.
Поэтому я не думаю, что решение Старой Шкуры двинуться по весне на юг осуждалось, хотя оно и противоречило его собственному желанию держаться подальше от бледнолицых. Нам необходим был приток свежей крови, а большинство остальных шайенов обитало внизу, за плато. В окрестностях Пыльной реки стояло немало лагерей сиу, наших верных военных союзников, но, едва дело касалось семейной чести, Старая Шкура вел себя как последний сноб. Он и впрямь верил в историю своего племени, согласно которой шайены пользовались лошадьми уже тогда, когда все прочие ездили на собаках, и считал сиу недостойными подобных брачных уз, хотя никогда и не говорил об этом вслух.
Таким образом, женщины начали сворачивать лагерь: разбирали палатки, складывали шкуры и прочий скарб, привязывая все к спинам самым сильных собак. Вскоре пестрый караван двинулся в путь: кто ехал верхом, кто шел пешком, а с флангов нас охраняли воины. За караваном на юг тянулся длинный след лошадиного помета, обглоданных костей и золы многочисленных костров.
Для меня эта дорога стала началом возвращения в мир белых людей, хотя сам я тогда об этом и не подозревал.
Мы добрались до развилки Соломона у реки Канзас, сейчас это северная часть штата того же названия, и увидели огромный лагерь площадью больше мили, где обитали сотни семей шайенов, зимовавших, в отличие от нас, вместе. До сих пор мне не доводилось видеть столь грандиозного зрелища: около тысячи палаток образовывали гигантское кольцо, причем жилища каждой семьи стояли вокруг своего главного типи, в котором обитал вождь или шаман. Здесь были все семьи, о которых я до сих пор знал только понаслышке, не говоря уже о большом отряде воинов, именовавших себя Псами и выполнявших функции полиции.
Когда мы въезжали в лагерь, Старая Шкура чувствовал себя весьма неуютно. Я без труда читал это у него на лице, ведь лица индейцев, когда те находятся среди своих, столь же выразительны, как и лица всех прочих. Но никто не пытался нас остановить, никто не подошел и не спросил: «Куда это вы едете? Что вам здесь надо?» — как наверняка поступили бы с чужаками, и вскоре я заметил, что старый вождь явно вздохнул с облегчением.
Едва мы оказались внутри лагеря, к нему навстречу вышли вожди Горелой Дороги и приветствовали его как брата, приглашая поставить свои палатки рядом с их. Старое преступление было забыто. Все шло просто прекрасно, в честь нашего приезда забили недавно пойманного огромного бизона, и мне досталось несколько кусков великолепного сочного мяса, что было весьма кстати после долгого пути. Все вокруг наперебой приглашали нас в свои палатки, где оказывали всяческие знаки внимания… короче говоря, наше прибытие превратилось в национальный праздник.
Ораторы произносили речи, сказители распевали легенды, хееманех, к которым присоединился и Маленький Конь, исполнили благодарственную пляску, очень грациозную и тепло принятую. Среди зрителей шла оживленная беседа, Мелькающая Тень травил анекдоты из охотничьей жизни, кто-то жаловался на деспотизм шамана, кто-то сетовал на скудость припасов и скуку зимовки… Говорили о внезапной агрессивности бледнолицых, о том, как пострадал от них вождь Большая Голова, о том, что придет время, когда шайены поставят всех на место и восстановят справедливость. После этих слов выступили два шамана, Лед и Тьма, и заявили, что дадут воинам могучее заклинание, которое заставит пули бледнолицых ложиться на землю вокруг них, не причиняя им ни малейшего вреда.
Короче говоря, шайены, казалось, не имели ничего против того, чтобы разом уничтожить всех бледнолицых в долинах, — задача не из легких, но вполне выполнимая, если учесть размеры лагеря. Даже я загорелся этой идеей, ведь мы теперь могли выставить конницу в полторы тысячи воинов! Кроме того, на юге нас бы поддержали кайова и команчи, а на севере — арапахо и сиу. Я рассуждал как индеец, не думая о возможных потерях моей собственной расы. Возможно потому, что индейцы сделали для меня куда как больше, чем мои белые соплеменники, а потом никто и не собирался нападать, скажем, на Сент-Луис, Чикаго или Эвансвиль…
Я часто подкарауливал Ничто у тропинки, ведущей к реке, и, когда она проходила мимо, залезал ей под юбку и легонько Щипал за зад. Единственным ответом на столь повышенное внимание к ее особе было то, что ухаживаниям Койота она придавала не больше значения, чем моим. Мы с ним добивались ее расположения на равных, строго поделив участки военных действий: я, как уже отметил выше, ждал ее у тропинки, а он пытался обворожить в прерии, когда она собирала бизоний помет для костра. Ни о какой вражде или ревности и речи не шло, мы с Койотом были в совершенно нормальных отношениях. Но не больше. Вы знаете, как это бывает: у вас уже есть друзья, у вас уже есть враги, но нет ни малейшего желания заводить новых. Так же и у индейцев.
Кроме того, я не выказывал особого нетерпения: шайен обычно ухаживает за своей пассией лет пять, мне стукнуло пятнадцать, так что у меня была еще куча времени в запасе. Готов побиться об заклад, вы и не подозревали, что краснокожие столь медлительны в этом. Но шайены — воины и, пока совсем не припекло, предпочитают свободу. Когда целый день сражаешься, ночью хочется просто спать, и ничего больше…
Что ж, сэр, время в этом большом лагере летело быстро, и вскоре подошел черед солнечной пляски, затеваемой лишь для того, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, превосходство Людей над прочими племенами. Едва дело доходило до самоистязания, Маленький Медведь всегда оказывался на высоте. И на этот раз он обвешался неимоверным количеством шипов и шакальих черепов и слонялся по лагерю кровоточащей тенью. На следующий день все его тело являло сплошную рану, но он ходил с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая полное презрение к боли и страданиям.
Вам может показаться, что последующее поведение шайенов вообще типично для них: после стольких разговоров о том, как вышвырнуть всех бледнолицых со своих земель, и после разного рода церемоний, должных укрепить их в этом решении, они начали сворачивать лагерь и готовиться к походу… назад, дабы держаться подальше от неприятностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111