Строго покашливая, долго наставлял он стрелков и ровно в полночь вывел их из блиндажа. Сапёры провели группу через проволочное заграждение, по проходу в минном поле. Все тихо разошлись в разные стороны. Лейтенант пропустил Номоконова вперёд и пошёл вслед за ним.
Вот и квадрат шестнадцатый.
Не знал зверобой цифр большого счета, не считал в тайге своих шагов, никогда не ходил с компасом. Ещё днём, метр за метром, он осмотрел все складки местности, запомнил канавы, бугорки, островки. Все было понятно и привычно: будто по чернотропу на зверя пошёл охотник. Повеяло сыростью, ноги ощутили влажную почву, первый клок камышей шаркнул по обмоткам, и Номоконов свернул влево. Теперь должен быть заболоченный, выкошенный летом лужок, здесь можно будет пройти между двумя озерками. Под ботинками тихо хрустнула жёсткая щётка срезанной травы. Все верно. Вода в прокосах, куст ивняка, возле которого когда-то отдыхали люди. Номоконов ощупал полусгоревший таганок из берёз и уверенно пошёл прямо. Ещё минуты на три хода… Рытвины, ухабы, ямки, наполненные жидкой грязью. Опять камыши, а за ними должна быть полоска воды. Номоконов остановился и подождал командира взвода.
Репину показалось, что чьи-то всевидящие глаза смотрят на него, хитровато прищуриваются. Только что лейтенант оступился и упал. Все время он двигался шумно и едва поспевал за солдатом, обходившим невидимые препятствия с ловкостью ночного хищника. Несколько раз терял лейтенант тень своего спутника, маячившую совсем рядом, и тогда приходилось останавливаться, прислушиваться. Шли в одинаковом темпе, но лейтенант тяжело дышит, покашливает, и в сапогах полно воды, а солдат — вот он, все такой же лёгкий на ногу, спокойный. Нет, этот не закружится…
— Дальше глубоко, — тихо заговорил Номоконов. — Травы в бинокль не видел, бельё скидавать надо. Однако шагай назад, лейтенант, теперь сам дойду.
— Конечно, — сказал Репин.
— Может, поближе пустишь, к канаве? — спросил Номоконов, ощутив тепло в коротеньком слове командира. — Не впервой выходить к фашистам. Чего канителиться?
— Идите к оврагу и зарывайтесь там, — твёрдо сказал Репин. —Действуйте, как сердце вам велит. Начинайте, я верю вам. Только прошу… будьте осторожнее, пожалуйста.
— Спасибо, лейтенант, — зашептал Номоконов. — С молодыми
да городскими не ровняй, откуда им знать охоту? А мне правильно. Сразу бить зачну. Смотрю, что загордились фашисты, шибко быстро поехали, да споткнулись. Самый раз! Понапрасну не тужи за меня, я — хитрый. Похожу, послушаю, сидку сделаю, скрадок. Я потихоньку охочусь, зря не бегаю, понапрасну напролом не полезу. Твой наказ слушал, чего-чего понял. И ещё так… Если завтра не приду — не пиши, что пропал. Два дня давай. По следам приду к ловушкам, слово знаю. Можно так? — Можно.
Номоконов облегчённо вздохнул, и, коснувшись руки командира, отправился дальше. Перебрел через глубокую канаву, преодолел заболоченный участок, а потом пошёл прямо к ельнику, за которым чаще, чем где-либо, вспыхивали ракеты. Ещё минут пяток осторожного хода. Тень человека бесшумно скользила в ночи. Вот и бугор с поваленным деревом, но солдат не остановился здесь. Шевеля губами, прислушиваясь, он двинулся к островку леса. На краю ельника, где днём на мгновение показались двое гитлеровских солдат, было много пней, но и здесь стрелок не задержался. Он неслышно переходил от дерева к дереву, вытягивался на носках, замирал.
Засветилась далёкая ракета. За ельником действительно оказалась поляна, а за ней опять высился тёмный занавес деревьев. Номоконов переполз открытое место, вошёл в темноту и прилёг. Долго слушал он древние, знакомые звуки ночного леса, улавливал новые, непривычные. Тяжёлый гул мотора, далёкая команда, выстрелы… А вот правее кто-то несколько раз глухо ударил чем-то тяжёлым по дереву: так землекопы очищают лопату от налипшей глины. Эти звуки были предвестниками доброй охоты, и Номоконов решительно взял круто вправо. Теперь, опираясь на винтовку, он передвигался на коленях, часто останавливался, ощупывал землю. Минут через двадцать стрелок нашёл то, что искал, о чём ещё днём догадывался: — склон оврага. У самого обрыва руки нащупали свежую воронку, и, обрадовавшись, стрелок заработал лопаткой. За лесом вспыхивали ракеты, и солдат осматривался. Неровная лента лощины, тёмная и таинственная, уходила вдаль. Когда перестали светиться стволы деревьев и все погружалось в ночной мрак, Номоконов снова начинал копать.
Чем больше упадёт врагов, тем быстрее вернётся солдат к своим сынишкам. Сердце требовало быть беспощадным к врагам, изо всех сил вести «дайн-тулугуй». Таёжный зверобой начинает теперь настоящую охоту — планомерную и расчётливую. Только этим он будет занят теперь. Чего терять время? Стрелок берет на прицел своей винтовки маленький участок земли. Любой фашист, который вздумает днём пересечь глубокую лесную канаву, окажется на мушке. А это уж дело стрелка — пощадить врага или сразу завалить. Смотря по обстановке.
К рассвету узкая яма, уходившая в склон оврага, была готова. Грунт, вынутый из глубины, Номоконов уложил по краям воронки, засыпал его чёрной землёй, все взрыхлил вокруг руками, уничтожая за собой следы, и полез в яму ногами.
— Как медведь, — сказал он сам себе.
Рассеялся туман, взошло солнце. Из тёмной норы, над входом в которую свисали мохнатые корни, утро казалось прекрасным. Стоял лёгкий морозец. Белели сетки паутины, подёрнутые серебром инея, радужными лучами переливались росинки, застывшие на пучках поблекшей травы, местами чёрной, опалённой разрывами снарядов. Далеко впереди синело озеро. У подошвы выступа горного кряжа теснились золотые берёзки, а на склонах зеленел, манил к себе густой хвойный лес. Пересвистывались синицы, пахло хвоей, грибами, и Номоконов вздохнул.
Сентябрь… Пора рёва изюбров в дремучей забайкальской тайге. В эту пору очень любил охотник бродить по таёжным распадкам, забираться на вершины гор, смотреть на заголубевшие дали. Прошлой осенью, как раз в последний день сентября, сидел Номоконов на зелёном ковре брусничника, собирал в туесок ягоды для сыновей и слушал мягкую музыку осеннего леса. Отняли враги радость встреч с таёжными дебрями, оторвали от семьи, загнали в тёмную нору. Солдат взял бинокль: теперь он сурово смотрел вперёд глазами мстителя.
Метр за метром… Крутой спуск к старому, поросшему травой оврагу… Немецкие окопы должны быть недалеко, слева, но их заслоняет лес. Могучие, в обхват, сосны, растущие по правой стороне оврага, и густой зелёный ельник закрывают и наш передний край. Номоконов остался доволен выбором «сидки»: далеко просматривалась лощина. Бинокль замер в руках солдата. На изгибе оврага, метрах в трехстах, над островком почему-то не увядшей зелени, над одинокой маленькой берёзкой, росшей среди нагромождения камней, поднималось лёгкое облачко испарения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59