На это я мог бы ответить (хотя, разумеется, промолчал), что прежде всего не знаю, является ли его преподобие сторонником или противником рабства. Да, он освободил Лавендера, но это еще ни о чем не говорит. Если он аболиционист, то почему утверждает, что вольная жизнь избалует цветных и сделает их ленивыми? Сегодня, я знаю, вы можете вычитать в книжках по истории, что в Миссури тех дней вопрос рабства стоял крайне остро, что по ночам трещали выстрелы, что в штате процветал террор и тому подобное. Не знаю, правда ли это, могу сказать лишь одно: живя в самом сердце этого штата, я ни о чем подобном слыхом не слыхивал. Так что в следующий раз, читая нечто подобное, имейте это в виду. С другой стороны, я знавал немало людей, которые исколесили всю прерию вдоль и поперек в самый разгар войны с индейцами, и не встретили ни одного враждебно настроенного краснокожего. Здесь тот же случай: я никогда не встревал в политику, а потому многого и не знал. Тогда найти поутру на улице труп с ножом в спине или с дыркой от пули редкостью не являлось, и все относились к этому довольно обыденно. Да и Пендрейка в городе уважали за то, что он никогда не выступал с громогласными заявлениями в чью-либо пользу.
Преподобный замолчал и снял с корзины покрывавшую ее клеенку. Люси уложила туда больше, чем все племя Старой Шкуры съедало за зиму: три холодных жареных цыпленка, здоровенный ломоть ветчины, дюжину крутых яиц, две буханки хлеба и шоколадный торт.
Кроме неподвижного сидения под коляской, мы ничего не делали, и я почти не проголодался. Кроме того, я чувствовал себя немного не в своей тарелке, то ли из-за мокрой одежды, то ли от того, что Пендрейк стал обсуждать со мной слишком уж личные вопросы. Ответы на них я знал еще в десять лет, до своей жизни у индейцев, но с тех пор успел позабыть, что белые видят в отношениях между мужчиной и женщиной только грязь до тех пор, пока их, несчастных, не повенчают церковь и закон. Лавендер и Люси жили вместе, но это было против «законов Божеских и человеческих», а вот стоило Пендрейку произнести над ними несколько слов, как все сразу стало о'кей.
Я съел пару бутербродов с ветчиной и был совершенно сыт. Все же остальное исчезло в необъятном брюхе преподобного.
Затем он расчесал бороду пятерней (я так ни разу и не видел, чтобы он пользовался гребнем), выпил кувшин воды, заботливо присланный Люси вместе с корзиной, и сказал:
— Мне доставило огромное удовольствие поговорить с тобой, мальчик. И надеюсь, ты сделаешь определенные выводы. До сих пор нам не доводилось познакомиться друг с другом поближе, ведь хоть я и отец твой на земле, я очень занят служением своему Отцу на небе. Но Он и твой отец, и, служа ему, я служу также и тебе. Эти заботы оставляют мне крайне мало времени на развлечения вроде сегодняшнего, хотя хорошо проводить время — в меру, конечно, — не грех.
Я забыл упомянуть, что как-то мне пришлось проторчать все воскресенье в церкви и слушать, как преподобный бубнит перед прихожанами. Единственным утешением являлось присутствие там же миссис Пендрейк. Сидеть рядом с самой красивой женщиной в городе и видеть, как все мужчины, включая стариков, пожирают ее глазами, периодически отмахиваясь от своих злобно шипящих жен, было настоящим праздником. Но эти проповеди! Беда Пендрейка заключалась в том, что в нем не горел огонь. В отличие от моего па, он не находил освобождения в религии, а, наоборот, еще глубже замыкался в себе. Правда, его не убили индейцы, как моего па, но жить закупоренным в бутылке не менее опасно.
Преподобный Пендрейк очень любил порассуждать о грехе. Меня же страшно занимало, что же он под ним подразумевает. Если помните, для моего па грехом было сквернословить, жевать табак, плевать и забывать умыться. Пендрейк, похоже, смотрел на это иначе. Но, как бы там ни было, рыба не ловилась, а ленч был уже съеден, и я, чтобы подлизаться к нему, так же, как к миссис Пендрейк (когда назвал ее матушкой), спросил, что такое грех. В конце концов, преподобный оказался не таким уж плохим парнем, он даже вытер мне лицо. Я в этом совсем как индеец: если мне делают добро, я стремлюсь отплатить тем же.
Его определение греха оказалось более подробным и многословным, нежели у моего па, наверное потому, что последний был проповедником-любителем и даже не умел читать. Но к чести Пендрейка надо сказать: он честно признался, что столь развернутое суждение о грехе не столько его собственное, сколько библейского апостола Павла.
Грехом, по его мнению, являлись: прелюбодеяние, блуд, похоть, измена, идолопоклонство, колдовство, ненависть, ревность, гнев, бунт, ересь, зависть, смертоубийство, пьянство, кутежи и так далее.
Пять долгих лет моим воспитанием занимался мой второй по счету отец, Старая Шкура. Так вот если из этого длинного списка грехов выкинуть слово «зависть» — вождь никому не завидовал, поскольку имел все, что хотел, — то все остальные прекрасно описывают его нрав. И он пользовался среди шайенов вполне заслуженным авторитетом.
Что до меня, то я успел совершить совсем мало из вышеперечисленных преступлений. Но, с другой стороны, я был еще молод
К концу дня мне стало плохо, и несколько последующих недель я провел в постели. Вот что значит цивилизация: едва познакомившись с ней, я свалился с воспалением легких.
Глава 10. СКВОЗЬ ЗАКРЫТЫЕ СТАВНИ
С раннего детства я не болел столь тяжело. Так уж я устроен, что меня мало беспокоят раны, но я ненавижу болезнь. Нет, получать раны я тоже не люблю, но если уж приходится за что-то платить, то лучше они, чем бесцельное валяние в кровати с кашлем и температурой.
За что платить, спросите вы? За греховные помыслы, разумеется. В своей путаной речи преподобный Пендрейк проявил незаурядную наблюдательность, отметив, что мне вот-вот стукнет шестнадцать, и должен признаться, той ночью мне снилось, как я с восторгом превращал «золотую чашу» в «помойное ведро».
Впрочем, не исключено, что ему-то и был я обязан подобным полетом фантазии, равно как и пневмонией: он продержал меня весь день на дожде, и наутро, когда миссис Пендрейк озабоченно опустила свою ладонь на мой лоб, он пылал, тогда как всего меня сотрясал страшный озноб.
Вскоре у моей постели появился старый доктор с седыми бачками, но, доложу я вам, его лекарствам было далеко до средств и методов Волка-Левши. Я провалялся три недели и лишь потом узнал, что первые несколько дней все готовились к моей скорой кончине, а преподобный, пока я находился в забытьи, приходил и молился надо мной.
Об этом рассказал мне Лавендер. Пойдя на поправку, я часто видел его в своей комнате наверху, а так как мне тогда постоянно снилось, что я снова среди шайенов, я принимал его за индейца. Цвет его кожи не мешал, а скорее способствовал этому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111