Сомнений не было: каска с небольшими выступами, золотистый угольник на рукаве, необычные петлицы, топор с очень длинной чёрной рукояткой — все было нерусское, ранее не виданное. Фашист! Номоконов затаился, хотелось поближе посмотреть на человека из Германии, который пришёл с войной.
Немец уселся на валежину, закурил и вдруг торопливо вскинул винтовку. С пронзительным криком над ним пролетела небольшая красногрудая птица, уселась на ствол сосны, которую только что рубили, и застучала клювом. Прогремел раскатистый выстрел. Пуля сорвала кусок коры и спугнула птицу.
«Дятлов едят, что ли?» — подумал Номоконов, не сводя глаз с промахнувшегося человека.
Проводив взглядом улетевшую птицу, немец закинул винтовку за плечо и неторопливо пошёл вниз по склону.
Фашисты нарушили мирный труд людей. Из-за них оставил Номоконов свой дом в Нижнем Стане и оказался в неведомых краях. На пути к фронту, в короткие минуты стоянок, видел солдат поезда с ранеными. Обросших, очень бледных людей тащили на носилках, и все говорили, что их искалечили немцы. Враги подняли руку и на Номоконова: оглушили, рассекли лоб, опалили волосы. На его глазах разгромили полевой госпиталь с ранеными и оставили без отца девочку, карточка которой была теперь в его кармане.
Нет, не об этом подумал Номоконов, когда впервые в жизни наводил винтовку на человека. Встало на миг перед глазами лицо Владимира. Там, на Шилкинском вокзале, у эшелона скатилась слеза по смуглой щеке сына: уезжая, отец коротко и строго сказал, что начался «шургун», поэтому придётся бросить школу и взять на свои плечи все заботы о семье. И ещё одно чувство всколыхнуло сердце человека из тайги. В чужом лесу немец грубо пинал, ранил-рубил деревья, стрелял в смирную птицу, которую никто не трогает. И, наконец, захотелось узнать: крепки ли немцы на пулю? Бывало, в тайге медведи затихали после первого выстрела, а насквозь простреленные, с перебитыми ногами росомахи уходили от охотников. Эти шкодливые и сильные звери крепки на пулю.
До немца было метров триста. Мушка чётко всплыла в прорези прицельной рамки, легла своей плоскостью на спину уходившего человека, чуть дрогнула, поднялась выше, и, наполовину закрыв голову, замерла. Первый выстрел по человеку показался страшно громким и сильным. Немец откинулся назад и тяжело рухнул.
Номоконов постоял, прислушался, а потом подкрался к человеку, лежавшему с раскинутыми руками на поляне.
Откатившаяся к дереву железная каска, карабин с выщербленным прикладом… Лоснящийся кожаный подсумок, туго набитый сверкающими жёлтыми патронами… Номоконов снял подсумок с пояса убитого и примерил немецкие патроны к своей винтовке. Они не подходили. Ударом о дерево Номоконов сломал карабин, отбросил прочь и двинулся дальше.
Он шёл по-прежнему крадучись и что-то бормотал вслух, шевелил губами. Вечерело. Часто стали встречаться поляны и небольшие рощи. Все сильней слышалась артиллерийская пальба. С опушки, в просвете между деревьями, Номоконов увидел, наконец, стоянку врага. Взору открылась широкая пойма реки с островками леса и кустарника. На бугре, возле старой траншеи с поваленным проволочным заграждением, стояли танки и автомашины. Откуда-то издалека, наверное с холмов, синевших на горизонте, били орудия. Возле реки, где виднелся разрушенный деревянный мост, изредка вскипали большие грязные фонтаны, но танки стояли в ряд — приземистые, хищные, мрачно поблёскивающие в лучах вечернего солнца. Горели костры, возле них копошились люди.
Эти люди были и на песчаном берегу небольшого озера. В рубашках с засученными рукавами, в нижнем бельё немецкие солдаты играли в мяч, стирали, загорали на солнце. Долго смотрел на них Номоконов. Дым висел над далёкой деревенькой. Виднелись лодки, заплывшие в камыши, цепочки людей, растекавшиеся по берегу.
Когда догорало зарево заката, он под шум редкого артогня снова выстрелил: до зуда в руках захотелось ударить пулей гитлеровца, который, собирая хворост, вдруг устроился с расстёгнутыми штанами на пне. Номоконов посмотрел на человека, кувыркнувшегося вниз головой, передёрнул затвор, выбросил дымящуюся гильзу и, скрываясь за ветвями, тихо пошёл обратно, в глубь леса. В сгущавшихся сумерках только псы могли бы найти человека из тайги. Номоконов видел: среди людей, по-хозяйски расположившихся в зелёной долине, не было собачьей своры.
Ночь была неспокойной. Несколько раз слышался треск ветвей, чьи-то шаги, приглушённый русский говор. Часто возникала беспорядочная стрельба, и трепетный свет ракет освещал верхушки деревьев. Окликал Номоконов тех, кто пробирался во мраке ночи через лесные заросли, но они щёлкали затворами, шарахались в стороны, исчезали. Усталый, обеспокоенный, прикорнул солдат под кустом развесистой ольхи, забылся тревожным сном.
ПЕРВЫЕ ТОЧКИ НА ТРУБКЕ
Рано утром Номоконов опять увидел человека. Без фуражки, со всклоченными волосами, он прятался за деревьями, часто останавливался и прислушивался. На рукаве рваной гимнастёрки, заправленной в синие командирские брюки, виднелась звёздочка. Номоконов пропустил его мимо себя и вышел из укрытия.
— Эй, — тихо окликнул он.
Человек оглянулся и выхватил из кармана гранату:
— Не подходи!
— Чего шумишь? — сказал Номоконов. — Оружие, парень, убери, меня не пугай. Давно мог завалить тебя.
Не снимая с плеча винтовки, солдат подошёл к человеку с гранатой в руке:
— Здравствуй!
— Кто таков? — строго спросил незнакомец, не отвечая на приветствие.
— Номоконов.
— Узбек, татарин?
— Тунгусом из рода хамнеганов называюсь, — присел солдат на валежину. — Стало быть, сибирский.
— Из какой части?
— А вот бумага, гляди, — показал Номоконов документ. — Я в больнице костыли делал, с докторами и отступал. Бросили меня в лесу люди, немцу пошли кланяться. Один остался.
— Что делаешь здесь?
— Вчера подошёл сюда, ночевал. Так понял, что надо все кругом поглядеть. Ночью многих останавливал, а вот не признали меня, не послушались, ушли. Стрельба случалась. Такие, как ты, пропали, поди?
— Почему?
— Речка здесь, глубоко. Напролом не пройдёшь.
— У вас хлеб есть? — спросил человек и устало присел рядом. —Я — свой, старший политрук Ермаков… Три дня ничего не ел.
— Вот видишь, политрук, — встал Номоконов. — Совсем слабый, а грозишь. Тихо надо здесь, зверьё кругом. Мясо есть у меня, спички, табак.
— Костра не разводите, — сказал Ермаков.
— Не пугайся. Лежи, отдыхай, — показал Номоконов на брусничник. — Жарить в стороне буду, а потом сюда явлюсь. Дождёшься?
Подумал Ермаков, рукавом гимнастёрки вытер вспотевшее лицо, пристально посмотрел в спокойные глаза незнакомца, ещё раз окинул недоверчивым взглядом пожилого солдата со звериной шкуркой и берестяными коробками на ремне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59