Место убитого трибунальца заняла машинистка.
Теперь командует Корнейко. Он увлекает нас в новую контратаку. Но не успеваем мы немного спуститься со склона, как слышен голос Шведова:
— Назад! Пулемёт! Пулемёт!
— Назад! — кричит и сам Корнейко.
Все понятно: смолк пулемёт. Из-за нас он не может стрелять вдоль склона.
Корнейко ранен в живот. Голос у него смертный.
— Принимай команду, Шведов! — говорит он и повторяет: — Шведов пусть командует… старший сержант…
— Есть принять команду! — отвечает Андрей.
— Айда все в дом! Забаррикадируемся, — предлагает Будяков.
— Отставить «все в дом»! — обрывает Андрей. — В доме нас заблокируют и пойдут дальше. Наша задача не себя оборонять, а задержать продвижение противника на участке. Ясно?
— Ясно.
Нас теперь совсем мало. Из командиров в строю один Будяков. Лейтенант, раненный в ногу, не ходил в атаку, отполз к дому. Здесь его перевязали. Он лежит под крыльцом и тихо стонет. Не вернулась со склона девушка-машинистка. Что с ней теперь? Погибли трибунальцы. Нет и половины взвода пограничников. И все-таки Шведов собирается держаться.
— Слушай мою команду, — тихо, но твёрдо говорит Андрей.
Раненым и секретарше он приказывает грузиться в полуторку, замаскированную на противоположном склоне. Шофёр Рахимбеков получает инструкцию, когда и как ему отъезжать вниз. По команде Шведова три запасные бочки с бензином укладывают на расстоянии одна от другой вдоль упавшего забора. Мы рассредоточиваемся в глубине сада.
Из-под склона вновь летит вверх зелёная ракета. И тотчас на гребень высоты к забору густо лезут гитлеровцы.
Мы не стреляем, ждём сигнала — пулемётной очереди. С пулемётом Андрей.
Вот фашисты поднялись. Рванулись. Под их коваными сапогами явственно слышен хруст поваленного забора…
— Зажигательными по бочкам — огонь! — сам себе командует Андрей.
Огненные запятые, красные, синие, зеленые, жёлтые, с железным звоном разлетелись во все стороны. Трава, кусты, сухие обломки забора воспламенились мгновенно. Бушующий огненный вал поднялся на пути врага. Ливень маленьких комет обдал пламенем фашистскую ватагу. С дикими воплями покатилась она назад.
Страшное это зрелище, когда горят люди. Даже когда понимаешь, что это горят фашисты, которые идут тебя убивать.
— Вот це так! — кричит Доценко. — Вот це гарно!
Люди-факелы мечутся по саду! Одни бегут назад в огонь, другие несутся на нас, третьи катаются по земле.
На флангах усиливается пулемётная стрельба соседей. Немцам не дают обойти участок нашей обороны.
Шведов приказывает прекратить огонь и приготовиться к отражению новой атаки. Мы знаем: она последует, как только перестанет гореть распылённый бензин. Обычный огонь — подожжённые рейки забора, пылающие кусты, хворост — немцев не задержит.
Теперь наша задача — создать видимость оставления рубежа.
Водитель полуторки Рахимбеков начинает нервно сигналить, шумно форсирует обороты двигателя, а затем, продолжая гудеть, съезжает по дороге вниз, к шоссе.
Мы затаились в кустах и за деревьями в глубине сада.
В доме засели четыре пограничника во главе со старшиной Доценко. Но выглядит дом покинутым. Даже дверь на крыльцо оставлена раскрытой.
Немцы смогут войти в сад беспрепятственно. Когда они окажутся на линии дома или приблизятся к нему вплотную, дом оживёт. Доценко и его бойцы — Андрей окрестил их «домовыми» — откроют прицельный огонь, забросают фашистов гранатами… Фашисты кинутся к дому. Тогда им в тыл должны ударить мы. А на дальнейшее команда простая: «Живым в плен не сдаваться».
До сих пор мы были крепким орешком. Даже удивительно, что так долго сумели продержаться.
Меня вдруг охватывает страшное нетерпение: «Скорее бы конец!» Ожидание смерти — вот сейчас, вот-вот сейчас — трудно выдерживать долго. Наступает момент, когда оно становится невыносимым.
«Ну, вы, фрицы! — кричит во мне внутренний голос. — Давайте уж свою зеленую ракету! Начинайте уж свой картавый ор! Идите сюда, строчите же, строчите!..»
Не встретив сопротивления в начале новой атаки, немцы неожиданно залегли на склоне. Вперёд, в сад, двинулась только разведка из шести человек. Видно, мы успели крепко насолить противнику и он ждал очередного подвоха.
Андрей снова напомнил:
— Не стрелять!
Мы лежали не шевелясь.
Над садом одна за другой зависали осветительные ракеты. Сине-зелёный светильник раскачивался на стебельке дыма, словно гигантский фантастический цветок. Каждый раз наступал короткий голубой день. Затем цветок сникал и падал. Воздух наполнялся едкой гарью.
Послышались гортанные немецкие команды. Шведов приподнялся и вопросительно посмотрел на меня. Я показал, что ничего не понял.
Гитлеровцы поползли вперёд небольшими разрозненными группами по всей ширине участка. Но основная масса их оставалась на месте. Такой вариант, насколько я понимал, планом Андрея предусмотрен не был.
Осветительных ракет немцы больше не пускали. Над тёмной, как вода, травой, покачиваясь, плыли бледно поблёскивающие каски.
Когда первые группы фашистов приблизились к дому, «домовые» открыли огонь. Их автоматы ударили из окон. Раскрытая дверь захлопнулась. В ответ фашисты окатили стены струями пуль. Дружно прозвенели стекла окон, глядящих в сад.
«Не стрелять!» — снова передал по цепи Шведов.
И теперь не стрелять? Как же так? Фашисты уже изрешетили дверь, уже рвутся внутрь. Дом, правда, огрызается. Автоматная очередь отбрасывает вбежавших было на крыльцо немцев. Фашисты лезут в окна первого этажа. Окон шесть только с одной стороны. А ведь бой идёт уже и по ту сторону дома. Пятерым его защитникам не удержаться против взвода автоматчиков. Они ждут помощи, которая им была обещана. Наверняка считают секунды: вот-вот мы ударим в тыл фашистам, беснующимся вокруг дома и спокойно подставляющим нам спины.
Но Шведов снова и снова приказывает: «Не стрелять! Не стрелять!» Я делаю ему знаки. Он отмахивается. Грозит мне кулаком. Неужели он решил пожертвовать «домовыми»? Он хочет выиграть время, хочет нанести атакующим как можно больший урон. Их основные силы ведь ещё не вступили в бой. Разумом я все это понимаю. Но все равно — невозможно же безучастно наблюдать, как истребляют наших товарищей.
Фашисты уже влезли в дом. Вспышки автоматных очередей заметались в оконных проёмах. Доносится глухой треск гранат, рвущихся в здании… Бой перекинулся на второй этаж и мечется там по комнатам. Вдруг разом в доме стало тихо и темно. Так тихо и темно, точно он пуст. И тогда на крышу через слуховое окно вылез человек. Он в изодранном обмундировании, без фуражки, без автомата. Я узнаю старшину Доценко. Он растерянно оглядывается. Потом вынимает из кармана гранату и спокойно, будто отмахиваясь от назойливых мух, швыряет её в окошко, через которое только что вылез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Теперь командует Корнейко. Он увлекает нас в новую контратаку. Но не успеваем мы немного спуститься со склона, как слышен голос Шведова:
— Назад! Пулемёт! Пулемёт!
— Назад! — кричит и сам Корнейко.
Все понятно: смолк пулемёт. Из-за нас он не может стрелять вдоль склона.
Корнейко ранен в живот. Голос у него смертный.
— Принимай команду, Шведов! — говорит он и повторяет: — Шведов пусть командует… старший сержант…
— Есть принять команду! — отвечает Андрей.
— Айда все в дом! Забаррикадируемся, — предлагает Будяков.
— Отставить «все в дом»! — обрывает Андрей. — В доме нас заблокируют и пойдут дальше. Наша задача не себя оборонять, а задержать продвижение противника на участке. Ясно?
— Ясно.
Нас теперь совсем мало. Из командиров в строю один Будяков. Лейтенант, раненный в ногу, не ходил в атаку, отполз к дому. Здесь его перевязали. Он лежит под крыльцом и тихо стонет. Не вернулась со склона девушка-машинистка. Что с ней теперь? Погибли трибунальцы. Нет и половины взвода пограничников. И все-таки Шведов собирается держаться.
— Слушай мою команду, — тихо, но твёрдо говорит Андрей.
Раненым и секретарше он приказывает грузиться в полуторку, замаскированную на противоположном склоне. Шофёр Рахимбеков получает инструкцию, когда и как ему отъезжать вниз. По команде Шведова три запасные бочки с бензином укладывают на расстоянии одна от другой вдоль упавшего забора. Мы рассредоточиваемся в глубине сада.
Из-под склона вновь летит вверх зелёная ракета. И тотчас на гребень высоты к забору густо лезут гитлеровцы.
Мы не стреляем, ждём сигнала — пулемётной очереди. С пулемётом Андрей.
Вот фашисты поднялись. Рванулись. Под их коваными сапогами явственно слышен хруст поваленного забора…
— Зажигательными по бочкам — огонь! — сам себе командует Андрей.
Огненные запятые, красные, синие, зеленые, жёлтые, с железным звоном разлетелись во все стороны. Трава, кусты, сухие обломки забора воспламенились мгновенно. Бушующий огненный вал поднялся на пути врага. Ливень маленьких комет обдал пламенем фашистскую ватагу. С дикими воплями покатилась она назад.
Страшное это зрелище, когда горят люди. Даже когда понимаешь, что это горят фашисты, которые идут тебя убивать.
— Вот це так! — кричит Доценко. — Вот це гарно!
Люди-факелы мечутся по саду! Одни бегут назад в огонь, другие несутся на нас, третьи катаются по земле.
На флангах усиливается пулемётная стрельба соседей. Немцам не дают обойти участок нашей обороны.
Шведов приказывает прекратить огонь и приготовиться к отражению новой атаки. Мы знаем: она последует, как только перестанет гореть распылённый бензин. Обычный огонь — подожжённые рейки забора, пылающие кусты, хворост — немцев не задержит.
Теперь наша задача — создать видимость оставления рубежа.
Водитель полуторки Рахимбеков начинает нервно сигналить, шумно форсирует обороты двигателя, а затем, продолжая гудеть, съезжает по дороге вниз, к шоссе.
Мы затаились в кустах и за деревьями в глубине сада.
В доме засели четыре пограничника во главе со старшиной Доценко. Но выглядит дом покинутым. Даже дверь на крыльцо оставлена раскрытой.
Немцы смогут войти в сад беспрепятственно. Когда они окажутся на линии дома или приблизятся к нему вплотную, дом оживёт. Доценко и его бойцы — Андрей окрестил их «домовыми» — откроют прицельный огонь, забросают фашистов гранатами… Фашисты кинутся к дому. Тогда им в тыл должны ударить мы. А на дальнейшее команда простая: «Живым в плен не сдаваться».
До сих пор мы были крепким орешком. Даже удивительно, что так долго сумели продержаться.
Меня вдруг охватывает страшное нетерпение: «Скорее бы конец!» Ожидание смерти — вот сейчас, вот-вот сейчас — трудно выдерживать долго. Наступает момент, когда оно становится невыносимым.
«Ну, вы, фрицы! — кричит во мне внутренний голос. — Давайте уж свою зеленую ракету! Начинайте уж свой картавый ор! Идите сюда, строчите же, строчите!..»
Не встретив сопротивления в начале новой атаки, немцы неожиданно залегли на склоне. Вперёд, в сад, двинулась только разведка из шести человек. Видно, мы успели крепко насолить противнику и он ждал очередного подвоха.
Андрей снова напомнил:
— Не стрелять!
Мы лежали не шевелясь.
Над садом одна за другой зависали осветительные ракеты. Сине-зелёный светильник раскачивался на стебельке дыма, словно гигантский фантастический цветок. Каждый раз наступал короткий голубой день. Затем цветок сникал и падал. Воздух наполнялся едкой гарью.
Послышались гортанные немецкие команды. Шведов приподнялся и вопросительно посмотрел на меня. Я показал, что ничего не понял.
Гитлеровцы поползли вперёд небольшими разрозненными группами по всей ширине участка. Но основная масса их оставалась на месте. Такой вариант, насколько я понимал, планом Андрея предусмотрен не был.
Осветительных ракет немцы больше не пускали. Над тёмной, как вода, травой, покачиваясь, плыли бледно поблёскивающие каски.
Когда первые группы фашистов приблизились к дому, «домовые» открыли огонь. Их автоматы ударили из окон. Раскрытая дверь захлопнулась. В ответ фашисты окатили стены струями пуль. Дружно прозвенели стекла окон, глядящих в сад.
«Не стрелять!» — снова передал по цепи Шведов.
И теперь не стрелять? Как же так? Фашисты уже изрешетили дверь, уже рвутся внутрь. Дом, правда, огрызается. Автоматная очередь отбрасывает вбежавших было на крыльцо немцев. Фашисты лезут в окна первого этажа. Окон шесть только с одной стороны. А ведь бой идёт уже и по ту сторону дома. Пятерым его защитникам не удержаться против взвода автоматчиков. Они ждут помощи, которая им была обещана. Наверняка считают секунды: вот-вот мы ударим в тыл фашистам, беснующимся вокруг дома и спокойно подставляющим нам спины.
Но Шведов снова и снова приказывает: «Не стрелять! Не стрелять!» Я делаю ему знаки. Он отмахивается. Грозит мне кулаком. Неужели он решил пожертвовать «домовыми»? Он хочет выиграть время, хочет нанести атакующим как можно больший урон. Их основные силы ведь ещё не вступили в бой. Разумом я все это понимаю. Но все равно — невозможно же безучастно наблюдать, как истребляют наших товарищей.
Фашисты уже влезли в дом. Вспышки автоматных очередей заметались в оконных проёмах. Доносится глухой треск гранат, рвущихся в здании… Бой перекинулся на второй этаж и мечется там по комнатам. Вдруг разом в доме стало тихо и темно. Так тихо и темно, точно он пуст. И тогда на крышу через слуховое окно вылез человек. Он в изодранном обмундировании, без фуражки, без автомата. Я узнаю старшину Доценко. Он растерянно оглядывается. Потом вынимает из кармана гранату и спокойно, будто отмахиваясь от назойливых мух, швыряет её в окошко, через которое только что вылез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67