Старики тунгусы так рассказывали. Мы, строители совхоза в Нижнем Стане, можем прислать свои курительные трубки. Следы многих тысяч капелек пота, пролитого для счастья трудящихся всего мира, — такие отметки вы могли бы разглядеть на них».
— Не поймёт, — сказал Номоконов. — Так думаю, что надо издалека начать, чтобы знал человек, как раньше жили-кочевали, потом колхоз ставили… Сказать, почему я за винтовку взялся, как первого фашиста завалил, почему снайпером-солдатом сделался, сколько домов поставил после войны, сколько сил отдал другим народам. Только долго про это. Махнул рукой Прокопий, в лес побежал. Володька — старший на ферме. Тоже шибко занятый. Али Михаила возьмём, который в ракетчиках. Когда виделись, о селе все время спрашивал, про новые дома. Однако строгий парень, острый, грамотный. Шибко любит свою землю, за братские народы беспокоится, кругом глядит.. Попробуй сунься с войной! Потом
спрашивай, за что ударит Мишка. Хорошо расскажет, быстро, сам. Прочитал заграничное письмо, отвечай, говорит, отец, про нашу землю скажи и про меня предупреди. И все! Тоже побежал — некогда. Ему что — вроде бы просто. А мне как?
Через несколько дней мы надолго ушли с Номоконовым на охоту в тайгу. Здесь, в совместных скитаниях, и подружились…
Раннее утро. У костра, тлеющего на берегу порожистой Тарги, сидит на корточках маленький человек с раскосыми глазами и, ласково поглаживая трехлинейную винтовку, рассказывает о поединках с врагами. Цепкая память зверобоя сохранила многие подробности большой и трудной жизни. Потом я засел за письма. Вот в моих руках письмо, которое прислал Почётному солдату бывший разведчик 221-й стрелковой дивизии А. Я. Андреенко. В конверте оказалась страничка из фронтового дневника разведчика.
«Февраль 1945 года, Восточная Пруссия. Стоим в обороне, готовимся к решительному штурму сильно укреплённого опорного пункта. Артперестрелка.
Вчера один из известных снайперов нашей дивизии, тунгус Номоконов ходил на охоту в личный заповедник немецкого рейхе —маршала Геринга. Добыл матёрого секача-кабана. Мало кому досталось свежей кабанятины, а факт примечательный! Охотник из забайкальского племени — вымирающего, как пишут за границей, бродит с винтовкой в Германии, в парке Геринга. Вот уж не думала об этом гитлеровская свора!».
— Охотились в заповеднике?
— У командира взвода отпросился, — улыбнулся Номоконов. —Руки, говорю, зудятся до таёжной охоты, следы увидел на снегу. Быстро скрал, вплотную подошёл, завалил. Какой там секач, ежели для толстого буржуя растили? Было такое, было… А назавтра в этом немецком лесу четверых фашистов на мушку посадил. За один день! Никто не глядел, никто не писал. Самому к тому времени уже надоело считать, душу мутило. Так думал, что скорей бы мир, дом, тайга — потому бить приходилось. Чего ж, раз так… Не сдавались фашисты. Словом не 360 раз я выстрелил на войне. Много врагов убрал, шибко много. Один знаю, сколько…
На мои запросы стали поступать документы. Из Москвы прислали фотокопии фронтовых газет, в которых рассказывалось о подвигах Номоконова. Ценные материалы о боевых делах снайперов из Забайкалья сохранились в Читинском краеведческом музее. Сослуживец Номоконова, ныне подполковник Н. Глушко, разыскал в архиве копию боевого донесения о том, как Номоконов поймал на мушку представителя гитлеровской ставки. Об этом он рассказал в газете Прибалтийского военного округа «За Родину». Представилась возможность полнее восстановить картину удачной охоты снайпера, описанной в главе «Пантач падает замертво». Я снова выехал в Нижний Стан — надо было прочесть «большое письмо» рассказчику, но его уже не было в селе.
— Наставил себе памятников, — невесело сказал директор совхоза, кивнул на клуб. — И уехал. А все из-за пустяка…
Что случилось? Почему Номоконов покинул родную тайгу, село Нижний Стан, в котором он так много сделал, в котором прожил около сорока лет, и переехал в Агинскую степь?
Наверное, мысль об этом возникала у Семена Даниловича ещё на тех стрелковых соревнованиях, с которых началось это повествование. Был потрясён зверобой тем, что на глазах людей одну из пяти пуль он послал мимо цели. И вообще в последнее время творилось с ним что-то непонятное. Заметит бегущего зверя, вроде верно возьмёт на мушку, но пуля идёт мимо.
Не поверил сам себе стрелок и однажды, выкупив лицензию, засел с винтовкой у таёжного озера. Ждал сохатого. Утром показалось в тумане большое животное. Номоконов выстрелил, и раненый зверь кинулся прочь. Вдруг различил таёжник, как несколько раз звякнули о камни… подковы. Оказывается, подстрелил он коня у геологов… Что же ты наделал, известный всему Забайкалью охотник?! Не осмотрел как следует следы, не различил по шуму шагов, кто вышел к озеру.
Нет, такого позора не мог простить себе зверобой!
Говорят, что перед отъездом из Нижнего Стана долго стоял у околицы Семён Номоконов. Оборачивался к лесу, о чём-то говорил сам с собой, платком утирал влажные глаза. Уезжал, не оглядываясь, провожаемый односельчанами.
Я понимал, где надо искать Семена Даниловича, и, сев на попутную машину, отправился в далёкое степное село Зугалай. Приехал как раз к новоселью — на последний аргиш человека, покинувшего тайгу. Колхозники артели имени Ленина в селе Зугалай за неделю построили дом бывшему солдату — светлый, под шиферной крышей. Однако на почётном месте я увидел не главу семьи, а его сына — Владимира-младшего. Бульдозерист дорожного участка, член бригады коммунистического труда получил повестку на призыв в армию. Из села уезжало служить двенадцать человек, и Почётный солдат пригласил парней в свой новый дом.
Были напутственные речи. Призывники обещали честно служить, стать отличниками боевой и политической подготовки. И вот наступил момент, когда поднялся Семён Данилович. Он достал из кисета трубку с золотыми колечками на мундштуке и протянул сыну:
— Покури на дорогу.
Владимир молча принял из рук отца трубку мира — подарок воинов из подразделения Группы советских войск в Германии. Покурить трубку отца — большая честь! По древнему закону тайги сыновья удостаиваются этого в особо важных и торжественных случаях.
Видно было, что хорошо понял Владимир Номоконов немногословный наказ отца.
Работа над повестью продолжалась.
Мне удалось узнать, что после учёбы командир снайперского взвода лейтенант Репин, оставивший о себе дорогие воспоминания у сослуживцев, был переведён на Ленинградский фронт. Все другие попытки найти след Репина не увенчались успехом.
— Он не должен меня забыть, — повторял Номоконов. — Не такой Иван Васильевич. Однако убили его.
И в первом издании этой книги автор «похоронил» лейтенанта Репина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59